Николай Скоморохов - Боем живет истребитель
Мы гордились тем, что в достижение этой победы были вложены немалые усилия и наших авиаторов. С 5 по 16 июля летчики 17-й воздушной армии произвели 4230 боевых самолето-вылетов, уничтожили в общей сложности до 400 танков, 1050 автомашин, 12 переправ, 84 зенитных батареи… В более восьмидесяти воздушных боях было сбито 83 стервятника. Около 100 вражеских машин уничтожили прямо на аэродромах.
В те дни по всему фронту прокатилась слава о бесстрашном летчике гвардии старшем лейтенанте А. К. Горовце. В одном бою он сбил девять фашистских бомбардировщиков. Но и сам отважный летчик погиб в неравном бою при возвращении на аэродром, будучи атакован четверкой «мессеров». Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
17 июля войска Юго-Западного фронта под командованием генерала армии Р. Я. Малиновского перешли в наступление из района Изюма на Барвенково. Прославившаяся в Сталинграде гвардейская армия генерал-лейтенанта В. И. Чуйкова форсировала Северный Донец, завязала упорные бои на берегу реки. Летчики 17-й воздушной армии в это время вели бои за Белгород, Харьков, Славянок, Барвенково.
Наш 164-й полк вернулся в те места, где получал очередное боевое, крещение. В 1942 году он действовал на харьковском направлении.
И вот теперь, накопив большой боевой опыт, полк осуществляет свою освободительную миссию. Оглядываясь на пройденный путь, очень радовались его ветераны: командир и комиссар, начальник штаба, Борис Кравец, Гриша Онискевич, Анатолий Морозов, Владимир Евтодиенко.
Что касается Евтодиенко, то он непрерывно пополнял счет сбитых самолетов, действовал решительно, напористо, часто прибегал к лобовым атакам. Два стервятника были уничтожены им и в районе Курской дуги.
В это время Владимир Евтодиенко назначается командиром эскадрильи.
Совершенствуют свое боевое мастерство и другие летчики: Александр Белкин, Иван Алимов, Султан-Галиев, Иван Кольцов, Сергей Шахбазян.
30 июля 1943 года – радостный день: награждение летчиков орденом Красного Знамени. Высокой награды удостоился Владимир Евтодиенко. Мне тоже вручили первый орден.
Сражаясь, мы не думали о наградах. Но я не ожидал, что само награждение может так взволновать, обрадовать, окрылить. Приятно сознавать, что тебя ценят и отмечают твои боевые успехи. На полковом митинге выступили командир и комиссар, предоставили слово и орденоносцам. Мы заверили всех, что и впредь будем драться с утроенной энергией, беспощадно громить ненавистного врага в воздухе и на земле, не щадя своей крови и самой жизни.
После митинга наступили дни суровых испытаний. Мы поднимались в воздух по шесть-семь раз на день, встречались с целыми армадами бомбардировщиков, скрещивали огненные трассы с многочисленными «мессерами».
Небо над Курском, Белгородом, Харьковом, Изюмом, Барвенково было ареной напряженнейших кровопролитных воздушных схваток. Враг не мог примириться с поражением на Курской дуге. Мы старались не дать ему опомниться, бить его в хвост и в гриву, метким огнем гнать с нашей земли.
5 августа в столице нашей Родины Москве прозвучал первый в истории минувшей войны салют в честь освобождения Орла и Белгорода, успешного завершения грандиозного сражения на Курской дуге. С того дня салюты в честь ознаменования выдающихся побед Красной Армии стали традиционными.
Никому из нас не довелось видеть и слышать первый салют. Но сообщение о нем вызвало у наших авиаторов ликование.
– Слышал, Скоморох, как Москва нас благодарит?– спросил при встрече Володя Евтодиенко.
– Замечательный салют, здорово, – ответил я. – Весь мир о нем знает…
Не думал я тогда, что это будет последний разговор с моим боевым учителем…
Прошло еще пять дней беспрерывных вылетов и боев, а на шестой Володя сложил крылья вблизи родного Ворошиловграда.
У меня в сердце как будто открылась рана – такими мучительными были мои переживания. А еще через неделю – новый удар: не вернулся из полета Сережа Шахбазян. Потом удар за ударом: потеряли Ваню Григорьева и Ваню Алимова.
Август вошел в жизнь полка цепью невосполнимых потерь. Война безжалостно, немилосердно вырывала из наших рядов лучших воздушных бойцов, требуя крови за каждый успех.
Непреходящая горечь в душе. И не только в моей. Сколько прекрасных товарищей уже ушло от нас… И кто знает, сколько еще верст отмерено военной судьбой и тебе…
Прибыли свежие газеты. Мы жадно набросились на них: что там нового, куда войска наши продвинулись?
