Эмиль Мань - Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII
Тем не менее, несмотря ни на какие усилия короля, буржуазия не ощущала урона, нанесенного ее могуществу. Битва между нею и монаршей властью велась как будто без насилия. С обеих сторон сияли дружелюбные улыбки. Король вовсе не хотел способствовать отчуждению от трона класса, в деньгах которого нуждался и который, по существу, трудился на все королевство. В его намерения входило лишь устранить буржуазию с политической арены, где действия ее хорошо организованных сил могли бы повредить ему. Потому он воздавал ей почести не реже, чем пугал, и с чувством глубокого удовлетворения принимал клятвы верности, выслушивал торжественные речи, улыбался комплиментам. Эшевенам вместе с их кортежем из городских служащих, шести купеческим гильдиям, квартиньерам, сенкантенье, главам участков и квартальным делегациям торговцев и ремесленников обычно отводились завидные места во время любых публичных церемоний, а в Лувре их всегда ожидал радушный прием.
Людовик XIII, со своей стороны, тоже порой наведывался в Ратушу. Он приходил туда в Иванов день, чтобы разжечь ритуальный костер на Гревской площади, а после этого чисто символического жеста созерцал из окон огромного здания огни фейерверков, которые расцвечивали воздух в непосредственной близости от костра чуть позже. Но, слишком занятый государственными делами, поездками, войнами, он все-таки не мог из года в год поддерживать и возобновлять прямые контакты с буржуазией.
А между тем праздничные фейерверки, по существу, были единственным развлечением, которое эшевены могли предложить простому народу. Ратуша была местом работы, отнюдь не развлечений. Там не ставили себе задачей получать или организовывать для кого-то удовольствия, да и материальной базы для этого не было никакой. Даже на масленицу, когда столица, забыв обо всем, неделю ликовала, деятельность сотрудников Ратуши не только не притормаживалась, а наоборот, становилась еще более активной, потому что в этот период резко, практически вдвое, возрастало потребление продуктов и спиртных напитков. В последний день карнавала, перед самым началом поста, двери в Большой дом оставались запертыми, словно господа градоначальники, люди суровые, осуждали возможные излишества, которые несет с собой праздник, посвященный Момусу и Силену.
На самом деле господа градоначальники вовсе не осуждали и не отвергали всенародного ликования и присущих ему излишеств, совсем наоборот, но, поскольку они были вынуждены снабжать все эти гулянья важнейшим их элементом – выпивкой и закуской, у них уже не находилось времени принимать участие в праздниках, хотя бы устраивая балы и маскарады под собственной кровлей.
Видимо, однажды король сильно удивился: а с чего бы это в славном городе Париже, где все веселятся до упаду, провожая масленицу, одна только Ратуша, всегда такая оживленная в будни, прозябаяет в пустоте и тишине, будто там объявлен траур? А может быть, по совету Ришелье, он счел верным политическим ходом ради того, чтобы завоевать сердца строптивых буржуа, не вписывавшихся в его проекты, отправиться прямо к ним и поразвлечься вместе с ними? Нам никогда не узнать, каков был ход мыслей Его Величества на самом деле.
Но как бы то ни было, 4 февраля 1626 г., когда мессир Никола де Байёль, купеческий старшина города Парижа, явился в королевский кабинет Лувра, дабы засвидетельствовать Его Величеству свое почтение, Людовик объявил гостю, что намерен в день прощания с масленицей, который вот-вот наступит, принять участие в своем обычном ежегодном балете, а затем исполнить его еще раз, в ту же ночь, но уже в стенах Ратуши, и потому просит подготовиться как следует, а главное – не забыть, что должны быть приглашены самые красивые дамы из всех кварталов. Господин де Байёль, услышав такие слова, остолбенел, потому что ни на его веку, ни раньше – сколько существует память человеческая – никто никогда не видывал короля, озабоченного тем, чтобы попотчевать парижских буржуа столь неожиданным зрелищем. Однако минуту спустя он взял себя в руки и ответил, что «Его Величество окажет своему городу такую честь, о которой тому даже и не мечталось», после чего, кланяясь, вышел, и волнению его не было предела.
