Жан Ришар - Латино-Иерусалимское королевство
Другое регентство имело место после смерти Амори I: по праву оно должно было достаться либо матери короля — но Амори развелся с Агнессой де Куртене еще перед своим восшествием на престол — либо самому близкому родственнику государя, после назначения в Высшей курии: таким образом, регенство — «бальи» попадало в руки Раймунда III Триполийского. На самом же деле сенешаль Милон (Миль) де Планси, возможно, при содействии Агнессы, отказался уступить Раймунду под предлогом, что сначала требуется собрать Высшую курию. Убийство сенешаля, которое Гильом Тирский обходит молчанием, положило конец его узурпации, и бальи королевства стал Раймунд III.{80}.
Но царствованию Балдуина IV суждено было превратиться, особенно в конце его жизни, в битву между различными кланами за регентство (Бальи): несчастный прокаженный король, чувствуя, как слабеют его силы, неустанно искал того, кто смог бы его заменить, не повредив интересам королевства. Печальное зрелище являл собой этот больной, без конца терпевший неудачу в надежде найти барона, способного защитить королевство, не посягая на корону. Филипп Фландрский немедленно воспользовался предложением взять «Иерусалимское королевство под свою охрану и защиту: все подчинились его воле в вопросах мира и войны, налогов и доходов с земель королевства, так, что казенные деньги уже распределились по его желанию, как будто он был полным господином». Филипп, озабоченный только фландрскими интересами, попытался выдать сестер короля замуж за двух сыновей сира де Бетюна (которые должны были уступить ему, в обмен на обретенное право наследования короны, свои домены в Артуа) и, получив отказ, сложил с себя регентские полномочия, которые были временно доверены главе баронов, Рено де Шатийону (1176 г.){81}. Тогда Балдуин IV выдал свою старшую сестру Сибиллу замуж за сына маркграфа Монферратского, Вильгельма, который почти тотчас же умер, оставив сына, будущего Балдуина V (1177 г.). Тогда были сделаны шаги, чтобы убедить согласиться на тяжкий труд защищать королевство, с помощью руки Сибиллы и должности бальи, герцога Бургундии Генриха III, который посещал Святую Землю в 1171 г.: Гуго дважды колебался дать согласие, и в конце концов переговоры провалились (1178–1179 гг.). Затем Сибилла вышла замуж за юношу, младшего отпрыска в пуатевинском доме Лузиньянов, Ги, ставшего, в свою очередь, бальи королевства и не замедлившего взбунтоваться против короля, который тогда призвал Раймунда III (1184 г.). Но царствование Балдуина IV, несмотря на личные достоинства юного государя, ознаменовало закат королевской власти в Иерусалимском королевстве, и только до этого момента можно проследить то, что представляли собой реальные полномочия и могущество королей в пределах их «баронии»{82}.
V. Королевская власть
Очевидно, что лишь у немногих средневековых государств конституционная структура так хорошо изучена, как в случае Иерусалимского королевства; однако лишь в немногих королевская власть являлась столь ограниченной, как та, что вырисовывается на страницах «Иерусалимских Ассиз». Это — страна Утопия, о какой только и мог мечтать теоретик самого чистого феодального права, которую мы назвали бы наиболее совершенной парламентской республикой, где королевская власть существует только потому, что феодализм представляет собой пирамиду, несмотря ни на что нуждающуюся в вершине{83}. Мы вправе сомневаться в исключительной точности картины, составленной для нас юристами. Не лишним будет вспомнить сначала то, что представляли собой «Иерусалимские Ассизы».
