Мариан Брандыс - Адъютант Бонапарта
В начале апреля терпящая поражения на всех фронтах Австрия обратилась к Бонапарту с просьбой начать мирные переговоры. Перемирие подписали в штирийском городке Леобене. В "леобенских прелиминариях" обе стороны пообещали быстрое заключение окончательного мира и установили его условия. За мир между двумя державами должна была расплачиваться нейтральная Венеция. Решение это было стыдливо скрыто в тайной статье, приложенной к соглашению о перемирии. Взамен за отказ Австрии от прав на Ломбардию и за другие уступки генералиссимус французской революционной армии соглашался произвести вместе с императором Австрии раздел независимой Венецианской республики.
О тайной леобенской статье, удивительно напоминающей договоры, предшествующие разделам Польши, Сулковский узнал только несколько месяцев спустя, после заключения мирного договора в Кампо-Формио. Но перед этим довольно безжалостным образом было использовано его неведение и благие порывы.
Последствия тайного сговора дали о себе знать сразу же по его подписании. Французская разведка энергично принялась организовывать провокационные инциденты, которые должны были послужить предлогом для того, чтобы вторгнуться в нейтральную Венецию. В последних числах апреля в венецианском порту дошло до столкновения, в котором погиб капитан французского корабля. Этого было достаточно Бонапарту, чтобы совершить "справедливое возмездие".
Роль военных герольдов он поручил двум самым близким своим людям Сулковскому и Жюно. Он приказал им доставить в дивизию генерала Барагей д'Ильера приказ о захвате города. Но миссия Сулковского не ограничивалась поручением, которое мог выполнить любой ординарец. Бонапарт знал о связах своего якобинского адъютанта с венецианскими революционерами и хотел использовать эти связи для политической акции, которая должна была сопутствовать акции военной.
Надо думать, Сулковский с величайшей охотой взялся за выполнение этого поручения. Аристократическая Венеция была ему так же ненавистна, как и клерикальный Рим. В своих публицистических трудах он уже не раз описывал исторические преступления венецианских олигархов, а с их полицией у него были свои личные счеты еще со времен первого пребывания в Италии. Одновременно он чувствовал близкое духовное сродство с революционным венецианским плебсом, которым руководил обожаемый им Винценто Дандоло. И вероятно, он не желал усилий и уговоров, чтобы ускорить "освобождение"
Венеции.
Коварная политическая провокация Бонапарта завершилась блистательным успехом. Покорение древней республики, которую собирались отдать ее извечному врагу, было совершено руками ее же собственных граждан, и сделано это было под флагом социальной революции.
Вдохновляемые Сулковским и другими французскими эмиссарами венецианские якобинцы подняли народное восстание и свергли власть ненавистной синьории. На развалинах аристократической республики св. Марка возникла новая, революционная Венецианская республика, тут же заключившая вассальный договор о дружбе с Французской республикой-матерью. Через пять месяцев Венецианская республика перестала существовать. Большую часть ее территории вместе с городом Венецией Бонапарт отдал Австрии, остальное же включил в сателлитную Цизальпинскую республику, основой которой являлась Ломбардия.
14 мая 1797 года, после вторжения французских войск в Венецию, Сулковский послал оттуда восторженное письмо Бонапарту. Это было письмо человека, глубоко убежденного в правоте и справедливости дела, в котором он участвовал. Описывая захват Венеции, он особенно подчеркивал заслуги и рвение венецианских революционеров:
...именно революционному порыву духа мы обязаны овладением Венецией; сей драгоценный жар свободы, парализовавший силы наших недругов, явился основой наших успехов...
С каким отчаянием и с каким стыдом должен был он вспоминать слова этого письма пять месяцев спустя, когда в Пассарьяно его венецианский друг и соратник Винценто Дандоло на коленях умолял со слезами Бонапарта, чтобы тот не отдавал Венеции австрийцам.
Для такого идейного и морально щепетильного человека, как Сулковский, неожиданный финал венецианской истории был наверняка тяжелой личной трагедией. Не зря в наиболее удачных литературных произведениях о легендарном адъютанте именно этот эпизод выдвигается на первый план. Справедливо утверждает один из историков, что за одну венецианскую историю Сулковский мог возненавидеть Бонапарта.
