Валерий Гитин - Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2
Это был форпост, надежно защищавший украинские земли с юга и державший под военным контролем довольно большую территорию на обе стороны нижнего течения Днепра. Это была точка непосредственного контакта христианского и чужого, перевернутого мира, своего рода та самая сказочная «избушка на курьих ножках», которая служила контрольно-пропускным пунктом на границе этого и того света.
Но все это не столь важно в сравнении с тем, что Запорожская Сечь была республикой, в то время как весь остальной мир стремительно формировал абсолютизм, причем, в наиболее жестких, наиболее одиозных его вариантах. Это была классическая республика, в которой правительство избиралось путем свободного волеизъявления каждого из ее граждан и при этом строго придерживалось принципа подотчетности своим избирателям.
Например, для руководства военным походом избирался напольный гетман, который на время этого похода получал совершенно неограниченные полномочия диктатора, но если поход завершался неудачей или сопровождался слишком большими потерями, напольный гетман лишался головы.
Человек, который обретает право распоряжаться судьбами многих тысяч (в данном случае) людей автоматически лишается права на ошибку, как не имеет этого права пилот воздушного лайнера или сапер. Мы же, в нашем конформистском настоящем, спокойно воспринимаем жутчайшие просчеты носителей высшей власти, мало того, мы еще им сочувствуем, входим в их положение, когда они ссылаются на свою неопытность или на непредвиденные обстоятельства.
Запорожцы в таких случаях попросту рубили головы, потому что ни до них, ни после человечество так и не изобрело другого способа заставить власть быть добросовестной и порядочной.
Сечь не имела писаных законов. Ее жизнь регулировалось обычаями и традициями, определяющими иерархию социальных ценностей, которые не подлежали обсуждению и должны были безоговорочно приниматься всеми без исключения членами сообщества.
По обычаю, прийти на Сечь имел право каждый желающий. Никто не интересовался его прошлым, хотя довольно часто у неофитов имелись веские причины скрываться за днепровскими порогами от польского, московского или, скажем, французского правосудия. Сечь была многонациональным образованием, но национальность того, кто приходил туда, становилась таким же прошлым, как и вся его биография. Он начинал жизнь с чистого листа, оставив за крепостными воротами все былое, даже свое имя, вернее, фамилию.
Кроме символического, смена фамилии имела еще и практическое значение: таким образом запорожцы обретали защиту от преследований властей из своего прошлого. Так, если, предположим, польский король требует выдать ему на расправу некоего пана Старицкого, то канцелярия Войска Запорожского уверенно и, главное, совершенно правдиво отвечает на это требование заявлением о том, что в реестре такой человек не значится. Да, это чистая правда, потому что, вступая в Войско, пан Старицкий стал казаком Ракитой, а к Раките никто никаких претензий пока не предъявлял…
Но единым и непреложным требованием для любого из пришедших на Сечь было православное крещение.
Традиционный вопрос, который кошевой атаман задавал каждому новичку:
— В Бога веруешь?
— Верую, — отвечал тот.
— Перекрестись.
Если новичок крестился по-православному, его тут же принимали в сообщество, если же нет, то вели в церковь, где он должен был принять православие. Исключений не допускалось.
Не допускались и разночтения такого понятия как свобода личности, понятия, имевшего на Сечи принципиальное, основополагающее значение. Прежде всего оно предполагало внутреннюю независимость человека от каких-либо стереотипов мышления окружающего рабско-феодального мира, в том числе и от семейно-бытовых устоев.
Запорожский казак должен был быть холостым, потому что семейные узы — это якорь, причем занесенный илом, так что при такой привязке невозможно быть полноценным воином, который обязан думать только о своих товарищах, о чести и славе, и ни о чем другом.
Если пришедший на Сечь был женатым, он должен был, во-первых, умолчать об этом и, во-вторых, как можно скорее забыть, как должен был он забыть о других обстоятельствах своего прошлого.
КСТАТИ:
«Свободу нельзя симулировать!»
