Роман Гуль - Дзержинский (Начало террора)
По записной книжке убитого анархиста Соболева и через провокаторов Дзержинский напал-таки на след Доната Черепанова, главы "Всероссийского Штаба Революционных Партизан". И 17-го февраля 1920 года Дзержинский праздновал победу.
Организатора взрыва в Леонтьевском переулке Доната Черепанова на московской улице, напавши сзади, схватили чекисты. Это было сделано так ловко, что Черепанов не успел даже оказать сопротивления. Вместе с ним схватили и любимую им женщину, террористку Тамару Гаспарьян.
Заключенного в одиночку на Большой Лубянке 11 Черепанова чекисты охраняли с особой бдительностью. К его камере были приставлены два бессменных часовых, которым приказывалось не спускать с Черепанова глаз. Многие сламывались в ЧК. Но Донат Черепанов не из ломких. В нем было слишком много самоотверженности борца и ненависти к полицейскому коммунизму. Он отказался разговаривать с кем бы то ни было, кроме главы террора Дзержинского.
В кабинете Дзержинского шли долгие и странные ночные уговоры Черепанова Дзержинским, окруженным всей головкой ВЧК. Дзержинский уговаривал Черепанова сдаться, перейти к коммунистам, как благополучно перешло уже много левых эс-эров. Но назвав своих бывших товарищей "предателями и подлецами", Черепанов в застенке ЧК проявил необычайное мужество, на все предложения Дзержинского отвечая неизменным отказом.
Да, вероятно, и со стороны Дзержинского это была только уловка, дабы публично скомпрометировать врага, как позднее был скомпрометирован заманенный из заграницы через провокаторов и схваченный Борис Савинков.
Все уговоры Черепанова Дзержинскому пришлось бросить и перейти к преддверию казни — "допросу".
На официальный вопрос Дзержинского, признает ли Черепанов себя виновным во взрыве в Леонттьевском переулке этот самый отчаянный лидер левых социалистов-революционеров, боровшийся за демократические советы Черепанов показал:
"— Да, я совместно с Казимиром Ковалевичем организовал Всероссийский Штаб Революционных Партизан, который своей целью поставил ряд террористических актов. Эта организация провела взрыв в Леонтьевском. Подготовка взрыва, выработка плана и руководство до самого последнего момента были возложены на меня. В самом же метании бомбы по постановлению штаба я участия не принимал. Не будь этого постановления я бы охотно принял на себя и метание бомбы. До того как остановиться на террористическом акте этот вопрос дебатировался у нас в штабе. Предлагалось бросить бомбу в Чрезвычайную Комиссию, во это предложение было отклонено, потому что Чрезвычайка, и вы, гражданин Дзержинский, являетесь орудием партии и, следовательно, во всей политике ответственна партия. Мы и метали бомбу в собрание ответственных работников коммунистической партии, тем более, что на этом собрании предполагалось присутствие гражданина Ленина. Этот акт, по нашему мнению, должен был революционизировать массы и указать путь, по которому должны итти настоящие революционеры: — путь террора и ударов по головке насильников".
"— Известно ли вам, что при взрыве пострадало много незначительных работников партии?" — спросил Дзержинский.
"— Так что ж из этого? Ваша Чека в этом отношении не лучше", — отвечал Черепанов.
И на последний вопрос Дзержинского, не сожалеет ли о своем поступке Черепанов, он, революционер, выступивший против "власти рабочих и крестьян" с бомбой в руках, Черепанов ответил:
"— Сожалею только об одном, что при аресте меня схватили сзади и я не успел пристрелить ваших агентов. То, что сейчас вами творится, — это сплошная робеспьериада!"
На этом Дзержинский окончил допрос Черепанова. Для Дзержинского все было ясно. И он "сделал знак". Но Черепанова вовсе не расстреляли в подвале китайцы и латыши. Дзержинский пощадил его, Черепанова удушили в камере, набросившиеся на него чекисты. А «заодно» уж удушили в другой камере и любимую Черепановым женщину Тамару Гаспарьян.
На стене в одиночке Черепанова осталась только сделанная им надпись: "Схвачен на улице 18 февраля 1920 года сзади за руки ленинскими агентами".
Больше до конца жизни Дзержинского громкого террористического акта против диктатуры коммунистической партии не было. Страна захлебнулась в крови и лежала без пульса. В ответ на его террор раздавалось теперь только «яблочко», выкатившееся с ночной улицы московского дна:
"Эх, яблочко, куда котишься,
В ВЧК попадешь — не воротишься!"
16. Смерть Дзержинского
Время шло. Фронтов гражданской войны не существовало. Из Красной Москвы в хорошо сшитых фраках поехали в Европу советские дипломаты, и с авансцены Кремля Ленин решил куда-то вглубь кулис убрать "ужас буржуазии" Дзержинского.
