Александр Шубин - Анархия – мать порядка
В селе было до батальона австрийцев, около сотни гетманцев и столько же немецких колонистов и других «помещичьих и кулацких сынков». Как с ними быть? Махно понял, что выход у него один – атаковать. Без победы продолжать партизанскую войну было нельзя. Опытный в партизанском деле Щусь протестовал против махновского безумия. Но Махно придумал военную хитрость. С небольшой группой он пробрался в самый центр села, где у австрийцев стояли пулеметы. По сигналу Махно партизаны начали в упор расстреливать противника из центра села, а Щусь ударил от околицы. Совершенно не понимая, что происходит, превосходящие силы врага бросились на утек, а Махно одержал первую свою победу.
Авторитет нового отряда в округе вырос, а сам Махно получил почетное прозвище "батько". Вскоре под его командование перешли отряды Петренко-Платонова (район Гришино) и Куриленко (район Бердянска).
Бой в Дибривках положил начало разрушительной "вендетте". Дело в том, что немцы стянули к этому селу значительные силы и провели в Дибривках показательную экзекуцию, которой партизаны не могли помешать. В карательной экспедиции участвовали жители окрестных хуторов. В ответ махновцы разорили эти хутора, убивали участников карательных действий в Дибривках. А. Чубенко вспоминал: "Скирды сена, соломы, дома горели так ярко, что на улицах было светло, как днем. Немцы, прекратив стрельбы, выбегали из домов. Но наши всех мужиков стреляли тут же"[119]. Сжигая кулацкие дворы, повстанцы, по словам Махно, говорили погорельцам: "Идите туда, куда пошли дибривские крестьяне и крестьянки со своими детьми..., которых ваши отцы, дети, мужья и сыновья частью избили, частью переизнасиловали, а хаты сожгли"[120].
Идеологически корни махновского террора восходят к "эпохе Ровашоля", когда часть анархистов пыталась с помощью динамита разрушить государство. Но вслед за Кропоткиным, который "не отрицал террора, но требовал, чтобы его применяли лишь в исключительных случаях"[121], Махно считал, что террором не следует злоупотреблять. Махновцы расстреливают тех, кто прямо нарушает их приказы или непосредственно сотрудничает с оккупантами.
При этом Махно подчеркивает антипомещичий и антикулацкий характер своих действий. Армия по возможности должна снабжаться за счет помещиков и кулаков: «Я попросил собравшееся население сказать открыто, где живут кулаки, имеющие овец, телят, чтобы у них можно было взять две-три овцы на суп бойцам»[122].
В это время начинают практиковаться общественные суды на крестьянских сходах, которые должны решать судьбу обвиняемого. Но на протесты анархо-коммуниста А. Марченко против террора Махно отвечает: "Пусть он положит свою сентиментальность в карман"[123]. Пленных оккупантов махновцы, как правило, отпускали. Но гражданских немцев иногда расстреливали как "шпионов"[124]. В то же время после первой вспышки террора Махно отдал приказ не трогать тех немцев, которые не оказывают сопротивление, а когда командир Петренко разгромил мирный кулацкий хутор, Махно распорядился выплатить немцам компенсацию[125].
Суровость повстанцев в отношении кулачества и помещиков лишь подняла их авторитет в глазах крестьянства. В своих действиях Махно стал опираться на многочисленное крестьянское ополчение, которое привлекалось в случае крупных операций. Махно заранее оповещал крестьян о месте сбора. Интересно, что противник при этом ничего не узнавал.
Сам партизанский отряд действовал как мобильная ударная группа в несколько десятков бойцов. При необходимости он мог вырасти до 400 человек (у Махно было еще около тысячи невооруженных резервистов). Иногда отряд оказывался на грани уничтожения превосходящими по численности силами противника, но в целом действия Махно были относительно успешными и так же способствовали росту его авторитета среди крестьян. Страх перед Махно нейтрализовал большую часть кулачества. Крестьяне и батраки, вооружившиеся за счет помещиков и кулаков, фактически контролировали положение там, где отсутствовали немецкие подразделения.
Влияние среди местного населения и способность сохранить себя как движение в условиях немецкой оккупации позволили махновцам приступить к созданию собственной системы власти. Человек с ружьем все более отчетливо понимал, что он теперь – главная фигура в стране. Война порождала военную власть.
