Адальбер-Гюстав Аман - Повседневная жизнь первых христиан
Достоинство христианской жизни, доведенное до полной бескомпромиссности и святости, поражало язычников. Обращение в новую веру требовало изменения образа жизни, но вместе с тем давало силы конкретизировать предъявляемые требования. Гален отмечал строгость соблюдения моральных правил в половой жизни не только женщинами, от которых мужья требовали добродетельности и верности, но также и самими мужчинами, что явно удивляло его, поскольку было не в обычае римских граждан.
Рассказами о подвижничестве аскетов полна апокрифическая литература, крайностями аскетизма отличались и монтанисты. Хотя для большинства христиан это было вовсе не характерно, насколько можно судить по «Пастырю» Гермы87, строгость морали оставалась общим правилом.
Исповедь Киприана Карфагенского, появившаяся спустя полвека после правления династии Антонинов, содержит весьма важные для нас сведения. От прочих известных нам рассказов об обращении в христианство она отличается развернутой мотивацией этого обращения. Киприан, богатый, блестящий аристократ, был сражен тем, с какой стойкостью принимали смерть мученики за веру. Хотя поначалу он и представить себе не мог, что сам перейдет в христианскую веру88, именно это и случилось с ним. Он стал святым, снисходительным к другим и беспощадно требовательным к самому себе.
Юстин и Татиан, обратившиеся в христианство в зрелом возрасте, не придавали в своих «Апологиях» столь большого значения чистоте нравов, хотя именно она произвела на них наиболее сильное впечатление, а последующий жизненный опыт не разочаровал их в этом «отличительном знаке» христианства. Римский философ-христианин рассказывает, как одна развращенная богатая римлянка, обратившись в христианство, переменила свою жизнь и пыталась увлечь за собой также и супруга. Целомудренная жизнь христиан, о чем свидетельствовали все христианские писатели89, многих подвигла на принятие Христовой веры.
Эти свидетельства самих христиан убедительно подтверждаются их братством в повседневной жизни, объединявшим членов различных христианских общин и связывавшим их между городами и странами. То, что искали Юстин, Татиан и Пантен, они могли наблюдать во время своих путешествий. Именно ради этого они отваживались пускаться в путь. Стремление «увидеть, как они любят друг друга», служило живой апологией, которой воздавали должное даже языческие писатели и историки.
Это братство находило свое выражение в совершенном равенстве всех и в достоинстве каждого, особенно тех, кого античность делала отверженными: детей, женщин, рабов. Это было братство, а не пресловутая «общность жен», хотя именно о ней говорили клеветники, братство, ломавшее все барьеры и соединявшее сердца — в пределах общин и во вселенском масштабе, ибо человеческое сердце способно объять весь мир.
Слова «брат» и «сестра», с которыми христиане обращались друг к другу90, выражали новые отношения между богатыми и бедными, хозяевами и рабами, доходившие до совместного пользования имуществом ради поддержания тех, кто в данный момент нуждался или вообще не мог обеспечить себя. Глядя на эту братскую жизнь, вероятно, и Тертуллиан обратился в христианство, насколько можно понять, внимательно читая его первую книгу — «Защиту от язычников»91.
Этот блистательный карфагенский юрист поначалу не мог найти ответ на мучившие его философские вопросы. В окружавшем его мире, разобщенном, подверженном упадническим настроениям, он мог воочию наблюдать, как в самой столице провинции Африка процветает некая группа мужчин и женщин, среди которых богатство одних не служит причиной зависти других, поскольку его делят и перераспределяют в пользу малообеспеченных, уделяя особое внимание наиболее нуждающимся; у них бедняки отнюдь не служат предметом презрения и не рассматриваются как существа второго сорта, а являются привилегированными членами общины, «питомцами веры», пользующимися любовью и поддержкой со стороны всех других собратьев. В словах Тертуллиана чувствуется волнение, даже восхищение, позволяющее догадаться о пережитом им потрясении, в результате которого он решил обратиться в христианство. А сколько было таких в Риме, Эфесе, Лионе и отдаленных городках, которые, испытав на себе разделенную любовь, нашли дорогу к Церкви?
