Леонид Юзефович - «Как в посольских обычаях ведется...»
Автор «Казанской истории» писал, что иностранные послы прибывают в Россию «с честию и з дары на болшую славу самодержцу нашему»[115]. Да и Герберштейн с присущей ему проницательностью сумел верно оценить смысл этого многолюдства — «толпами подданных показать чужестранцам могущество князя, а такими посольствами от иностранных государей явить всем его величие»[116]. Впрочем, иностранцы сильно преувеличивали элементы государственной регламентации такого обычая, считали его именно «мероприятием», что не совсем так. Сотни и тысячи любопытных москвичей сами, без всякого принуждения, стекались полюбоваться зрелищем посольского шествия, посмотреть на чужестранцев, и не случайно, как замечает тот же Герберштейн, женщины в эти дни наряжались и румянились, как на праздник, хотя уж их-то никакие указы не обязывали выходить на улицу.
С помощью этой праздничной атмосферы, которая сама по себе питала представление о величии царской власти, решались порой и проблемы внутриполитического порядка. Так, в 1598 году, когда на престол только что вступил Борис Годунов, явившемуся в это время в Москву имперскому гонцу М. Шиле предложили назваться не гонцом, а послом. Сам Шиле впоследствии писал, что такое предложение, нарушавшее общепринятые дипломатические нормы, сделано было «ради большего стечения народа в почет великому князю»[117]. Чем выше ранг представителя иностранной державы, тем торжественнее обставлялось его шествие во дворец. Шиле был первым дипломатом, прибывшим к Годунову-царю, и из этого обстоятельства следовало извлечь все возможные выгоды, ибо новый государь, не вполне законным путем добившийся верховной власти, еще нетвердо чувствовал себя на престоле Рюриковичей.
Поминки, привозившиеся послами, также выставлялись на всеобщее обозрение — их богатство служило царской «чести». Однако у Шиле, претерпевшего в пути множество приключений (при проезде через польские земли его ограбили и едва не убили), не оказалось ничего для подарка царю — все отняли. Чудом сохранились лишь «часы боевые» (с боем). Дьяк В. Я. Щелкалов осмотрел их и нашел, что они годятся в качестве подарка. Но для публичного шествия одних часов явно было недостаточно. Тогда из казны выделили ряд вещей, которые Шиле от своего имени должен был поднести царю. Его свита — свита простого гонца — оставляла, видимо, желать лучшего, поэтому при следовании Шиле на аудиенцию в Кремль эти «дары» несли люди самого Щелкалова, обряженные немцами[118]. Для большей торжественности аудиенция была приурочена к празднованию победы над войсками сибирского хана, когда по всем московским церквам три дня звонили в колокола. Богатые поминки, не соответствовавший рангу гонца пышный эскорт, едущий по улицам под победный перезвон, — все это поднимало в глазах народа авторитет нового государя, чему Борис Годунов в первые недели своего царствования придавал немалое значение.
С 70-х годов XVI в. на пути следования посольского поезда начали выстраивать стрельцов. Вначале им надлежало стоять непосредственно у дворца, а с 80-х годов — и вдоль городских улиц. Длина стрелецкого строя могла быть различной. Для гонцов стрельцы выстраивались только возле дворцовых лестниц, для посланников — по Красной площади, а также внутри кремлевских стен; при проезде послов «великих» стрелецкие шеренги порой тянулись от подворья до царской резиденции. В руках стрельцы держали «ручницы» (пищали), но иногда стояли и без оружия (например, в течение всего 1594 г. во время траура по царевне Федосье, рано умершей дочери Федора Ивановича). Некоторые иностранные дипломаты писали, что стрельцы отдавали им честь оружием. А Т. Смит, английский посол, приехавший в Москву в те дни, когда на столицу наступали войска Лжедмитрия I, утверждал, будто настоящие стрельцы отправились воевать с самозванцем и при проезде английского посольства на улицах стояли обыватели, наряженные в стрелецкое платье.
Курьеры («гончики»), сновавшие между царскими покоями и посольским поездом, который двигался к Кремлю, следили за скоростью движения, приказывали приставам то поторопиться, если во дворце все было готово к началу аудиенции, то ехать потише, если там возникали какие-нибудь непредвиденные осложнения. Но вообще посольское шествие было чрезвычайно медленным. Часто впереди пешком шли свитские дворяне с бархатными подушками — на них были разложены и выставлены на всеобщее обозрение грамоты и подарки. Все это придавало шествию церемонную величавость.