О другом идеологическом конфликте между польским радикалом и будущим императором мы узнаем от Ортанса Сент-Альбена. Французский биограф мимоходом упоминает в своей книге, что Бонапарт в частных разговорах с Сулковским дважды раскрывал перед ним свой истинный политический облик. Первая из этих бесед состоялась во время итальянской кампании. Полководец в приступе подступившей искренности якобы сделал адъютанту признание, которое "потрясло его существо до самых глубин". Информация выглядит правдоподобно, так как мы знаем и из других исторических источников, что Бонапарт охотно пускался с Сулковским в откровенные дискуссии на самые острые темы. Холодный, замкнутый, малословный в отношениях с другими подчиненными, оставаясь наедине с польским адъютантом, он преображался неузнаваемо: становился искренним, разговорчивым, часто даже откровенным. Это объяснялось, очевидно, тем, что из всего круга блестящих штабистов один Сулковский был равным ему по интеллектуальному уровню и только к нему он мог обращаться как к равноправному партнеру в дискуссии. Можно также допустить, что в своих частных разговорах с ближайшим соратником командующий использовал каждый случай, чтобы столкнуть с реальной действительностью его "слишком буйное воображение" и поставить ему в вину "отсутствие политического чутья".
Сент-Альбен не пишет прямо, в чем заключались откровения Бонапарта, но это можно понять из дальнейших разделов книги. Вполне вероятно, командующий сказал в Италии адъютанту то же самое, что потом повторил в Париже перед отъездом в Египет, - что республиканский строй обречен на скорую гибель и что власть над Францией должны взять солдаты.
Такой "символ веры" генералиссимуса Республики мог действительно потрясти якобинского адъютанта. Из сообщения Ортанса Сент-Альбена следует, что в этом единственном случае Сулковский нарушил свой прославленный адъютантский долг. О высказываниях Бонапарта он информировал своего друга, известного якобинскими убеждениями генерала Жубера, и долго с ним совещался по этому поводу.
Не думаю, чтобы знаменитому покорителю Тироля удалось рассеять опасения своего молодого коллеги. Следы этих опасений мы находим в тогдашней публицистике Сулковского. В последние месяцы пребывания в Италии адъютант знал уже о своем предводителе все, не верил в его республиканизм и предвидел в нем будущего деспота.
В августе 1797 года, в период пропагандистской акции, предшествующей перевороту 18 фруктидора, Сулковский написал статью "Анализ французской революции и ее результатов". Неизвестно, была ли она опубликована по его собственной инициативе или по предложению Бонапарта, который в случае надобности охотно пользовался пером ученого адъютанта. В данном случае речь шла о том, чтобы объяснить французскому обществу, почему Итальянская армия вынуждена была вмешаться во внутреннюю политику метрополии.
Сулковский - в отличие от легалиста Карно - не был противником парижского переворота, так как видел в нем единственное средство предотвратить монархистскую реакцию. Но одновременно он опасался его последствий, и прежде всего честолюбия Бонапарта. За два года до наполеоновского переворота 18 брюмера он предвидел,что вмешательство армии во внутренние политические дела может стать опасным прецедентом на будущее. Еще недавно, в августе 1796 года, составляя первое письмо к Огиньскому, он сам мечтал о том, чтобы Бонапарт стал во главе правительства. Но тогда он отождествлял победу полководца с победой революции. В августе 1797 года этой уверенности у него уже не было. Обращает внимание характерный фрагмент его статьи, посвященный проблеме, которую тогда называл "цезаризмом", а ныне по имени Бонапарта "бонапартизмом".
"Напрасно злоязычная молва старается представить нас сателлитами нашего предводителя. Будущее опровергнет эти не очень умные слова. Кто шесть лет боролся ради столь ясно поставленной цели, как свобода, тот не проглядит момента, когда чья-то деятельность перестает служить общественным интересам и начинает быть выгодной только отдельной личности... Свободный и смелый человек не дрогнет, когда ему придется покарать нарушителя закона... Ведь наши руки привыкли карать тиранов..."
Трудно найти более убедительные формулировки и более точный адрес! В зтой публикации явственно звенит голос Брута. И какая мастерская риторика: ведь автор не обвиняет Бонапарта, наоборот, он защищает его от необоснованных подозрений общества. Эта своеобразная насыщенная предостережениями и угрозами "защита"