Станислав Ежи Лец
Впрочем, каждый казак-запорожец имел право покинуть Сечь когда ему заблагорассудится и избрать себе какой угодно образ жизни, но в этом случае он лишался права голоса при обсуждении насущных проблем Сечи (если возвращался) и, соответственно, рыцарских привилегий.
Существовал категорический запрет на посещение Сечи женщинами. Этот запрет был одним из самых жестких, и нарушителей его ждала немедленная казнь. Поступок нарушителя расценивался как предательство, как попытка подорвать обороноспособность военного лагеря. Кроме того, согласно поверию, Сечь ожидала погибель, если на ее землю ступит нога женщины.
КСТАТИ:
«И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».
Экклезиаст. Глава 7:26
Еще одно ограничительное требование заключалось в том, что прибывший на Сечь мог быть кем угодно, но только не крестьянином.
В силу обстоятельств это требование со временем было упразднено, но на этапе становления Сечи оно было непреложным. И дело тут вовсе не в сословных предрассудках, а в том, что крестьянское хозяйство — это тоже якорь, причем, еще более занесенный илом, чем просто семейные связи.
Конечно, запорожский конгломерат состоял из очень и очень разных по характеру и наклонностям людей, но крайне экстремальная жизнь в сочетании с жесточайшей дисциплиной надежно отсеивала слабых духом и порочных людей. Вследствие этого идея равноправия, которая в других сообществах неизменно приводит к доминированию недостойных над достойными, то есть к гибели такого сообщества, в условиях Сечи не имела таких последствий.
По крайней мере, в первые десятилетия истории Войска Запорожского там не было социальных, имущественных или каких-либо иных контрастов. Это были люди далеко не бедные, одетые в шелка и бархат (совсем не как на картине И. Репина «Запорожцы»), владеющие весьма дорогим оружием, ценность которого, между прочим, была своеобразным индикатором воинской доблести. Бедность была пороком, укорачивающем жизнь.
Пороком считалась и неуемная страсть к алкоголю. Одно дело, если мужчина любит выпить, и совсем иное — если он не может не выпить. В перерывах между походами на Сечи царил пьяный разгул, но он прекращался сразу же после объявления подготовки к очередной операции. В походе категорически запрещалось употребление алкоголя. Нарушители этого запрета приравнивались к предателям со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Запорожцы предпринимали наряду с ближними походами в Крым и достаточно дальние — в Турцию и другие страны Черноморского бассейна, откуда они возвращались далеко не все, но с богатыми трофеями, которые могли бы позволить наслаждаться годы и годы безмятежной жизнью, но проходило совсем немного времени, и объявлялся новый поход, в который они шли с радостью и надеждой…
КСТАТИ:
«Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей великой надежде».
Фридрих Ницше
И они шли.
Шел основатель Запорожской Сечи князь Вишневецкий-Байда, мужественно принявший мучительную смерть в турецком плену.
Шел гетман Самойло Кошка, проживший 26 лет во вражеской неволе, а затем снова возглавивший Войско.
Гетман Иван Свирговский, который повел своих казаков на помощь молдавскому господарю, чтобы помочь ему освободиться от турецкого ига. Не успели они построить свои войска на берегу Днестра, как оказались прижатыми к воде турецкой армией, вдесятеро превышающей их совместные силы. Молдавский господарь предложил Свирговскому увести своих казаков за Днестр, чтобы молдаване прикрыли их отступление, но гетман гордо отказался от этого спасительного предложения, и они приняли геройскую смерть…
И. Крислач. Сеча
Гетман Богдан Ружинский (Богданко) — гроза крымских татар и союзник Ивана Грозного в деле защиты от набегов кочевников южных земель Московщины…
Исходя из территориального статуса, запорожцы считались польскими подданными, но это не мешало им проводить совершенно самостоятельную внешнюю политику и вступать в любые международные контакты по своему усмотрению. Польское правительство вначале старалось не замечать растущее могущество казацкой республики, но когда это могущество стало фактором влияния на реалии европейского бытия, правительство заволновалось, и от волнения начало предпринимать и запоздалые, и неуклюжие попытки затолкать в бутылку вырвавшегося оттуда джинна.
