Мэри Чабб - Здесь жила Нефертити
Мы раньше как-то не замечали этого. Джордж сразу же проиграл в наших глазах — сравнение было явно не в его пользу.
Молодой, достаточно высокий, но сутулый, он в профиль напоминал одного из наименее привлекательных римских императоров. Жидкие волнистые волосы уже начали решительно отступать к затылку; маленький, как у попугая, нос торчал над пухлыми губами и безвольным, раздвоенным подбородком. Минуту или две мы обменивались любезностями. Затем гуськом пошли по узкой дорожке между рвом и чьей-то грядкой лука, поддерживая вялый разговор. Он намекнул, что при такой широкой реке не мешало бы обзавестись моторной лодкой; затем сказал, что странно очутиться вдруг в самом центре египетской пустыни, и, наконец, добавил, что, конечно, мечтает принять душ.
— Мы привыкли к нашей старой фелюге, — ответила Гильда.
— И не чувствуем себя такими уж оторванными от цивилизации, — сказала я, и обе мы выразили сожаление, что ему не удастся принять душ. Наступило молчание. Каждый из нас прилагал все усилия, чтобы не упасть в ров или не наступить на лук.
Как мы ни старались, разговор за ужином не клеился. Ведь англичане очень неохотно открывают ворота своей цитадели постороннему, даже родственному им по духу. Сквозь амбразуры в стенах своего замка они долго всматриваются в стоящего у ворот незнакомца, стараясь определить его характер и намерения. Если это англичанин или, по крайней мере, человек, знающий обычаи англичан, он будет терпеливо дожидаться, пока кто-нибудь впустит его. Но если незнакомец — молодой американец, он не сможет понять, почему для переброски мостика требуется так много времени.
Джордж попытался сломать лед, и это кончилось для него плачевно. Он сказал, что у каждого из нас, несомненно, есть прозвище, и ему хотелось бы знать их; его дома прозвали «доктором»: он всегда интересовался дозировками лекарств, пичкал ими своих друзей и сам принимал их в несметных количествах. Особенно Джордж любил эксперименты с подкожными впрыскиваниями.
Джон уткнулся носом в тарелку и сказал, что его медицинские познания вряд ли пригодятся в Амарне. А вот владеет ли он арабским языком? Оказалось, что нет. Он прибыл в Каир лишь две недели назад. До этого несколько недель путешествовал по Европе и одну неделю провел с американской экспедицией в Луксоре. В голосе его звучала трогательная нежность, когда он говорил о холодильниках, кортах для игры в волан[28] и библиотеке с паркетным полом.
— Дело в том, что мы нуждаемся в вашей помощи, — продолжал Джон. — Нам очень нужны помощники, ведь в ближайшие недели предстоит выполнить большую работу. Завтра утром, когда вы спуститесь вниз, я покажу вам раскопки. Придется выучить язык хотя бы настолько, чтобы понять объяснения того или иного бригадира; я дам вам список наиболее употребительных слов и фраз. Вы не должны самостоятельно принимать никаких решений, не известив кого-нибудь из нас.
Эти слова были произнесены спокойным и приветливым тоном, и, кажется, Джордж только теперь понял, что к его предложению приехать сюда работать отнеслись вполне серьезно. Он впервые осознал, что, несмотря на юношеский облик и непринужденность в обращении, Джон — начальник, который дал ему распоряжение и будет продолжать давать их до тех пор, пока он намерен оставаться с нами и есть нашу, хотя и не из холодильника, но все же хорошую пищу.
Джордж удивленно посмотрел на Джона. В его взгляде мелькнуло уважение и насмешка, которой он хотел придать несколько покровительственный оттенок, чтобы не уронить свой престиж.
— Ну конечно, я выйду в поле завтра утром, — сказал он. — Мне, правда, никогда не давались языки, но я постараюсь. Кроме того, я читал об этих местах. Разве не здесь жил Тутанхамон? И ведь тут найдена голова Нефертити, не так ли?
— Здесь, — пробормотал Ральф. Он только что поднялся после болезни, еле держался на ногах и все время ворчал. — Мне кажется, вы надеетесь, что здесь вам на каждом шагу будут попадаться золотые гробы.
Джордж засмеялся.
— Я не такой уж младенец, — ответил он шутливо. И вдруг мне показалось, что мы чересчур по-английски докучливы и просто придираемся к нему. Однако тут же у меня появилось желание еще больше «придираться» к нему. Он сказал:
— Возможно, пока я здесь, вам посчастливится найти что-нибудь сногсшибательное. Я мог бы использовать это, так как договорился с газетой, там, дома, телеграфировать им обо всем, что может вызвать сенсацию.
Джон насторожился. Весьма недвусмысленно он дал понять, что права на опубликование новостей, связанных с нашими раскопками, принадлежат лондонской газете, и передача сведений в другое место нарушила бы это соглашение.
