Франсуа Блюш - Людовик XIV
Отныне, когда военные расходы занимают первое место в бюджете, являются главной поддержкой административной системы страны, открывается для честолюбивых молодых французов — дворян, буржуа или сынов из народа — путь к славе, к которому обращены все взоры, и военные снова подают пример патриотизма{218}. Церковь, не колеблясь, благословляет военные знамена и принимает под своды своих храмов флаги и штандарты, доставленные солдатами короля с поля боя. Не было ни одного дня во время войны, с момента основания Сен-Сирского дома до подписания Рапггадтского мира, чтобы дамы и барышни маркизы де Ментенон не молились за короля, за Францию и ее армии{66}.
Все сливается воедино иногда не очень шумно[129], а иногда громогласно (под звуки торжественных гимнов или труб): Франция и ее солдаты, король и его подданные, военная и государственная службы, повиновение Церкви и лояльность по отношению к Его Величеству, правительство и нация, Франция и король, государство и король, государство и Французское королевство.
В таком сочетании слово «государство» уже не абстракция. Когда Людовик XIV принимает решение во имя интересов государства, он никогда не поступает как «посредственности, которые управляют аристократическими государствами; он думает, говорит и действует от имени Франции, королевства, возможно нации, (или, скорее, как кстати напомнил великолепный Коллеж Четырех Наций, от имени группы наций), а также, и особенно, от имени Отчизны. Интересы государства сливаются с интересами Отчизны до такой степени, что нет больше государства в себе, а есть единое Французское государство, государство Франция. Династическая лояльность (которую защищают основные законы), единство трона, алтаря и народа, требования национальной обороны, личный авторитет Людовика XIV плюс к этому все испытания, постигшие всех в конце его правления (когда народ туже затягивает ремень, король уменьшает свои расходы, посылает плавить свое золото и серебро), в 1715 году привели к тому, что государство стало синонимом Отчизны и Франции.
Государство — это ты, сельский кузнец. Государство — это вы, маршал де Виллар; государство — это ты, непопулярный сборщик тальи; государство — это вы, маркиз де Торси. Все те, кто присоединяется непосредственно, через родственные связи, союзы, дружбу, солидарность к правительству, к администрации, к духовенству, к армии, к военно-морскому флоту, являются членами государства или объединившимся в нем сообществом. За неимением большего тот, кто заплатил франк подушного налога, сыграл на руку государству, и бедняк, освобожденный от налога, который молился за армии Его Величества, сделал то же самое.
«Государство — это я» — мог подумать Людовик XIV, primus inter pares (первый среди равных) среди дворян, голова огромного тела («Мы голова тела, членами которого они являются»){63} — составляющего 20 миллионов французов, каждый из которых способствует укреплению государства.
Это новое и устойчивое, многообразное и определенным образом очерченное, конкретное и плотское представление о государстве, неотделимое от национальной ткани, поддерживалось так же долго, как жил старый возмутитель спокойствия (до утра 1 сентября 1715 года), и культивировалось благодаря усилиям короля и жертвам, приносимым налогоплательщиками благодаря налогу кровью и налогу, приносящему динарий Кесарю, благодаря чести и героизму, благодаря эффективности обкатанной административной машины, благодаря воле, более или менее добровольно проявленной каждым, благодаря насущной необходимости.
Король не устанавливал этатизм. Он не смоделировал, не отчеканил какое-то аллегорическое государство. Он не создавал, чтобы спрятать свой эгоизм, государство-алиби. Он возвел в ранг государства сообщество, которое сплачивает королевство с его монархом. Государство — это панцирь, который предохраняет Францию. Оно было скроено по мерке. Государство — это цивилизованное и стыдливое слово, которое дает возможность не затаскивать слово «Отчизна» («патриот» — это неологизм, которым злоупотреблял Вобан). Это наилучшее достижение Людовика XIV. Его последние слова были пожеланием государству: «Я ухожу, но государство будет жить всегда»{26}. Действительно, оно будет жить долго, но не всегда оно будет похожим, узнаваемым.
Заключение.
NEC PLURIBUS IMPAR
(Выше всех людей на свете)
Все достижения, вместе взятые, не могут стереть из памяти даже один провал.
Бальтазар ГрасианО великом человеке судят по его великим делам, а не по его ошибкам.
ВольтерЭто был необыкновенный гений.