Нестор Махно стал превращаться в одного из военных лидеров, которыми так богата эпоха Гражданской войны. Военные лидеры по определению авторитарны. Несмотря на анархические лозунги и цели махновское движение обречено было быть авторитарным. Во-первых, страна только что вышла из состояния самодержавного режима, который способствовал авторитаризации политической культуры. Крестьянская община лишь начала изживать навязанные бюрократической машиной традиции круговой поруки и доверия к "верхам". Теперь “верхами” стали Ленин в столице и военный вожак или комиссар поблизости. В Гуляй-Поле это был Махно. Во-вторых, крестьянская масса и анархо-коммунисты по-разному представляли себе перспективы социальных преобразований после того, как удастся сбросить угнетение, исходящее от помещиков, кулаков и города. Крестьяне просто не вникали в содержание терминов "анархия" и "коммунизм", поддерживая борьбу анархистов против помещиков и властей. Управляемость масс достигалась системой разного рода "приводных ремней" от Группы анархо-коммунистов к крестьянской массе.
В-третьих, относительно низкий уровень политической культуры того времени и военная обстановка порождали избыток доверия к удачливому и справедливому вождю. Таким образом, несмотря на неприятие анархистами самого принципа государственности, в Гуляй-Поле сложилась государственная структура во главе с Махно. Его темперамент и личные качества также способствовали укреплению авторитарности, основанный на высоком авторитете лидера. Когда Махно, например, решает, что ему больше нет нужды заседать в Александровском ревкоме, он принимает решение от имени своего отряда, даже не посоветовавшись с бойцами: "Сделав официальный письменный, от имени отряда, отзыв меня из революционного комитета, я пошел в комитет вручить этот документ куда следует и проститься"[126]. Конечно, на фоне тогдашнего "разгула" военных диктатур этот поступок выглядел вполне невинным, но с точки зрения анархизма представлял собой опасный прецедент – прямое покушение на право коллектива участвовать в принятии политических решений лидера. Реакция, впрочем, не заставила себя ждать – на заседании Группы анархо-коммунистов Махно подвергся резкой критике за "государственнический подход" к делам. Многочисленные органы самоуправления в районе препятствовали перерастанию культа личности Махно, начавшего складываться в то время, в прямой административный произвол.
Осенью 1918 г. Махно не мог пожаловаться на недостаток доверия со стороны местных жителей. Его имя становится гарантией доверия к анархизму в целом, что побуждает анархо-коммунистов поддерживать и укреплять культ личности "батьки". Махно разъяснял крестьянам, как организовывать новую жизнь, как вести себя в отношении кулаков, немцев, помещиков. Ему приходится сдерживать разрушительные наклонности разраставшейся прослойки людей, живших войной и оторвавшихся от общинного крестьянства. Такие люди типичны не только для гражданской войны в России, но и для любой продолжительной войны. Они не заботятся о сохранении производства в тех местах, где идет война, не видят своего места в условиях мира и не очень пекутся о завтрашнем дне. В одном из случаев, о которых вспоминает Махно, "повстанческая масса, даже ряд командиров, в особенности беднота с. Времьевки, настаивали на том, чтобы взорвать и сжечь эти общественные предприятия"[127] (речь идет о кулацких мельнице и маслобойне). Не удивительно, что эти люди чувствовали поддержку бедняцкой массы, не привязанной к сколько-нибудь значительному хозяйству и охотно видевшей свое место в жизни с оружием в руках. Махно удалось настоять на том, чтобы кулаки были лишь ограничены в ценах, которые они назначали за помол и за масло. Понятно, что такое регулирование было гораздо выгоднее крестьянам, чем тотальное разрушение кулацкого производства.
* * *Партизанская война Махно продолжалась с переменным успехом. Многое зависело от того, кто в чью засаду попадет, кто кого застигнет врасплох. Под Старым Кременчиком махновцы рассеяли батальон австрийцев. В Темировке венгры изрядно потрепали махновцев, были ранены Щусь, Петренко и сам Махно. Он лежал на поле, прижатый к земле огнем неприятеля, остатки его отряда отошли. Как Махно признал в своих мемуарах, подумывал – не застрелиться ли. Но вовремя подоспели товарищи, и вынесли батько с поля. Теперь отдельные поражения уже не умаляли авторитета Махно. Напротив, он представлялся крестьянам неуязвимым. Несколько раз Махно захватывал Гуляй-Поле.