— Вам это ясно, не так ли?
— Конечно. Что ж, мне просто не повезло.
— Я весьма сожалею, но дело обстоит так. Вы ведь не журналист по профессии, не правда ли?
— О, нет, право же, нет, — ответил он. — После Принстона я все еще не выбрал себе определенной профессии. Мой папаша отправил меня путешествовать в надежде, что по возвращении я остановлюсь на чем-нибудь. По правде говоря, я мало думал об этом, но повеселился отлично. — Он хихикнул при воспоминании о «веселье», и по его физиономии нетрудно было догадаться, какого рода развлечения оплачивал его папаша.
Насколько мы поняли, его отец всю жизнь трудился в поте лица и хотел дать своему сыночку возможность поразвлечься, испытать недоступные ему самому в этом возрасте радости жизни. Мне стало жаль папашу. Я вспомнила рассказ Киплинга о маленьком избалованном сынишке миллионера — владельца судов и железных дорог. Мальчишка упал за борт и был подобран рыбачьей шхуной. Это спасло его тело и душу. Джорджу не повезло: он вовремя не свалился за борт. Все, что мы считали вполне естественным и приемлемым в лагерной жизни — походные койки, керосиновые лампы, жестяные ванны, — казалось ему невыносимым и примитивным. А ведь некоторые пионеры-археологи прошлого века жили в гробницах, спали на ящиках и питались только хлебом, кофе и сардинами. Они сочли бы нашу лагерную жизнь неуместно роскошной.
Джордж соответствовал тому типу американца, который знаком нам по художественной литературе. Поэтому мы, по крайней мере, я, со свойственной молодости ограниченностью суждений долгое время считали Джорджа типичным представителем американской молодежи. Однако вскоре мне довелось работать с другими американцами, и я поняла, что нельзя так поспешно судить о людях. Правда, и сейчас я склонна считать, что забота американцев о гигиене и личном комфорте порой переходит все границы. Мой же образ жизни, по их мнению, близок к первобытному. Все же это не помешало мне сохранить с некоторыми из них прочные, дружеские отношения.
Тогда же мы были молоды и безжалостны и не имели ни времени, ни охоты щадить самолюбие Джорджа.
На следующее утро он опоздал к завтраку; я уже собиралась отправиться в поле, чтобы снять копию с росписи на стене, когда в комнату вошел Хуссейн. Он нес свежий кофе. Чувствовалось, что он еле сдерживает смех. Следом за ним шел Джордж в полной боевой готовности. Начнем сверху: коричневая тропическая шляпа от солнца; длинная белая шея; за ней — бледно-голубая детская фуфайка с круглым вырезом и крохотными рукавчиками. Далее следовали донельзя коротенькие ослепительно-белые штанишки, еще ниже торчали худые длинные бледные ноги. Общую картину завершали крохотные, до лодыжек, голубенькие носки и белые теннисные туфли. В руке белая шитая голубым бисером хлопушка от мух.
Кажется, я пробормотала что-то неопределенное, так как он робко улыбнулся и спросил:
— Разве у меня что-нибудь не в порядке?
Я подумала о том, как будет себя вести Хуссейн при виде Джорджа, впрочем, он хорошо воспитан. Но рабочих с раскопок рассмешить было очень легко. Каждый пустяк вызывал у них смех. Нам не случалось видеть голые ноги выше колена, разве только у мальчишек-лодочников да рыбаков. Я твердо знала, что короткие трусики на длинных, худых ногах Джорджа способны вызвать переполох и даже приостановить работу. Для пользы дела и ради самого Джорджа я должна заставить его надеть брюки, прежде чем он покинет дом.
Я попыталась внушить ему, что с нашей точки зрения он выглядит, пожалуй, вполне респектабельно, но рабочие умрут от смеха. Напрасно! Мнение кучки «черных дикарей» его не интересовало. Однако, узнав, что в разгар работы площадь раскопок превращается в пыльную развороченную яму и его идеально белые трусы мигом почернеют, а мягкие туфли порвутся, он призадумался. Но сдался он лишь после того, как я заметила, что он слишком легкомысленно отдает свое тело на съедение комарам и вечером будет лежать с сильнейшим приступом лихорадки. Я сказала это случайно. А, между прочим, в начале раскопок мы все перенесли лихорадку, вызванную укусами комаров. Как бы то ни было, моя уловка удалась. Он озабоченно посмотрел на меня и очень серьезно заметил, что в его аптечке нет сыворотки против комариных укусов. В тон ему я ответила, что в таком случае в его же интересах закрыть большую часть тела. Не прошло и получаса, как он уже шел рядом со мной, одетый вполне благопристойно. На нем были брюки цвета хаки и, сверх того, ухарски повязанный ковбойский платок. Он беспокойно оглядывался вокруг, высматривая комаров.