Это братство не замыкалось в узком кругу людей — оно было открыто для всех, даже для язычников. Юстин особо отмечает: «Мы говорим язычникам: "Вы — наши братья"»92. И Тертуллиан заканчивает описание христианской общины обращением к языческому миру: «Мы — братья даже вам»93.
Эпидемия, охватившая Карфаген и Александрию, предоставила христианам удобный случай продемонстрировать братскую любовь не только в отношении заболевших христиан, но и в отношении язычников. Такая проповедь оказалась более действенной, нежели самые громкие заявления; она, как ничто другое, помогала распространению христианства94.
Однако больше всего окружавших поражали твердость и героизм мучеников за веру. Лапидарная формулировка Тертуллиана выражает это незабываемым образом: «Чем больше вы нас косите, тем шире мы распространяемся. Кровь мучеников — посев новых христиан»95. Паскаль вторил ему: «Я не верю никаким историям, кроме тех, свидетели которых готовы собственной смертью доказать свою правоту»96.
Данный аргумент основывается не на многочисленности фактов мученической смерти за веру, как это многократно повторяли горе-апологеты, а на значимости жертвы, приносившейся мучениками. Тертуллиан поясняет в заключительной части своей «Защиты от язычников»: «Кто из видевших это зрелище не испытал потрясения и не пробовал доискаться до глубинного смысла сей мистерии? И кто из пытавшихся постичь его не присоединился к нам? Кто из них присоединился к нам без надежды пострадать ради искупления полноты божественной милости, обретения от Бога совершенного прощения ценой собственной крови?»97
Многочисленны примеры, иллюстрирующие слова Тертуллиана. Человек, приведший апостола Иакова, брата Иоанна, на суд, видя, как тот свидетельствует о своей вере, был потрясен и заявил, что он также христианин, после чего умер вместе с апостолом98. И мученическая смерть Перперуи также повлекла за собой обращения в христианство99. Солдат Василид из охраны префекта, получивший приказ вести на казнь юную Потамиэну, под впечатлением от ее стойкости стал исповедовать христианство, за что и сам был казнен100. Философ Юстин признавался, что, увидев, сколь бесстрашно христиане идут на смерть, убедился в истинности христианского учения101. Аналогичное свидетельство встречается у Тертуллиана102. Ипполит также заключает: «Видевшие это пришли в изумление. Многие из них обрели тогда веру и сами в свою очередь свидетельствовали о Боге»103.
В рассказах о подвигах мучеников можно найти и много других аналогичных подробностей104. Содержащиеся в них буквальные преувеличения не умаляют убедительной силы свидетельства, по крайней мере, для людей доброй воли. Пример стойкости, явленный мучениками, от самых малых до самых великих, заставлял людей задуматься. Требовалось время, чтобы зерно, посеянное в душах, как и в самой Церкви, дало всходы и принесло урожай.
Успех проповеди Евангелия объясняется тем, что оно утоляло духовный голод той эпохи (как, впрочем, и всех последующих эпох), возникший по вине риторов и философов и усиленный распространившимся в обществе пессимизмом, отсутствием у людей идеала. Простой народ, задавленный повседневным тяжким трудом, живший скученно в своих жалких жилищах, не знал ничего другого, кроме жизни в постоянных страданиях. Ни поэт, ни философ не могли понять его страданий и выразить словами его бессловесную боль. Христианство, дававшее надежду на спасение, служило островком мирной жизни и возвращало человеку чувство собственного достоинства.
Глава вторая
Противостояние с государством
Расхожее представление о Церкви мучеников, скрытой в катакомбах, ни в коей мере не отражает реальной ситуации в течение первых двух веков христианства как в Риме, так и в целом в Римской империи при Марке Аврелии. Присутствие христианства обнаруживалось скорее в агрессивной, наступательной манере: оно захватывало новые пространства, не страшась открытого противостояния с властями. Оно утверждалось повсюду: в семье, на работе, в государстве. После первых робких шагов оно перешло в наступление, всё больше и больше упрочивая свои позиции. Оно вступало в контакт с официальными властями и философами.
Провозглашение воинствующего монотеизма, новизна религии, строгость нравов ее адептов, невиданные обряды, совершавшиеся втайне от общества, — всё это вызывало подозрения и провоцировало клеветнические слухи, разносившиеся даже теми, кто сам ничуть не верил им.
