Иван Калинин - Русская Вандея
— Dansez — vous, le pope russe.[40]
В городе зажгли иллюминацию. «Ермаков»[41] на ее устройство не жалели. Однако густая мгла помешала поразить гостей световыми эффектами.
Утром — панихида на кладбище, на могиле Каледина, Митрофана Богаевского и других покойных вождей Дона.
«Они прибыли к нам издалека, — заливался репортер «Донских Ведомостей», описывая панихиду, — оттуда, где их родные луга омываются водами красавицы Сены и вечно хмурой Темзы… И вот они у нас, у наших дорогих, незабываемых могил, пришли излить вместе с нами неизбывную тоску о павших, пришли утешить нас, воскресить в нас увядающую веру в избавление».[42]
Здесь, перед панихидой, над прахом Каледина и «донского баяна», произошел маленький инцидент, почти незаметный, но интересный для характеристики людей той эпохи.
Краснов давно хотел привлечь на свою сторону талантливого публициста Виктора Севского, который афишировал в своем журнале «Донская Волна» врагов атамана, «степных» генералов. Теперь представился удобный случай для примирения.
Редактор «Донских Ведомостей» H.A. Казмин, по поручению Краснова, привез на панихиду Севского. Если бы последний пошел на мировую, т. е. продал бы свое перо, Краснов хотел дать ему сразу же достойную работу. Предполагалась поездка «союзников» на Донской фронт и требовался талантливый корреспондент, чтобы возможно крикливей расписать это событие в газетах.
Быть-может, дело и пошло бы на лад, но все испортила женщина, «тетя Лиза». Так почти весь Новочеркасск звал вдову покойного «донского баяна», Е. Д. Богаевскую. Ей показалось обидным, что Краснов, прибыв с союзниками на могилу Каледина и ее мужа и начав здороваться с дамами, приложился не к ее первой руке. Почувствовав «себя уязвленной, она сейчас же начала внушать щепетильному и раздражительному, как все чахоточные, Севскому о том, что атаман в лице ее задел и ее покойного мужа, друга и единомышленника публициста. Этого было достаточно. Севский лишний раз убедился в неуважении Краснова к идеологу казачьей демократии и спешно уехал с «тетей Лизой» тотчас же по окончании панихиды.
Примирение не состоялось. Краснову не удалось отвлечь от оппозиции рекламных дел мастера. Предстоящая поездка на фронт лишилась пера, которое могло бы достойным образом воспеть ее стихами и в прозе.
После панихиды — обед в Войсковом Круге.
Если у атамана преобладала военщина, то здесь верх брал статский элемент. Украшением стола служил один рослый, благообразный «дидок» в чекмене, обладатель огромной рыжей бороды, член круга из казаков-старообрядцев.
На беду, ни один донской законодатель не говорил на иностранных языках. Пустились на хитрость. Редактора официоза, Н.А. Казмина, знавшего французский язык, выдали за члена Круга и он приветствовал гостей от донского представительного учреждения.
После обеда гостям захотелось посмотреть «les cosaques au natureb. Особенно интересовали их казачки.
Решено было съездить в подгороднюю Кривянку.
Автомобили с гостями понеслись по Платовскому проспекту. Публика, гулявшая по этой улице, удивилась до крайности, увидя, что вереница машин подкатила к дому № 5, в котором отнюдь не помещалось никакого правительственного учреждения, так как вывеска гласила:
КАХЕТИЯ. Шашлычная-Погреб А. X. Циклаури.
«Союзники», красные, с возбужденными лицами, продолжали сидеть в автомобилях, Видимо, в этом учреждении они не предполагали заниматься тою же важной работой, в которую ушли с головой в последние два дня.
В погреб направился переводчик. Нужно было взять с собой в станицу вина, чтобы облагодетельствовать господской чаркой казаков и казачек.
Деловая работа двух последних дней сказалась и на переводчике. Он имел достаточно силы, чтобы перейти тротуар, но, спускаясь в погреб, запнулся на первой же ступени и кубарем полетел вниз.
Лакеи подхватили мученика служебного долга. У него сочилась кровь из широких ссадин на руках и на голове.
Знатные иностранцы, как ни были пьяны, но застыли от ужаса, когда их ментор, весь в крови, предстал перед ними, выведенный под руки из погреба.
Поездку в Кривянку отставили, тем более, что в тот же вечер предстояло совершить еще один важный акт для заключения вечного союза между Доном и Антантой, а именно — пировать в войсковом офицерском собрании на традиционном празднике георгиевских кавалеров. 26 ноября — день святого Георгия победоносца.
