Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
универсалов, ни коммиссаров к войску не пошлет.
Чтоб успокоить шляхту, король несколько раз призывал сенаторов к себе, и уверял
их дружески, что сделает все, чего государство от него домогается.
Между тем ноября 27 пришло в Посольскую Избу известие, что распущение войска
секретно приостановлено. В страшном волнении умов, начались об этом совещания, и
когда один из послов намекнул слегка, что все сделанное до сих пор ни к чему не
приведет, Посольская Изба вдруг постановила несколько
.
81
пунктов, и с этим постановлением двинулась „наверхъ" в Сенат, где король
отправлял правосудие.
Станкевич представил Владиславу следующие требования: чтобы действие
универсалов о распущении жолнеров наступило немедленно; чтобы король назначил
коммисеаров для распущения войска; чтобы Козаков приудержан, дабы они не давали
повода к войне с Турцией; чтобы гвардию уменьшил, новых патентов на вербунки не
выдавал, и согласился на братскую беседу с Сенатом в своем отсутствии, с целью
выговора сенаторам за недосмотр и невнимание.
На это требование Оссолинский вовсе неожиданно отвечал коротко, жестко и
неучтиво (niedyskretnie), не пригласив даже, как велел обычай, сенаторов к аудиенции;
что универсалы посланы; что гвардии будет король держать столько, сколько ему
понадобится; относительно Козаков снесется с гетманом; новых патентов пе выдаст, а
на беседу пе согласен.
Дело в том, что король всё еще полагается на свое личное влияние, поддерживаемое
раздачею дигнитарств, надеялся склонить на свою сторону панов, располагавших
значительными боевыми средствами, и, с помощью сторонников войны, подавить
партию мира. Но в Шляхетском Народе распространились уже опасения на счет его
автократических замыслов. Боялись не одних военных тягостей, неразлучных с войной
утрат и бедствий, боялись, и самого торжества над неприятелем.
„Теперь мы свободны в нашем отечестве" (разсуждали республиканцы); „теперь мы
знаем принадлежащие нам права и имеем все средства их отстаивать. Но предположим,
что король, с помощью чужеземцев, завоюет себе Константинополь. 1Иья это будет
собственность? самого ли короля и его союзников, или же Речи Посполитой? Если это
будет королевская собственность, будем ли мы довольны тем, что наш король
усилится? А еслибы король поделился добычею с народом, то какая была бы разница
между Поляками и народами присоединенными к Польше? Новые подданные,
привычные к рабству, повиновались бы королю во всем, а нам достался бы жребий тех
Македонян, которые, бывши свободными, пошли за Александром Македонским па
войну, и вернулись бы рабами, еслиб Александр не умеръ".
В то время победителям на Солопице, в Медвежьих Лозах, под Переяславом,
Кумейками, на Суле и на Старце—не могло прийти в голову, что своим террором над
благодушнымъ
т. и.
11
82
.
хоть и беспутным, королем они напоминали ему те счастливые моменты жизни,
когда козаки, в широковладычной Московии, бросались перед его глазами в быстрые
реки, обращали в забаву страшные морозы, играли смертью и жизнью безразлично, и
своим боевым энтузиазмом увлекали в опасные сражения рыцарскую шляхту. Польское
самомнение, польская кичливость не давали сеймующим Станкевичам приписать
победы под Москвой и под Смоленском тем „хлопам козакамъ“, которые, по
признанию одного из участников голодной Хотинской войны, помогли шляхте отразить
Ксеркса Османа, и сделались „розовым венкомъ" на её голове. Но король Владислав
был выше шляхетской надменности. Ленивая, мечтательная и беспорядочная жизнь,
часто весьма скудная, ставила иногда его самого в положение бездомовного козака.
Любил он бивуак, охоту, отсутствие царственной обстановки, и часто проводил
запросто время в мужицкой хате с простолюдинами гораздо веселее, чем у себя во
дворце с магпатами. В его глазах, как и в глазах Станислава Конецпольского, козаки
были такие же рыцари, как и паны, с важным преимуществом беззаветной
преданности, которой отсутствие сеймовые паны давали ему теперь так горько
чувствовать; и если он мечтал о восстановлении Восточной Империи, то 100.000
„козаков-серомахъ® в его надеждах играли весьма важную рол,— быть может, гораздо
важнейшую, нежели все „королята" с их многочисленными хоругвями. Самое имя
хлопы, даваемое козакам в смысле юридическом, никло в уме короля, от которого
зависело снять баницию и инфамию с преступной шляхты, ворочавшей козацкими
делами, и наградить поместьями тех, которых нужда и беспомощность прогоняли из
общества кармазинной шляхты в серые козацкия купы. Не принимали Станкевичи в
рассчет „дикой милиции днепровской" и на сердце своего короля, поражаемом
беспощадно, как наковальня, патриотически выковывали близкую к яим уже
Хмельнитчину. .
