Юрий Фельштинский - Крушение мировой революции. Брестский мир
По мнению германского верховного главнокомандования, присутствие войск в оккупированных провинциях должно было продолжаться несколько лет. Это крайне возмутило Иоффе; и под конец вечернего заседания 13 (26) декабря стало ясно, что стороны на грани разрыва. Кюльман, правда, дал понять, что не поддерживает требования германских военных и скорее уйдет в отставку, чем разорвет переговоры из-за разногласий по вопросу об аннексиях. Австро-венгерская делегация также намерена была подписать мир любой ценой. Вечером этого дня Чернин информировал германскую делегацию, что в случае разрыва немцами переговоров с большевиками Австро-Венгрия подпишет сепаратный мир[58]. На следующий день Чернин уведомил об этом Кюльмана в личном письме[59].
Утром 14 (27) декабря на совещании, где присутствовали Иоффе, Каменев и Покровский, с одной стороны, и Кюльман, Чернин и Гофман, с другой, М. Н. Покровский указал, что нельзя «говорить о мире без аннексий, когда у России отнимают чуть ли не 18 губерний». Гофман вновь возразил на это, что, пока война на Западе продолжается, немцы не могут очистить Курляндию и Литву, поскольку эти территории являются частью их военных ресурсов. После же окончания войны «судьба оккупированных областей должна быть решена на основании принципа самоопределения народов»[60]. На дневном заседании, открывшемся в 17 часов, Иоффе потребовал поставить пункт об отказе от аннексий первым пунктом договора. Согласно советскому проекту, Россия должна была вывести «свои войска из оккупированных ею областей Австро-Венгрии, Турции и Персии, а силы Четверного союза — из Польши, Литвы, Курляндии и других областей России». Населению этих областей в течение короткого, точно оговоренного времени должна была быть предоставлена «возможность принять полностью независимое решение о присоединении к тому или иному государству или об образовании самостоятельного государства», причем все иностранные войска должны были быть выведены. Германский проект однозначно предполагал признание Россией независимости Польши, Литвы, Курляндии, Эстляндии и Лифляндии, не требовал проведения референдума по вопросу об отделении от России, оставлял открытым вопрос о выводе с этих территорий германских войск, настаивая, однако, на выводе русских. Все вышесказанное относилось и к Финляндии[61].
На следующий день советская делегация заявила, что покидает Брест-Литовск, поскольку ранее предполагала, что «германцы просто откажутся от всей занятой ими территории или выдадут ее большевикам». 15 (28) декабря, на последнем перед новым (по новому стилю) годом заседании, договорились все-таки о том, что в Бресте будет образована комиссия для разработки подробного плана оставления оккупированных областей и организации голосования. Это было временное решение проблемы, позволявшее обеим сторонам считать, что в переговорах наблюдается некоторый прогресс.
После этого делегации разъехались по домам, чтобы доложить своим правительствам о ходе переговоров. Но не успели они уехать, как пришли тревожные сообщения сначала о беспорядках в Крейцнахе, где тогда находилась ставка германского главнокомандования, а затем в Берлине. В первых числах января по новому стилю антигерманские демонстрации начались в Будапеште. В германском консульстве демонстрантами были выбиты стекла.
Чернин был в панике, так как понимал, что в случае возникновения серьезных беспорядков большевики расценят их как начало революции и оборвут переговоры. Действительно, именно в эти дни Петербургское телеграфное агентство призвало германских солдат «не подчиняться приказам и сложить оружие». Немцы рассматривали эти воззвания «как грубое и нетерпимое вмешательство» Советов в германские внутренние дела[62] и не исключали, что большевики уже не вернутся в Брест. В этом случае Центральные державы собирались объявить «перемирие прекращенным и стали бы выжидать», не заявляя об окончании переговоров. 3 января по н. ст. советское правительство для оттяжки времени и заведения переговоров в тупик телеграфировало Гофману в Брест-Литовск, что «считает необходимым вести переговоры о мире на нейтральной территории» и предлагает «перенести переговоры в Стокгольм», а ответа германского правительства по этому пункту «будет ожидать в Петербурге». Германский план скрытых аннексий под предлогом самоопределения советским правительством был также отвергнут, как противоречащий «принципу национального самоопределения даже в той ограниченной формулировке, которая дана» в самом германском проекте соглашения[63].