Аббат де ШуазиОдин из самых великих королей, которые когда-либо были на свете.
ЛейбницВеличие царствования того или иного монарха нельзя определять исходя из личного к нему отношения того или иного человека. Ни набожная язвительность Фенелона, ни горькие упреки Сен-Симона, ни непристойные иллюминации сентября 1715 года никак не должны влиять на нашу оценку правления Великого короля. Прошедшие с тех пор триста лет могли бы уже погасить страсти и развеять легенды. Правда, мы живем сегодня в довольно странное время, в котором сосуществуют действительно строго научная историография и самые скверные, порочные привычки, искажающие ход мысли: обращение к оценочным суждениям, постоянное использование анахронизмов, примешивание чувств, морализма или идеологии в ту область, где прежде отражались только объективные данные.
Обвинительный акт, который длительное время составлялся против Людовика XIV, пункт за пунктом отвергается фактами.
Действительно ли этот король слишком любил войну? (Автор этой книги был бы испанцем, если бы Франция не покорила Франш-Конте в 1674 году.) Первые три войны в царствование Людовика XIV, которые велись против Испании и империи, были продолжением действий, предпринятых Генрихом IV, Ришелье и Мазарини, которых никто, кажется, не обвинял в империализме. Речь всегда шла о том, чтобы выйти из тисков, в которых Францию держали Габсбурги. Даже если бы Людовик XIV не вторгся в Соединенные Провинции в 1672 году, Вильгельм Оранский-Нассауский все равно стал бы статхаудером, затем королем Англии, а потом и главой антикатолической и антифранцузской коалиции. Даже если бы Людовик XIV не отменил в 1685 году Нантский эдикт, все равно образовалась бы лига (в Аугсбурге или в каком-нибудь другом месте), которая объединила бы Европу против Франции — слишком населенной, слишком богатой, слишком хорошо управляемой, слишком предприимчивой и искусной, ставшей в силу этого слишком сильным торговым конкурентом; Франции, «искусство, оружие и законы» которой вызывали всеобщую зависть. Что же касается войны за испанское наследство, ни одна из войн в мире не была более законной, как это очень четко утверждал ее современник Вольтер, которого никак нельзя заподозрить в милитаризме.
Утрехтский и Раштадтский мирные договоры сохранили за Францией почти все ее недавние завоевания. Людовик XIV не дал окорнать страну и оставил ее после своей смерти в целости и сохранности. В его царствование королевство расширилось за счет Верхнего Эльзаса в 1648 году, Артуа и Руссильона в 1659 году, Фландрии, Эно (Французского), Франш-Конте, Нижнего Эльзаса в 1702 году; не говоря уже о колониальных приобретениях, таких, как Пондишери, Сан-Доминго, Луизиана (названная в честь короля) и Сенегал[130]. Прежние учебники очень мудро оценивали заслуги того или иного правления или режима в зависимости от увеличения или уменьшения национальной территории. Людовик XIV был королем, расширившим территории своего королевства, то есть баланс его царствования считался позитивным. «Округленная территория, которую он оставляет в наследство своим преемникам, не могла считаться чем-то совершенным и неизменным, ибо «естественные» границы — это миф; но исправления границ и «присоединения» сделали Францию защитимой, а «железный пояс», построенный Вобаном, останется оперативным вплоть до 1870 года.
Война — это всегда очень долго, но годы войны нужно делить на две части, чтобы не учитывать то время, которое армия проводит на зимних квартирах. Битвы всегда сопровождаются слишком большим количеством жертв, но в данном случае следует привести существенный контраргумент: Франция не знала иностранных нашествий в течение 79 лет (с 1713 по 1792 год). Большинство военных кампаний Людовик XIV проводил на территории иностранных государств: в Испании, в Пьемонте, в Пфальце, в Испанских Нидерландах, в Соединенных Провинциях. Противник вторгался в королевство уже очень поздно и на очень небольших участках. Армии короля состояли в основном из добровольцев и наемников. Когда же внешняя опасность усиливалась, угрожая целостности государства (в таком случае территория измеряется уже не квадратными лье, а пядями земли), призыв милиции (форма, предшествующая воинской повинности) и соединение рекрутов и ветеранов (что было провозвестником 1792 и 1813 годов) способствовали укреплению национального самосознания, и один этот факт с лихвой компенсировал пролитую кровь.