Получив неожиданпо гордый и полный решимости ответ, земские послы вернулись
в свою революционную Избу смущенными. Брацлавский подсудок Николай
Косаковский затормозил законность дальнейших совещаний своим veto (нис
pozwalam), посредством которого каждый земский посол делался могущественным
народным трибуном. В устах Косаковсгеого veto состояло в заявлении, что не
приступит ни к чему, доколе войско не будет распущено. Краковский подсудок
Хрпюпстовский и Малорусс Обухович предложили братнюю беседу хоть бы и в
присутствии короля. Они со-
,
83
ветовали идти к королю еще однажды и, в случае отказа в беседе, оставить сейм.
Краковский стольник, Корыцииский, предложил послать к примасу, чтобы назначил
беседу с Сенатом. Некоторые советовали отправить беседу в жилище самого примаса.
Понснтовский пошел дальше всех: он выступил с постановлением о неоказании
повиновения (dc non praestanda obedientia). По ero мнению, надобно было взять с собой
избирательные условия (pacta conventa) и, ставши перед примасом, призвать его в
свидетели нарушения королем прав и пактов, а потомъ—отказать клятвопреступнику в
повиновении. Большинство послов рукоплескали его словам. Обороняли короля
Шумский, Яблоновский, Остророг (имена почтенные в польской анархии, которая
вызвала торжество руинников над строителями). К ним присоединилось много и
других земских послов, советуя просить еще раз о беседе, тем больше, что
приближался уже конец сейма. Не согласились на это земские послы. „Не просить
больше! переговорить с примасомъ*! горланил Шлнхтинг. Корнцинский сравнивал
Владислава с Ксерксом. Понентовский кричал, потрясая над головой рукою: „Кто
отвергает лекарства, тот готовит гибель (qui negat remedia, procurat interitum)*...
Вообще, не было ниодного посла, который бы не сказал какого-нибудь сарказма против
короля, а все королевские замыслы толковали самым злобным образом. Проклинали не
только сенаторов и министров, секретарей, резидентов королевских, князей
итальянских, но „и самого папу*; а один староста грозил публично, что убьет графа
Магни, хоть за это положит головою. Бешенство душило разъяренных. Отворяли двери,
разбивали окна для воздуха; терзали заподозренных; грозили рассекать противников...
Маршал отложил заседание до утра.
А в это самое время Хмельницкий, не зная, что делается с королем, открыл реестр
для 20.000 Козаков, за которыми стояло еще 80.000 готовых на все доброе и на все злое
для Польши, смотря по тому, кто будет ими гетманить: сам ли король Владислав, или
наследник Царя Наливая.
Вечером того же зловещего 15 ноября шляхта совещалась об отказе в повиновении.
Послы грозили, что, если король но распустит войска, они не разъедутся до тех пор,
пока их собратия п избиратели не прибудут в столицу с оружием в руках, чтоб изгнать
из государства непрошенных гостей. Королю грозил шляхетский рокот.
84
.
„Если домашняя война не вспыхнула, и потом не раздвоил нас на нашу гибель
какой-нибудь посредникъ* (писал Обухов), „то за эго мы должны хвалить милосердие
Божие*.
„Чтобы в коротких словахъ* (писал прусский резидент) „представить образ того,
что здесь делается, довольно сказать, что ни 1618 год в Чехии, ни начало английского
парламента не посеяли столько вражды, как ныне посеяно здесь. Обе стороны были
готовы броситься в драку, когдаб у одной были деньги, а у другой голова*.
„Все в великом лабиринте* (писал Тьеполо), „из которого, без домашней войны, а
может быть—и потери свободы, не выйдут. Король, невыразимо смущенный, не знает,
что делать*.
Кареты сенаторов летали из Уяздова в замок и обратно. Одни молили короля