Дзержинского спрятали.
В 1921 году уйдя с поста председателя ВЧК, он стал народным комиссаром путей сообщения. Дабы смыть с этой фигуры кровь, многие коммунисты стали развивать довольно бездарную легенду о "золотом сердце" Дзержинского.
"Он не любил говорить о том, что происходит в его душе в бессонные ночи, но время от времени у него прорывались слова, показывающие, как нелегко ему было", писал мастер на все руки Радек. И он же лирически вспоминал, что в 1920 году, когда красные войска шли на Варшаву, а сзади ехало советское польское правительство во главе с Дзержинским, последний, якобы, сказал: "После победы в Варшаве возьму наркомпросс". А когда окружавшие его коммунисты над таким скромным желанием рассмеялись, Дзержинский, по словам Радека, "съежился".
Странная чувствительность. Раньше Дзержинский не раз выражал желание, после советской революции в Польше лично расстрелять Пилсудского.
— Я сам поставлю его к стенке и рас-стре-ля-ю!
Но может быть, правда, что Дзержинский не захотел лить польскую родную кровь так, как он лил русскую? Может быть, кровь вообще уж утомила? Кто знает? Было б неудивительно, если б Дзержинский за четыре года устал от тюремного воздуха, арестов, неистового шума заведенных моторов, ночных допросов, криков, слез, стонов, проклятий, смертных приговоров и рапортов о расстрелах. Коммунистические биографы пишут что в 1921 году Дзержинский "стал необычайно нервен и раздражителен и часто говорил, что сердце работает неладно". Было от чего стать.
И вот коммунистический Торквемада — в роли министра путей сообщения. Перемена неожиданная, но коммунистическое государство — страна безграничных неожиданностей.
За четыре года гражданской войны техническое разрушение русского транспорта достигло таких гомерических размеров, что, казалось, Россия возвращается ко временам московского государства. Железнодорожная сеть не представляла уже целого, прерывалась, разрывалась; разрушенный путь, сгоревшие здания, взорванные мосты; больные паровозы и вагоны, миллионы сгнивших шпал и на сотни верст отслужившие службу рельсы. Железные дороги, и сущности, почти что бездействовали. Достаточно бы ло пройти большому снегу, чтобы останавливались поезда. И событием государственной важности было движение одного поезда с несколькими вагонами хлеба, направляющегося в Москву, за которым следил "сам Ленин" и ему по телефону доносили, на какой станции застрял поезд и куда пошли пассажиры, чтобы нарубить дров, дабы поезд снова сдвинулся с места.
Транспортную разруху Кремль решил исправлять террористическими мерами, к возглавлению которых, кто и подходил как не Дзержинский. Правда, его назначение вызвало среди железнодорожников панику. Перспектива была ясна; расстрелы пришли на железную дорогу. И железнодорожники не ошиблись. Меры — единственны.
О той панике среди специалистов, которую внушала кровавая фигура Дзержинского, хорошо рассказывает крупный советский спец, делавший доклад в Кремле в кабинете Рыкова: — "Я докладывал и настаивал на отпуске большой суммы на одно крупное советское предприятие, которым в это время руководил. Рыков, по облику захудалый сельский учитель, ходил по большой комнате и как всегда, когда он возбужден, сильно заикаясь, спорил со мной, теребя серебряную часовую цепочку. Украинский чекист Владимиров, не поднимая глаз, чертил по бумаге, а Дзержинский, сидя в углу, как случайный посторонний человек, не отводя глаз, смотрел на меня. Уверяю вас, я не трус, я видел опасность и смерть во многих случаях моей жизни, никогда не терял спокойствия и ясности мыслей при допросах в чека, но тут под этим ледяным взглядом змеиных глаз мне стало не по себе. Было трудно сосредоточиться, было трудно держать в порядке нить мыслей, следить за возражениями Рыкова и ему отвечать. Мне казалось, что холодные зрачки пронизывают меня насквозь подобно лучам рентгена и, пронизав, уходят куда-то в каменную стену".
Будучи человеком, проведшим всю жизнь в тюрьме в качестве заключенного и в качестве тюремщика, Дзержинский был сведущ только в деле транспорта людей на тот свет. В путейской фуражке кровавая фигура Дзержинского была не только страшна, но и смешна благодаря своему невежеству. Все приказы Дзержинского пестрят одной исключительно-характерной для этого неумного фанатика чертой; все пишется в превосходной степени: — "колоссальнейшее уплотнение", "величайшая экономия", "труднейшие задачи", "скорейшее выполнение", "громаднейшие затруднения", и в то же время на деле этот террористический инженер занят сумасшедшими пустяками и юмористическими мелочами.