Традиционная теория, основанная на сочинениях великих авторов XIII в. — Жана д'Ибелена и Филиппа Новарского, выдвигает историю создания этого знаменитого текста: якобы когда франки взяли Иерусалим, то посчитали, что будет невозможным построить жизнеспособное государство, не обзаведясь перед этим законодательным кодексом. Тогда они стали спрашивать у «людей из различных мест, прибывших туда, каковы обычаи их земли», из которых и выбирал Готфрид. Этот кодекс был положен на сохранение в Гроб Господень, затем изменялся при различных обстоятельствах. Филипп Новарский ознакомился, по слухам, с «Письмами Гроба» — большими пергаментами на французском языке, скрепленными печатью короля, патриарха и виконта Иерусалима. Во время многочисленных ассамблей кодекс пересматривали, спрашивая мнение крестоносцев, прибывших с Запада: именно так граф де Сансерр предложил включить ассизу о наследовании фьефов женщинами. Поэтому М. Гранклод смог назвать иерусалимское право на первом этапе правом официальным, отличным от кутюмы, «очень прогрессивным в силу своего законодательного характера». Утрата Иерусалима в 1187 г., сопровождалась потерей «Писем Гроба». Если бы король Амори II смог добиться согласия Рауля Тивериадского (оба они очень хорошо помнили текст «Писем»), иерусалимский кодекс мог бы быть восстановлен почти полностью. Но Рауль не захотел утруждать себя составлением этих документов, и иерусалимское право с этого момента становится исключительно кутюмным: «мудрые люди» сохраняли юридическую традицию «Писем Гроба», но не во всей его полноте, а их ученики, великие юристы XIII в., принялись «заново составлять» право, методично группируя свои воспоминания и обсуждая противоречивые сведения{84}. Совокупность их работ и составила- компиляцию, известную под именем «Иерусалимских Ассиз».
На самом же деле эта традиция, связанная с Ассизами, кажется недостаточно достоверной. Уже довольно долго спорили по поводу приписывания Готфриду первой редакции «Писем Гроба», но не обратили должного внимания одному тексту Гильома Тирского, который сообщает нам, какова была первая ассиза (status: установление), принятая в Святой Земле: первые поселенцы, обескураженные своей малочисленностью и боясь мусульман, оставили самые опасные земли в надежде вернуться, если Святая Земля станет более спокойным местом. «Из ненависти к тем, кто таким образом сбегал, было перво-наперво постановлено в этих краях, что всякий, кто будет держать землю год и один день, никогда за нее ничего не должен; это потому, что там было много таких, кто из страха и трусости бросали свои владения и сбегали, а затем, когда в стране устанавливался мир, возвращались обратно и желали их вернуть, но по этому закону они уже не имели никаких прав»{85}. Мы полагаем, что это «первое право» было установлено в правление Балдуина I, спустя некоторое время после воцарения крестоносцев.
После серии бедствий, опустошивших Святую Землю (грабежи мусульман, землетрясения, нашествие саранчи и лесных мышей) за четыре года, и вызвавших голод, бароны, прелаты и сам король собрали в 1120 г. в Наблусе так называемый «собор», который станет, скорее, «парламентом». На нем были установлены двадцать пять статей, которые указывали на самое примитивное состояние права. При чтении этих статей обнаруживается, что до сего момента ни одна кутюма не предусматривала наказания за самые привычные преступления и правонарушения: прелюбодеяние, содомию, отношения между франками и местным населением, двоебрачие, воровство{86}. Потребовалось также определить юрисдикцию королевского двора: если барон уличал человека другого барона в воровстве, то должен был не калечить его, а передать в суд королевской курии. Если бы к этому времени уже существовал кодекс, то было бы весьма забавно, что в нем ничего не содержалось по поводу этих преступлений… На самом же деле, вероятней всего, что трибуналы судили тогда скорее на основании «здравого смысла» (то есть исходя из кутюмов той области, откуда был родом судья), а не единообразного права. Слово «ассиза» означало не только «законодательное решение, установленное королем и его людьми» (Гранклод), но и судебный приговор — мы бы назвали это прецедентом{87}. «Ассизы» являются плодом труда юридической активности иерусалимских курий в большей степени, чем законодательного творчества, начатого «а prior».
Но полностью отрицать законотворческую деятельность значило бы противоречить самим текстам. Гильом Тирский предоставил нам один такой пример, и позднее юристы обладали слишком точными воспоминаниями, чтобы мы могли отвергать их свидетельства. На деле именно к ним нужно обращаться, чтобы составить справедливое представление об иерусалимском праве XII в.: отчасти к Филиппу Новарскому, но прежде всего к «Книге короля», компиляции, которую М. Гранклод датировал 1197–1205 гг., но притом обвинял ее в духе слишком благоприятствующем королевской власти, признавая все же объективность этого труда{88}. Можно задаться вопросом, не в нем ли наиболее правдиво отображена монархическая концепция, господствовавшая в Иерусалиме в XII в.: не упразднили ли юристы XIII в. само понятие измены, ограничив смысл этого слова?