Следование во дворец крымских и ногайских послов обставлялось несравненно проще. Для них не выстраивали стрельцов, русский эскорт был малочисленнее, входили в него лица менее знатные, и зрителей собиралось меньше. В XVII в. ханских посланцев вели во дворец даже пешком, что было обусловлено не только относительно слабой заботой русских государей о своем престиже в Крыму, но и воспоминаниями о послах Золотой и Большой Орды — воспоминаниями, заставлявшими намеренно подчеркивать изменившееся соотношение сил между Русью и Ордой.
У государева порога
Восточная дипломатическая практика знала некоторые унизительные для послов-христиан правила следования на аудиенцию. В Персии, например, в воротах шахского дворца на «гяуров» одевали особые туфли, чтобы те не осквернили землю своей обувью. Их путь по двору иногда тут же вслед за ними перекапывали, а иногда посыпали песком, и обратно послы должны были идти строго по той же песчаной дорожке, не сходя с нее ни на дюйм[119]. Ничего подобного в русском посольском обычае не было. При следовании на аудиенцию действовало лишь одно незыблемое правило: послы должны были спешиться в Кремле, не доезжая дворцовых лестниц. Такие же нормы существовали и в частном быту русского общества XVI–XVII вв. — подъехать верхом прямо к крыльцу значило проявить неуважение к хозяину.
Чем больше было расстояние, которое дипломат проезжал в седле или в санях от кремлевских ворот по направлению к царским палатам, тем «честнее» для него. Поэтому гонцы спешивались раньше, чем посланники и послы, а свита — раньше, чем члены посольства. Последним сходил с коня глава миссии. Одновременно с ним спешивался «болший» пристав, а остальные приставы — вместе со свитскими дворянами. С конца XVI в. спешивание в Кремле было принято у здания Казенной палаты. Имперские послы спешивались обычно у ее «середнего быка» (контрфорса), посланники — «у второго окна», гонцы — «у первого быка». Польско-литовские дипломаты пользовались правом более близкого подъезда, чем представители других держав. Они тоже сходили на деревянные мостки, тянувшиеся вдоль здания Казенной палаты к паперти Благовещенского собора, но уже не «у середнего быка», а «у последнего окна»; послам «великим» разрешалось прямо с седла ступать на подъездной помост лестницы, которая вела на паперть Благовещенского собора.
В русско-литовской дипломатической практике значение церемониала было особенно велико, ибо каждая сторона прекрасно знала все представления другой относительно «чести» и «безчестья». И в середине XVI в., когда Сигизмунд I Август не признал царского титула Грозного, королевских посланцев часто заставляли спешиваться дальше от дворца, чем это было принято в первой половине столетия. В отчете литовского посольства 1556 года говорится: «И когды есмо на замок (в Кремль. — Л. Ю.) приехали, не дали конным к столбе (лестнице. — Л. Ю.) приехати, яко бы могло быть о десять сажень до столбы, але почалися мешати и бити служебников некоторых и возниц батогами». Завязалась потасовка, из которой, если верить отчету, послы вышли победителями: их «служебники», оттеснив русских, руками сумели дотянуть сани, где сидели представители короля, до самых ступеней Благовещенской паперти. «Праве (почти. — Л. Ю.) на ступень поставили»[120], — хвалились послы. Бывали и другие случаи, когда литовские дипломаты «сильно» пытались пробиться на конях к дворцовым лестницам.
Более далекое место спешивания могло быть и репрессивной мерой по отношению к послам, которые по той или иной причине вызвали недовольство государя. В 1570 году посольство Я. Скратошина отказалось по приглашению приставов немедленно ехать на аудиенцию, после чего были высланы стрельцы, чтобы не допустить послов к Благовещенской паперти и заставить их спешиться возле Архангельского собора, где в те годы обычно сходили с коней литовские гонцы, а также послы датского и шведского королей, которых Иван Грозный не признавал «братьями». Правда, сами литовские дипломаты, вернувшись на родину, утверждали, что против них были высланы не стрельцы, а царские «опричинцы» с кнутами[121]. Как бы то ни было, но инцидент получил широкую огласку, последовали жалобы, и позднее русские послы в Вильно объясняли нарушение традиции таким образом: «То послом учинилось от своей гордости, не от царского величества»[122].