Мигом добравшись в карете до Ратуши и войдя в свой кабинет, он долго размышлял. Действительно, король поставил его в чрезвычайно трудное положение, потому что Ратуша никак не была приспособлена для того, чтобы ставить там балеты, да и вообще устраивать какие бы то ни было театрализованные представления. Конечно, в Большом зале поместилось бы множество зрителей, а в примыкающих к нему меньших помещениях можно было бы поставить банкетные столы – но какие же комнаты предоставить Его Величеству и его труппе, чтобы артисты могли там облачиться в свои карнавальные костюмы? Пришлось созвать на совет господ эшевенов. Все вместе решили, что Его Величеству в качестве гримуборной и костюмерной отведут кабинет секретаря суда, а все остальные, так уж и быть, переоденутся в кабинете прокурора. Решив эту сложную проблему, пятеро высших представителей городской власти, поскольку времени на приготовления оставалось всего ничего, немедленно вызвали на ковер городских служащих и снабженцев. Хозяину столярной мастерской было поручено преобразовать Большой зал в театр для выступления королевской труппы во главе с Людовиком XIII, возвести подмостки, на которые поднимутся артисты, а напротив – галереи, где разместятся приглашенные зрители. Ковровщикам – затянуть деревянные каркасы парчой, повесить гобелены, устлать паркет турецкими коврами. Кроме того, артиллерийскому офицеру было дано указание приготовить все необходимые боеприпасы для того, чтобы встретить и проводить короля пушечными залпами: больше шума – больше торжественности. Одновременно в Ратушу вызвали прославленную трактирщицу мадам Куаффье, у которой были приобретены для пиршества хлеб, вино и рыба, а у бакалейщика, мэтра Иоахима дю Пона заказали, с одной стороны, невиданное количество емкостей с разными вареньями, а с другой – такое же невиданное – свечей белого воска: их заранее приглашенный «специалист» вставит в нужное время в жестяные настенные светильники и хрустальные канделябры. Наконец, в ближайшие же дни следовало собрать оркестр получше из скрипачей и других музыкантов.
Обо всем вроде бы договорились, и с этих пор градоначальникам показалось, будто не осталось причин для того, чтобы Его Величество высказал по какому-либо поводу недовольство. Начались подготовительные работы, а когда они подходили к концу, приехали с инспекцией городские и придворные устроители. Результатом стала уверенность в том, что все пока идет как надо. Вот и жили господа градоначальники спокойно и безмятежно до 17 февраля, а в этот роковой для них день явился посланец короля, некий дворянин, который сообщил, что Его Величество предупреждает: для представления балета понадобится коекакая машинерия сцены, а главное – ничего не выйдет без слона, верблюда, двух мулов, четырех попугаев на человеческих ногах, а весь этот механический зверинец невозможно будет доставить посреди ночи в Ратушу из Лувра, следовательно, надо заказать точные их копии у известного скульптора Мишеля Бурдена, который требует за работу девятьсот ливров. Господа градоначальники были весьма недовольны: такие расходы тяжким бременем ложились на скудный бюджет. К тому же их одолевало беспокойство: а успеется ли все, что надо, ко времени? И не возникнут ли еще какие-то новые трудности?
Тем не менее 21 февраля все они в полном составе отправились приглашать на праздник мессира Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона, губернатора Парижа. Самые красивые женщины города, жены представителей крупной буржуазии – советников, квартиньеров, членов Парламента, служащих и офицеров Шатле, начальников ополчения, видных коммерсантов – свои приглашения уже к тому времени получили.
Утро 24 февраля – дня, назначенного королем для представления, – прошло в хлопотах. Обеспечивалась охрана в залах, воздвигались на Гревской площади барьеры, чтобы помешать посторонним наводнить Ратушу. С четырех часов пополудни приглашенные, которых должны были встречать и разводить по местам городские стражники, наряженные по такому случаю в голубые казаки[55] и шляпы с перьями, уже толпились на возвышении для зрителей в Большом зале. К пяти, когда в Ратуше появились госпожа президентша (жена председателя столичного Парламента) и супруга купеческого старшины, на Париж уже опустились сумерки, а скоро и совсем стемнело. Лакеи зажгли свечи. Скрипки заиграли куранты и бранли[56]. Господа градоначальники, отдав музыкантам приказ начинать, надеялись, что дамы, желая убить время и не томиться бесконечным ожиданием, пока прибудет король (а прибыть он должен был еще не скоро), потанцуют, но их надежды не оправдались: ни одна не решилась покинуть свое место из опасения не найти его снова.
