Ирина Карацуба - Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов
Создание системы сословного представительства в эпоху Адашева не было завершено: созыв соборов производился нерегулярно, не существовало правил о выборах депутатов, не был определен круг вопросов, подлежащих соборному рассмотрению. Тем не менее не подлежит сомнению, что установление «праведного» суда под контролем выборных — «излюбленных» — людей было шагом к созданию сословно-представительной государственной системы, из которой в дальней перспективе могли вырасти парламентская монархия и демократия современного европейского типа. Современники эту связь сознавали вполне отчетливо. Андрей Курбский в своей истории грозненского царствования писал, что Адашев был «общей вещи зело полезен». «Общая вещь», или «общее дело», — в данном случае дословный перевод латинского понятия «гез риЪИса». Ростки понимания государственной работы как общего дела монарха и подданных, работы «всей земли», пробившиеся в реформах 1550-х гг., бесспорно, открывали для Руси правовую перспективу.
Для создания полноценного парламента на Руси недоставало сословий в европейском смысле слова — то есть наследственных корпораций, обладающих обязанностями и правами, закрепленными законом и обычаями. А проведение губной и земской реформы как раз и было крупным шагом к оформлению таких сословий. Это ясно чувствовали наиболее заинтересованные в таком ходе дела городские торгово-промышленные круги. «Пискаревский летописец» (одна из немногочисленных летописей, вышедшая не из великокняжеских канцелярий), составленный в начале XVII в. в Нижнем Новгороде, сообщал о времени правления Адашева: «...В те поры русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе... Да в ту же пору был поп Сильвестр и правил Русскую землю с ним за один и сидели вместе в избе у Благовещения, где ныне полое место между палат». Пустое — полое — место действительно вскоре образовалось не только на месте палат, где заседал Адашев с товарищами, но и на месте сословного представительства. И было это полое место результатом резкой смены политического курса.
Историки-педанты продолжают спорить, было ли создание сословно-представительной системы сознательной целью Адашева и его товарищей, но что таков неизбежный объективный результат их деятельности — было вполне очевидно современникам. И прежде всего тому влиятельнейшему современнику, которому одному было по силам разрушить эти планы и повернуть ход событий в иное русло.
Августейшая публицистика
Иван ГУ быстро почувствовал опасность, угрожающую полноте царской власти. В 1560 г. все члены кружка были преданы опале. Формальным поводом послужило несогласие Адашева с продолжением бесперспективной Ливонской войны, но по существу царь не скрывал, что удалены его прежние советники за покушение на самодержавие. В посланиях Андрею Курбскому Грозный формулирует это совершенно недвусмысленно: главная вина опальных советников в том, что «восхваляли» и стремились ввести такой порядок, когда «рабы властвуют помимо государя».
Будучи блестяще образованным человеком и талантливым писателем, Грозный в многочисленных «широковещательных» посланиях выстроил весьма стройное обоснование необходимости неограниченной самодержавной власти. Сама природа человека такова, что грешные люди неспособны к добру без принуждения, и потому подданным надлежит находиться в полной «государской воле», а где они «государской воли над собой не имеют, тут как пьяные шатаются и никакого добра не мыслят».
Корень зла всякого «народоправства» в том, что «там особо каждый о своем печется». Неизбежные при этом смуты и раздоры способна прекратить только неограниченная царская власть, но «если царю не повинуются подданные, они никогда не оставят междоусобных браней».
Самодержец руководствуется непосредственно провидением, человеческие советы могут лишь замутить ясность божественного откровения: «Мы же уповаем на милость божию... — писал Грозный, — и от человек учения не требуем».
Посему образцы народоправства, доступные тогда непосредственному наблюдению подданных московского государя, подлежат решительному осмеянию и принижению. Особенно достается от Грозного выбираемым шляхтой польским королям, положение которых хуже «худейших рабов». Не должен быть властитель и «старостой в волости», каков, по мнению Грозного, шведский король, которого извиняет только то, что он «мужичий род, а не государской».
Наиболее отчетливо неприятие парламентских ограничений монаршей власти Грозный формулирует в письме английской королеве Елизавете, отказавшей ему в прямом ответе на запрос, поскольку ответ зависел от решения парламента: «Мы надеялись, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государской чести и выгодах для государства... Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как простая девица».
Ни бояре, ни торговые мужики царю не указ. Более того, не должна ограничивать его власти и церковь. Грозный подбирает из Священного Писания множество выразительных примеров для доказательства пагубности церковного вмешательства в дела светской власти.
История Руси весьма вольно трактуется царем, дабы доказать, что «наши великие государи, от Августа кесаря обладающего всею вселенною, и брата его Пруса и даже до великого государя Рюрика и от Рюрика до нынешнего государя... все государи самодержцы, и никто же им не может указу учинить и вольны добрых жаловать, а лихих казнить». Тогдашние «интеллигенты» — московские книжники, сочинившие в 20-е гг. XVI столетия «Сказание о князьях владимирских», откуда позаимствовал Грозный эту мифическую родословную, пеклись прежде всего о вящей славе и величии родной державы. Оказалось — от державности всего шаг до самодержавия.