– Ура! – восклицает Шевырин. – Скоро будет взят Харьков!
Я выхватил у него газету, стал читать. Мы все знали, что Харькову не везло – его уже один раз освобождали. Хотелось знать, как будут обстоять дела сейчас. Нет, теперь все будет по-иному.
Читая о событиях в районе Харькова, я никак не предполагал, что они коснутся и меня.
Но это произошло буквально в следующую секунду.
Ко мне подлетел запыхавшийся посыльный:
– Товарищ старший сержант, срочно к командиру!
«Неужели придумали еще какую-нибудь командировку? Нет уж, дудки, на этот раз не сдамся», – решаю про себя, следуя за посыльным.
Я не ошибся – мне действительно приказали быть готовым отправиться на новое место назначения. Но на этот раз не в тыл, а на самый передний край, под Харьков. И… во главе эскадрильи!
– А что случилось с Устиновым? – спросил я.
– Заболел. Будете временно его замещать, – сказал майор Мелентьев.
– Такое доверие – большая честь. Но справлюсь ли я?
– Мне говорили, и я вам повторяю: не святые горшки обжигают. Идите готовьтесь, завтра – на новый аэродром, будете взаимодействовать с истребительным полком, которым командует Онуфриенко.
– Онуфриенко?! – невольно вырвалось у меня, но, тут же смекнув, что мой восторг может уколоть Мелентьева, я сбавил тон до обычного: – Мне еще ни разу не приходилось организовывать взаимодействие, как бы не наломать дров…
– Не наломаешь. Онуфриенко опытный командир, поможет…
Покинув штаб, я не шел – летел. Еще бы – снова встречусь с Онуфриенко! Пусть даже не на земле, а в воздухе – лишь бы побыть рядом с человеком, ставшим для меня крестным отцом.
Правда, я еще не знал, что Григорий Денисович был отцом для всего полка. И в воздухе, и на земле его иначе и не называли, как «отец Онуфрий».
Прощай, Нижняя Дуванка, и да здравствует майор Онуфриенко!
Прощай, Нижняя Дуваяка, ставшая заветным рубежом в моей жизни…
Эскадрилья приземлилась на полевом аэродроме между Купянском и Чугуевом. Прикрываем наши войска, штурмующие Харьков. Шевырин, Мартынов, Овчинников, Купцов и другие летчики эскадрильи буквально не покидали кабин истребителей. Возвращались на дозаправку горючим, пополнение боеприпасами и снова – взлет.
Мне тут впервые довелось столкнуться со всем многообразием командирских забот. Их круг оказался гораздо шире, чем можно было предполагать: от устройства ночлега до организации воздушного боя. Парторг эскадрильи временно отсутствовал. На мои плечи легла вся партийно-политическая работа.
Впервые я попробовал командирского хлеба и понял, что он далеко не сладок. Особенно на войне, где любая твоя ошибка, оплошность оборачивается жертвами. А у меня к тому времени уже складывалось твердое убеждение: жертв не должно быть, их надо избегать, упреждать. Ну как объяснить гибель Льва Шиманчика, на разбеге столкнувшегося с другим самолетом? Не сработали тормоза? Но ведь они-то отказали по чьей-то вине. Значит, будь этот кто-то более внимателен-ничего подобного не произошло бы…
В авиации, как нигде, многое зависит от добропорядочности, добросовестности людей. Следовательно, чтобы умножались успехи, изживались неприятности – надо работать с людьми. Всегда и везде, постоянно и непрерывно.
На полевом аэродроме не было никаких удобств. Пришлось создавать их. Мы старались, чтобы каждый мог отдохнуть, позаниматься. Конечно, о четком распорядке дня можно было только мечтать. Но все же выкраивали время, чтобы поговорить, обменяться новостями, послушать радио, почитать газеты.
Мы наладили выпуск стенгазеты. В ней – вся наша летная жизнь: кто отличился в боях, кто «козла отмочил» при посадке, находится место и для серьезных материалов, и для юмора. Кажется, простое дело – стенгазета, а все-таки свою живую струю вносит в коллектив, формирует в нем определенное настроение.
…Наша грунтовая полоса напоминала конвейер. Никогда здешние места не оглашались таким непрерывным ревом моторов. Одни машины взлетали, другие садились, а курс всех полетов был один – небо Харькова.
Там – сплошные пожарища, черные столбы дыма. Как и под Курском, мы иногда не видим, что творится на земле. Все внимание – небу, врага стараемся замечать первыми и не давать ему спуску.
Атакуя стервятников, я все время думал: где же Онуфриенко, почему мы с ним не взаимодействуем?
И вот как-то, когда наша группа собралась уходить, увидели вдали восьмерку Ла-5. Кто такие? Подходят ближе. Вдруг слышу в шлемофоне:
