Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России
Если кто-то считает, что в постсоветской России Русская Православная Церковь живёт припеваючи – того я должен разочаровать. Не говоря уж о своих болезненных внутренних проблемах, Церковь по-прежнему существует во враждебном окружении: средства массовой информации до сих пор относятся к ней равнодушно-недружелюбно, государство – с нескрываемой подозрительностью. В той же Костроме, особенно когда губернатором был коммунист, за передачу епархии каждого церковного здания приходилось вести борьбу. А потом поднимать эти здания из руин. При том что иных источников денег, кроме добровольных пожертвований (подчёркиваю), у Церкви нет. К этому ещё прибавьте, что объекты недвижимости, как правило, передаются от государства Церкви не в собственность, а только в «бессрочное пользование». И всё, что делают подвижники, восстанавливающие стены «возвращённых» храмов, делается собственными силами и с риском повторения 1932 года.
Так вот: цифры. До революции в Костромской губернии (вместе с двумя уездами, отошедшими при советской власти к Ивановской области) было 1300 приходских храмов, 30 монастырей, 1200 часовен; в городе Костроме – 44 храма, не считая домовых. К 1989 году по всей области оставалось 64 прихода; ни одного монастыря; в Костроме – 4 действующих церкви. 90 % приходских храмов было полностью разрушено (т. е. уцелело около 130). Сейчас в епархии около двухсот приходов, 11 монастырей; более 20 действующих храмов в Костроме. Обратите внимание на динамику роста: по области число храмов увеличилось втрое, а в Костроме впятеро за два десятилетия. А ведь население не увеличилось, и даже чуть-чуть уменьшилось. Значит, процент людей церковных в пределах костромской епархии вырос примерно в четыре раза.
Возможно, потому Кострома так устойчива, несмотря на разруху. Тоже и Чебоксары. Вообще Церковь в разваливающейся России – мощный стабилизирующий фактор. И не только. Опять в этих городах вспоминается рефрен покровских мужиков: «Церковь надо строить». Церковь сейчас начинает играть во глубине России роль совершенно особую, и заменить её некем и нечем. Недаром её колокольни, уходя из земли к небу, как бы соединяют вечное, но смертное единство неподвижной земли и текучей воды с бессмертной осмысленностью неба. Предельно ясно и наглядно видно это не в замкнутой деревенской глуши и не в толчее больших городов, а в совершенно особой, несуетной и никому почти неведомой среде маленьких городков, уездных – по-старому, райцентров – по-новому. Туда мы отправимся в следующей главе. И сделаем там великие открытия.
Колокола над райцентром
Чухлома – уездный город Костромской губернии. <…> Время основания города неизвестно. <…> По сведениям за 1881 г. жителей 1932 (899 муж. пола); дворян 213, почётн. граждан 81, купцов 182, мещан 574, крестьян 309. Неправославных: раскольников 6, католиков 33, протестантов 4, евреев 4. <…> Домов 298, каменных 3.
П. Семенов. Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. V. СПб., 1885. С. 742–743.Русская литература оклеветала уездный город. В глазах столично-городской читающей общественности его образ прочно соединён с понятиями «глушь», «захолустье», «затхлая провинция». В общем, мещанство и скука. Чухлома, Нерехта, Галич, Солигалич… А он живёт, и в нём сквозь всю железобетонность современного растрескавшегося мира героически пробиваются самые живые ростки созидания и подвига.
Да, уездный город живёт – со своими причудами и особенностями, коими порой ставит редкого своего столичного посетителя в тупик изумления. Вот – некий районный городишко на Нижней Волге. Вид у него – как и у всех районных городков России: как будто три месяца назад через него прошла война. Пыль. Жара. Остановившийся и полуразворованный рыбозавод. Разбитый асфальт. Заколоченный и облупленный клуб. Выбитые стёкла пустых магазинов. Безлюдные улицы. И на одном перекрёстке, на стене покосившегося, тёмного от времени и бедности деревянного домика, номер и название: «Улица Бетховена».
Не знаю, есть ли ещё в России улица с таким названием. Во всяком случае, ни в Москве, ни в Питере, ни в одном из великих городов – нет. А в каком-то райцентре Астраханской области – есть.
А ведь знаете, имя автора Лунной сонаты на бревенчатой стене тихого и вечно разорённого русского городка – заявка на право быть столицей мира. Недаром из таких вот уездных углов выходили в свет всемирно известные творцы русской культуры. Как это напоминает уездного псковского монаха Филофея, писавшего некогда про чёрную деревянную Москву, что она – третий Рим! И каждый коренной городок в России – несостоявшаяся Москва, младший брат третьего Рима.
Особенно примечательна своими районными городами Костромская земля. Это вообще целая страна. От Москвы до Костромы путь ближе, чем от Костромы до дальних закоулков области. В Кострому из Москвы идёт федеральная трасса, от Костромы в Заволжье – десятка два асфальтовых дорог, а дальше – леса и болота, места дремучие, скитские, черемисские и староверские. В какой-нибудь из запредельных областных посёлков – то ли в Боговарово, то ли в Талицу, что на реке Вохме, – как ехать? По «нормальной» дороге 400 километров за полдня, а остальные сорок километров на прицепе, влекомом двумя гусеничными тракторами, – двое суток. Потому что оба трактора «разуются», оставив в глине свои гусеницы.
Леса и болота. Нижегородский герой – Кузьма Минин; герой же костромской – Иван Сусанин. Его родное село Молвитино лежит по дороге из Костромы в райцентр Буй. А неподалёку – село Домнино, в котором укрывался от «воровских людей», казаков и ляхов, наречённый царь, пятнадцатилетний Михаил Романов. Из тех же мест родом и первый митрополит русской автокефальной Церкви, св. Иона. Самостоятельность русской земли вышла из костромских лесов и болот.
Но вернёмся к городкам, и начнём с Нерехты. Здесь есть всё, чему положено быть: площадь с торговыми рядами и землистым памятником Ленину, несколько домов провинциального классицизма, павильон кафе, полупустые магазины, полдюжины церквей, из которых две действуют и восстанавливаются, а остальные разрушаются. Речка, обелиск воинам, подобие парка, рытвины на улицах… И всё это скромное уездное целое – древнее Нижнего и Казани, и когда-то было столицей: город основан в 1215 году, служил центром удельного княжества.
Скука маленького города – понятие относительное и индивидуальное: кому скучно, тому скучно везде. В маленьком городе свои драмы, которые легко могут быть увеличены до масштабов всей России. При мне в Нерехте разгорался конфликт, которому через несколько лет суждено было трагическим эхом отозваться в Кондопоге, в Сагре – и Бог знает, где он ещё отзовётся. Убили ветерана-афганца. Через день по всему городу появились надписи: «Чёрные, убирайтесь в свою обезьянию». Распространились письма с угрозами в адрес «лиц кавказской национальности» и сектантов. После сорокового дня разлетелись подмётные письма: за убитого будут мстить. Общественное мнение приписало планы мести русским националистам, баркашовцам. Администрация города, берущая деньги у «кавказских лиц» и сектантов, обвинила баркашовцев в разжигании религиозной и национальной розни. Их выгнали с дискотеки. Баркашовцы подали на администрацию в суд, а сектантам объявили войну. На том я уехал, и чем дело кончилось – не знаю.
Заметьте: в маленькой Нерехте, в условиях слабости и продажности власти, агрессивные, но непьющие националисты берут на себя социально востребованную функцию: кто-то должен же бороться против засилья уголовщины, коррупции и тоталитарного сектантства.
Но баркашовцы всё-таки явление маргинальное и временное. Фундаментально и без пропагандистского шума выполняет в Нерехте конструктивную социальную работу Церковь. Отец Андрей Воронин, московский интеллигент, по образованию геофизик, бывший экспедиционник, а теперь настоятель одного из нерехтских храмов, взялся за дело, с которым не справляются, не хотят и не могут справляться власти: организовал приют для детей, чьи родители лишены родительских прав. В приют дети поступают из милиции, настоящими безъязыкими зверёнышами, отведавшими всех ужасов и пороков реальной жизни. Кто-то из них нищенствовал по заданию родителей. Кто-то видел, как отец убил мать или мать зарезала пьяного насильника-отца. Все отлично узнали, что такое водка, наркота, вши и голод. От трёх до четырнадцати лет.
Я был в этом приюте. Для детей это – дом, единственный в их жизни, где их любят. Спрашиваю: «Бывают у вас побеги?» Удивляются: «Зачем же бежать? Куда?» Действительно, куда – в мир голода, побоев и ненависти? А здесь – люди; здесь – свой дом, где всё своё. Добротное здание. Спальни на троих-четверых, деревянные кровати, самодельная мебель. Музыкально-игровой зал, аквариумы, зелень. Столовая под карельскую берёзу. Хозяйство. Две лошади с жеребёнком, телята, кролики. Всё – доброе и домашнее, и люди – домашние, со светом в глазах. Дети учатся в школе. Ходят в походы, ездят в поездки (летом в Крым). И – преображаются. Превращаются в человеков. Это не сказки, это – факт. И иначе здесь быть не может, потому что день начинается с молитвы. И каждое дело – с молитвы. «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». А жизнь – с Евангелия. «Прощаются грехи её многие, ибо она возлюбила много». Не хочется даже и думать, чем бы стали эти дети – будущее России, если бы не отец Андрей.