Дело оставалось за малым. Царю, взыскующему «самодержьства», недоставало реальных рычагов власти. Обычаи и новые установления эпохи адашевских реформ препятствовали воплощению идеала. Но вскоре способ нашелся.
Опричный погром
Указ об опричнине был издан на следующий день после возвращения царя в Москву из Александровской слободы — 3 февраля 1565 г. Содержание не дошедшего до нас указа в передаче летописи сводилось к двум основным пунктам. Во-первых, царь получал возможность сформировать «особный двор» с особыми боярами, дворецкими, казначеями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с целым придворным штатом. Из служилых людей он отобрал в опричнину тысячу человек, которым в столице были отведены отдельные улицы (Пречистенка, Арбат и левая по ходу от Кремля сторона Никитской) с несколькими слободами до Новодевичьего монастыря.
Начался «перебор людишек» — не зачисленные на опричную службу прежние обыватели этих улиц и слобод были выселены из своих домов в другие части посада. Для содержания этого двора, «на свой обиход» царь отобрал в опричнину около 20 городов с уездами и несколько отдельных волостей, в которых земли розданы были опричникам, а прежние землевладельцы выведены были из своих вотчин и поместий и получили земли в неопричных уездах. Опричная область не составляла сплошной территории, в нее вошли волости, расположенные на разных концах Московского государства, и даже отдельные части городов (как, например, позже была взята в опричнину Торговая сторона Новгорода). Остальная страна получила наименование земщины. Все центральные учреждения, оставшиеся в земщине, приказы, должны были действовать по-прежнему, «управу чинить по старине», под руководством земской Боярской думы, которая должна была о важнейших делах докладывать государю.
Второй пункт указа вводил в стране новый правовой режим: за царем признавалось полное право по произволу казнить и миловать «лиходеев» и «изменников» («и в тех ведает бог да он, государь, и в животе и в казни его государьская воля...»). Таким образом высшая власть получала право бессудной казни. До тех пор обычай не позволял великому князю лишать кого-либо чести, жизни или имущества, «не осудя праведным судом с бояры своими». В силу этого пункта уже в ближайшие недели были казнены и отправлены в ссылку несколько видных бояр.
Во всей истории России нет эпизода (кроме, может быть, петровских реформ или ленинской революции), который вызывал бы между историками столько ожесточенных споров, как опричнина. Историки XIX в., начиная с основателя отечественной исторической науки Николая Михайловича Карамзина, видели в ней лишь «бессмысленную тиранию», следствие «ужасной перемены в душе царя» после смерти любимой жены Анастасии. В.О. Ключевский говорил о введении опричнины: «Если все это не простое сумасбродство, то очень похоже на политический маскарад, где всем государственным силам нарочно даны несвойственные им роли и поддельные физиономии», а сама опричнина имела характер орудия, направленного исключительно «против лиц, а не против порядка» и в этом качестве не имела «политического смысла». В конце века С.Ф. Платонов попытался найти в опричной политике социальный смысл: он выдвинул гипотезу, будто бы опричнина была орудием борьбы центральной власти с «потомками владетельных князей» и «подвергла систематической ломке вотчинное землевладение служилых княжат вообще, на всем его пространстве», а целью Грозного было «ослабление родовой аристократии». Гипотеза Платонова была без доказательств принята советской исторической литературой в качестве полновесной теории. Бодрое и единодушное это усвоение произошло по вненаучным причинам. Понимание опричнины как механизма смены старого боярства новым дворянством в качестве опоры власти позволяло представить террористический режим опричнины достигающим исторически «прогрессивных» целей, ибо в такой смене и заключался, с точки зрения марксистов, прогресс. С.В. Бахрушин, например, писал в 1947 г., что «опричнина, несмотря на ряд темных сторон, достигла больших и положительных результатов в деле государствешюй централизации. Опричнина была, несомненно, прогрессивным явлением, поскольку она помогла ликвидировать остатки феодальной раздробленности и расчистила путь к созданию в будущем абсолютистского государства, которое в данных исторических условиях было необходимо для развития экономической и политической мощи русского народа». А куда же было деваться Сергею Бахрушину (бывшему члену кадетской партии, о чем ему напоминали на экзаменах советские студенты), если сам «корифей всех наук» Иосиф Сталин даже однажды побранил Сергея Эйзенштейна за то, что в его «Иване Грозном» «прогрессивное войско опричников изображено как банда разбойников и мародеров», добавив, что единственная ошибка Ивана Грозного состояла в том, что он «не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами».
