Н. Пинегин - В ледяных просторах
11 апреля. Тихо. Событие дня: скончался медвежонок Мишка. Бедняга больше недели страдал расстройством желудка: перекормили поклонники Мишиного ласкового характера. Покойный был уморительный звереныш и к людям привязался до чрезвычайности. Ласкался ко всем, играл с каждым, у кого было свободное время. Кушаков сделал вскрытие и нашел желудочную язву.
— … Что с тобой? Ты плачешь? О зверушке? — весело закричал он помогавшему держать трупик К.
— Что же, доктор, хоть и зверушка, а полюбился он всем, жалко. Я смотрю, лежит ободранный, ровно ребеночек. Уж такого больше не будет!
14 апреля. Пасха. Ясно. Салют, процессия и утренний обед. Сегодня на «Фоке» целый день колокольный звон «во вся». На взгляд — колокольня странна. На баке рядом с ездовым скляночным колоколом развешаны на палке различные звенящие предметы. Тут медная ступка, чугунный лист, и разных размеров клапаны от паровой машины. У каждого «колокола» — отдельный звонарь, вооруженный молотком, а хором звонарей страстно дирижирует то один, то другой. Звон хоть куда!»
Пятнадцатого апреля почти одновременно вернулись Визе и Павлов. Они — чтоб помогать друг другу — не разделялись до самого Карского моря. Только там разошлись в противоположные стороны.
Подъем на Новую Землю с западной стороны не особенно труден: начало его облегчается моренами. Обе партии поднялись по моренам почти до самых нунатаков. Дальше подъем также не крут, но очень опасен бесчисленным количеством трещин и провалов, закрытых без следа ровным слоем хорошо слежавшегося и прибитого ветрами снега. Несколько раз караван останавливался, чтоб обойти ту или другую трещину, и наконец случилось: Павлов, шедший впереди, внезапно исчез. Визе так описывает это происшествие:
«С утра я и Павлов пошли вперед, чтоб проложить путь. Павлову начало казаться, что мы идем не по леднику, а по снежнику, и мы поспорили об этом. За спором мы совершенно забыли о трещинах. В это время я обернулся, чтоб взглянуть, далеко ли мы отошли от нарт. Убедившись, что мы отошли еще недостаточно, я хотел продолжать путь, но к моему удивлению, я не увидел Павлова. На том месте, где он стоял, виднелось в снегу круглое отверстие. С большим беспокойством я подошел к трещине, заглянул в отверстие и увидел казавшуюся бездонной синюю пропасть шириной аршина в два. — «Михаил, ты ушибся?» — крикнул я в трещину, в которой должен был находиться Павлов, но которого я не мог видеть в голубом мраке трещины. — «Нет!» — донесся до меня глухой, точно из подземелья голос. На сердце у меня сразу отлегло: жив! — «Ты глубоко упал?» — «Да! И теперь я убедился, что это не снежник, а глетчер!» Я предоставил Михаилу заниматься исследованиями глетчерного льда, правда, вынужденными, а сам побежал за Коноплевым и за Линни-ком, спутником Павлова, чтоб общими усилиями вытащить его из трещины».
Вверху подвели к трещине обе нарты и спустили веревку. Она не достала. Вытащив ее, связали с другой, от укупорки нарты. Только связав три конца, получили надлежащую длину: Павлов висел на глубине 16 метров. Обрушив своим падением часть моста и пробив его одной ногой, геолог другой ногой и спиной упирался в стены скользкого ледяного ущелья — положение ненадежное. Более получаса понадобилось Павлову на разрешение трудной задачи: как поймать конец веревки, не двигая корпусом, и обвязать себя достаточно прочно одной рукой? Все приключение отняло около четырех часов. Бедный геолог отделался только ушибами, но уверяет, что минуты полета он не забудет до самой смерти. Когда Павлов был наверху, решили поставить палатку недалеко от злополучного места. Распрягая собак, Коноплев вдруг заметил: «Тут место поло!» Визе ударил в снег палкой и обнаружил тотчас же большую трещину. Несколько шагов вправо тоже трещина, влево — тоже: друзья попали в лабиринт. Убедившись, что под самой палаткой трещин нет, решили другого места для лагеря не искать.
Визе сделал подробную съемку всего пути. Ширина Новой Земли под 76° около 75 километров. Вся средняя часть ее завалена льдом, скрывающим даже вершины гор. Высшая точка ледяного покрова — 900 метров. Перевал выглядит ровным, бесконечно белым плоскогорьем с поверхностью снега, сильно изрытой застрюгами. Белая равнина, слабые очертания гор на самом горизонте, струйки вечно курящегося под ногами снега — вот, по описаниям Павлова, пейзаж этого ледяного царства.
Карская сторона выглядит более жизненной. Может быть потому, что там ледники не доходят до уровня моря, а спускаются на сушу, как гигантские бараньи лбы. От прибрежных «столовых» гор, не опоясанных глетчерами, как на западной стороне, до моря остается полоса свободной земли. Визе видел двух оленей [65]. Следы оленей и песцовые встречаются всюду. Перевал — ближе к Карской стороне, и потому уклон льда там круче, а спуск и подъем по нему значительно трудней, чем на западной стороне. Наши путешественники долго не находили места, годного для спуска. Овраг между двумя отполированными ледяными горами получил у друзей прозвище «чертовой лестницы». Крутой уступчатый спуск не годился для пользования санями даже на тормозах. Пришлось весь груз распаковать и спустить на плечах.
Весь переход на Карскую сторону, включая и дни, проведенные в палатке из-за свирепых бурь, длился две недели. Визе был в отчаянии: с оставшимся запасом провианта на две недели, ясно, невозможно дойти до мыса Желания. Визе прошел 40 километров к северу по восточному берегу, чтоб определить астрономически его положение [66] и снять на карту виденное. Из-за долго длившегося перехода через ледяной покров и Павлов не мог пройти далеко на юг, но его главная цель — разведка внутренней части острова — была уже достигнута.
Обратный путь дался Павлову нелегко. Три дня просидел он на перевале, осажденный бурей. Одна собака замерзла в эти дни. Визе потерял трех собак.
Среди обитателей «Фоки» вера в удачу на севере стояла невысоко. Считалось, что там больше помех, чем возможностей. Ветер дует всегда навстречу. Медведь приходит, когда в него невозможно стрелять: если нет собак, вредит это обстоятельство, — есть собаки — мешают они. Есть патроны — нет медведя, есть медведи — нет патронов. Ружья стреляют все время, кроме поры настоятельной необходимости. Много таких примет копили бывалые морские волки с «Фоки». Была еще одна: самые сильные бури — во время экскурсий. Чтоб испортить погоду, следует отправиться в экскурсию. И в этот раз, как бы подтверждая суеверие, с возвращением двух путешественников погода дразнила. Наступили дни умеренно холодные и ясные. Потянулись с юга птицы. 17 апреля отмечен полет больших стай маленьких нырочков (Mergulus allae).
22 апреля до пятого мая я совершил санное путешествие, обойдя морскую сторону островов: Панкратьева, Назимова, Пинегина, Берха и Б. Заячий. Эта экскурсия была сильно стеснена малым количеством провианта для собак. Обходя остров Панкратьева, я нашел громадные залежи плавника [67], а на мористом берегу о-ва Берха открыл несколько пещер [68]. Несчастие, случившееся при осмотре этой пещеры с моим спутником Линником (он сильно расшибся, скатившись на камни по обледенелому откосу), заставило меня преждевременно вернуться на «Фоку», не исполнив цели — обследования о-ва Вильяма и берега за мысом Черным. Для характеристики санного путешествия в это время года привожу несколько страничек из путевого дневника.
«Спустился морозный туман, весь из мельчайших иголочек. Они садятся на ресницы, на мех и одежду. Пред глазами, кроме собак и саней, ничего. А на десяток шагов во все стороны — навешена пелена. Мутная и неподвижная. Второй день не видим иного. Ныряет по ухабам между торосами заиндевелая нарта, скрипит и качается. Иногда застревает между льдин в грудах торосов и валится набок. Тогда, надсаживаясь и браня не зная кого, мы ставим ее на полозья, помогаем собакам и бьем их. Потом опять идем длинным цугом. Часы проходят. Идем без конца, идем, идем. Становятся усталые собаки, хватают снег.
— А, ну, собачки, прррр, прррр, прррр, нажмите, собачки! Ну, Динька!
Не говорим друг с другом: уж очень глухо звучит голос в белой мути. Глаза болят от напряжения проникнуть зрением туман. Где мы? День ли еще или ночь наступила?
…Днюем, лежа в палатке. После большого перехода к вечеру второго дня завидели в тумане неясное пятно, едва различимое. Через час были у мыса Крушения [69], и ставили палатку подле каменного сугубо мрачного обрыва. Были страшно горды: два дня скитаться в тумане, держать направление только по компасу и прийти в самую точку!
Собирались с утра так же смело проложить курс на юг, но еще с вечера мы оба почувствовали, что с глазами — неладное. К утру проснулись слепыми. Вот она, снежная слепота. Мы не надели в дорогу темных очков, думая, что в тумане не страшно блистание снегов. Теперь лечимся, льем друг другу капли в глаза. Еду готовим с закрытыми и завязанными глазами, на ощупь; свет — даже через закрытые ресницы — причиняет боль. За день до того мечтали: вот подойдет медведь, убьем его и подкормим собак. Теперь же больше всего хотим, чтоб медведи оставили нас в покое. Теперь мы слепые охотники. А медведь бродит поблизости. Накануне видели во время просвета тумана следы и самого медведя. Я было взялся за винтовку, но уже тогда глаза отказывались служить: он двоился — виднелось сквозь слезы. Пока я разрешал вопрос, в которого же целить, медведь исчез.