Против перенесения переговоров в Стокгольм весьма энергично возразил император[64]. 4 января по н. ст. Г. Гертлинг сообщил об этом на заседании главной комиссии рейхстага и заявил, что поручил Кюльману ответить на советское предложение решительным отказом[65]. Немцы не исключали, что переговоры будут разорваны 7 января по н. ст.[66] Однако 4 января по н. ст. советское правительство пошло на попятную и согласилось отправить в Брест делегацию, теперь уже во главе с Троцким (и Карелиным, представлявшим левых эсеров), высказав при этом уверенность, что о переносе переговоров на нейтральную территорию стороны без труда договорятся в Брест-Литовске[67]. Было ясно, что эта фраза написана для того, чтобы спасти лицо[68].
Когда выяснилось, что советская делегация прибывает во главе с Троцким, радости Кюльмана и Чернина не было предела, и это показывало до какой степени они были удручены возможностью разрыва[69]. 27 декабря (9 января) конференция возобновила работу[70]. Относительно замены Иоффе Троцким ходили разные слухи. Согласно одной версии, Иоффе был снят, так как не сразу разгадал «дипломатическое коварство» Центральных держав в вопросе о самоопределении наций. По другой — будущий левый коммунист Иоффе сам отказался возглавлять делегацию на переговорах, где обсуждалась возможность подписания аннексионистского мира. К тому же Иоффе изначально ехал в Брест против своей воли, уступая просьбе Троцкого[71].
Так или иначе, советское руководство считало, что лучше Троцкого никто не смог бы затягивать переговоры в надежде на скорую революцию в Германии и Австро-Венгрии[72]. По свидетельству военного консультанта советской делегации генерала А. А. Самойло, «на заседаниях Троцкий выступал всегда с большой горячностью, Гофман не оставался в долгу, и полемика между ними часто принимала острый характер», а переговоры «выливались, главным образом, в ораторские поединки между Троцким и Гофманом, в которых время от времени участвовали Чернин и Кюльман»[73].
Советские делегаты тянули время, бесконечно настаивая на перенесении переговоров в Стокгольм, и немцам вскоре стало ясно, что самим переговорам Троцкий не придавал «никакого значения», что его интересовала пропаганда большевистской программы мира, причем тон его «с каждым днем становился все агрессивнее»[74]. Этому было, разумеется, свое объяснение: все усиливающаяся (как по крайней мере казалось революционерам) волна беспорядков в Германии и особенно в Австрии, где катастрофически обстояло дело с продовольствием. Забастовочное движение, вызванное сокращением рациона муки и медленным темпом мирных переговоров в Бресте, охватило Вену и окрестности. Австрийские власти в полном отчаянии обратились за помощью к Германии, прося немцев «присылкой хлеба предотвратить революцию, которая иначе неизбежна». Но Германия сама была уже на грани голода, и 4 (17) января австрийская просьба о поддержке хлебом была отклонена[75]. Катастрофа казалась теперь неизбежной уже не только Чернину, но и Кюльману[76]. Правительство Австро-Венгрии было в панике[77].
Однако в игре стран Четверного союза неожиданно появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, «единственное спасение», как назвал ее Чернин.
Немцы не сразу оценили те громадные преимущества, которые дала им самостоятельная украинская делегация. Первые германские дипломатические сообщения об украинцах в Бресте были сдержаны. МИД предостерегал германскую делегацию от «кокетничания» с украинцами, так как это могло негативно сказаться на германской политике в отношении Польши, где антиукраинские настроения были достаточно сильны и где Германия должна была исходить прежде всего из интересов своего союзника, Австро-Венгрии. Гофман считал, что «выяснение отношений с украинцами является внутренним делом русских»[78]. «Что касается роли украинцев в мирных переговорах, -сообщалось в телеграмме от 8 (21) декабря, — то, если это не вызовет раздражения у русских, с нашей стороны не будет возражений против того, чтобы рассматривать их как представителей равной русским самостоятельной власти». Когда же «украинцы нашли общий язык с Калединым и другими противниками большевиков», германские дипломаты с тревогой указали им, что «из-за этого в опасность попадают не только теперешние переговоры и заключение мира, но и дело будущей реализации украинской самостоятельности», поскольку сомнительно, что кто-либо кроме большевиков «признает самостоятельность Украины» (сами немцы готовы были пойти на это лишь с согласия советского правительства)[79].