«Донские Ведомости» расписывали, как умели, эти «союзнические» торжества. Для придания гостям большего удельного веса их порядком повысили в чинах, а старшего из англичан, капитана Бонда, газета титуловала лордом. У нас, мол, в гостях лорды, не то, что у Доброволии.
Газеты «единонеделимцев», уличая Краснова в беспринципности, указывали на то, что еще вчера он лобызался с немцами, а сегодня блудодействует с союзниками, тогда как Добровольческая армия всегда сохраняла верность Антанте.
— Ей нетрудно было сохранить свою непорочность, — как-то раз высказался Краснов по поводу этих упреков. — Я получал от немцев, с Украины, снаряды и патроны и, омыв их в водах Тихого Дона, чистенькими передавал их Деникину.
Торжества в Новочеркасске затянулись, по русскому обычаю, на три дня. Потом отправились на ближайший фронт, опять целою гурьбою. Статские — во фраках, так как не успели переодеться после очередного торжественного возлияния. В Кантемировке командующий Южной армией ген. Иванов сначала принял таких гостей за официантов.
За обедом у Иванова уже забыли всякий этикет. Дряхлый хозяин, потрясая своей черноморовской бородой, превратился в конферансье.
— Слово принадлежит его сиятельству лорду Бонду, — возглашал он.
Бедного англичанина заставили произнести тост на русском языке по тексту, написанному латинскими буквами.
— Я пью за здоровье генерала Краснова, — кое-как, с грехом пополам, прочитал он начало.
Дальше шло: «Главнокомандующего армиями Дона». Произнося длинное слово, да еще со звуком «щ», который иностранцы вообще не осиливают, глава «делегации» окончательно сломал себе язык, что вызвало взрыв хохота.
Инициатива этой, пожалуй, неуместной шутки принадлежала А.Ф. Аладьину, члену 1-ой Государственной Думы. Он, как и множество «всяких чинов людей», коптил небо на юге России, промышлял, чем бог пошлет, но присутствовал решительно на всех обедах с союзниками, так как отлично владел английским языком. Со времени появления союзников он нарядился в английскую военную форму, характерную, между прочим, ремнями, перекинутыми от пояса через плечи. Его видели то в Ростове, то в Екатеринодаре, то в Новочеркасске, и везде с трубкой во рту, которую он беспрерывно курил, чтобы совсем походить на англичанина.
Разрешая меньшей братии развлекать «союзников» разными милыми штуками, неизбежными под пьяную руку, Краснов не упускал из виду самого главного: демонстрации перед ними военной мощи Дона, единения между вождем и казаками и преданности «народа» донскому властелину.
Из Кантемировки (станция на железной дороге Ростов-Воронеж) доехали на автомобилях до Бутурлиновки, богатой воронежской слободы, в которой процветает производство обуви. Двинулись было тем же способом и в расположение войсковых частей, но некоторые машины попортились. Пришлось разыскивать русские тройки, так как здесь царствовала настоящая зима.
Кортеж троек сопровождали конные гундоровцы, казаки лучшего и наиболее отличившегося полка, названного так по имени станицы Гундоровской (Донецкого округа).
Вечерело. Тьма становилась все гуще и гуще.
Вдруг сноп электрического света озарил путь. Это в Бутурлиновке направили вслед кортежу прожекторы, отбитые у красных. Падал снег и нежно искрился в ослепительных лучах искусственной луны.
Картина получилась феерическая.
Приехали в место расположения резерва. Близко к боевой линии Краснов опасался везти гостей. Мало ли что могло случиться?
Артиллерийская часть, заранее предваренная о приезде гостей, выстроилась по тревоге в 7 минут.
Потом подъехали к «гундорям», Гундоровскому полку.
По словам корреспондента, описавшего в «Донских Ведомостях» это путешествие, быть-может, не так талантливо, как это сделал бы В. Севский, но зато подробно и тоже не без прикрас, знатные иностранцы восхищались, когда «гундоря», парадируя, отбивали такт и отвечали Краснову на его приветствие:
— Рады стараться, ваше высокопревосходительство! «Союзники», — уверял корреспондент, — умилились, когда Краснов вызвал из строя казаков и офицеров, своих старых соратников по мировой войне, стал их целовать и дружески, задушевно беседовать с каждым из них. Всех казаков, имевших четыре георгиевских креста, атаман поздравил офицерами».
