Жан Фавье - Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого
Королевский нотариус Пьер Барьер примерно в конце 1313 г. перед своей поездкой ко двору понтифика очертил в докладной записке папе положение Ангеррана в окружении короля: этот человек в курсе всех секретов государя, всех его дел, единственный, кто разбирается в финансовой ситуации; в действительности именно Мариньи в присутствии короля дал Пьеру Барьеру сугубо конфиденциальные инструкции, абсолютно противоположные решению Королевского совета; перед этим Ангерран переубедил Филиппа Красивого, сыгравшего пассивную роль в этом деле.[537]
Автором «Романа о Фовеле» является не кто иной, как прекрасно обо всем осведомленный капеллан Мариньи, Жерве дю Бю: подтверждением этому служат буллы Климента V.[538] Он завершил создание своего произведения незадолго до того, как Мариньи попал в немилость, в декабре 1314 г. Сложно не увидеть в этом тексте намека и критики, которую, само собой, можно преувеличивать в зависимости от возможностей воображения. В образе коня представлен некий амбициозный нувориш, который перевернул установленный порядок вещей, установив над всем вокруг свое господство:
Сегодня я король и господин
И королевства, и империи.[539]
В «Романе об уродливом Лисе» персонаж Мариньи помещен в рамки морализаторского обзора всемирной истории. Автор «был современником' Мариньи и поэтому писал не со слов других.[540] Клирик, затем торговец, он жил в Труа, но немного поездил по стране и порой бывал в Париже. Таким образом, он передает нам то, что говорили в среде мелкой парижской буржуазии о королевском камергере как до, так и после его краха:
Ты видишь, Ангерран де Мариньи
Был так велик и так вознесся ввысь…
Он поднялся на столь высокую ступень;
Но все его желания ушли,
И надежды рухнули в мгновение ока.[541]
Следующим, после могущества, мотивом, появляющимся во второй части того же романа, является влияние Мариньи на правящих особ: «Ангерран, которому король доверял более чем кому бы то ни было из своих советников»[542] и «он пользовался таким благорасположением папы, что вертел, как хотел, и Папой, и Королем».[543]
Другой хронист, который представлял себя как глас парижан, Жоффруа Парижский, писал:
О рыцаре, который жил в то время
И правил государством…
Поскольку в его ведении
Находились и король, и королевство, и папство.
Все они были в его руках;
Он вертел ими по своей воле…
Именно ему было доверено
Управление королевством…
Всем королевством он заведовал…
Король ничего не мог сделать
Против воли Ангеррана;
Тому, кто хотел поговорить с королем,
Нужно было идти к Ангеррану.[544]
Эту последнюю идею подхватил также Жан де Сен-Виктор.[545] Народ шокировало то, что любой человек, желающий поговорить с королем, непременно сначала должен был обратиться к Ангеррану. Казалось, что камергер захватил власть в государстве. Жоффруа Парижский также обращает внимание на этот факт.
Историческая культура и умение дать политическую оценку в Сен-Дени находились на более высоком уровне развития. Последователь Гильома де Нанжи, творивший какое-то время спустя после смерти Филиппа Красивого, расценивает Мариньи как главного и основного советника этого короля,[546] он говорит о том, что Мариньи держал в руках бразды правления всего государства, «как майордом[547]», более того, все самые щекотливые вопросы решались с pro участием и все повиновались любому его указанию, как приказу своего господина.[548] Так, автор «Больших Французских Хроник», желая выразить это положение вещей в двух наиболее подходящих словах, придумал ставшую знаменитой формулу, которую многие историки XVIII в. впоследствии воспринимали буквально: «Ангерран де Мариньи, его ‹короля› коадъютор и главный правитель королевства Франции»,[549] и через несколько страниц повторил еще раз: «Ангерран де Мариньи, коадъютор и правитель его королевства».[550]
Мы не будем долго задерживаться на рассмотрении свидетельств хронистов, которые, по всей видимости, получили информацию из вторых или даже из третьих рук. Жиль Ле Мюизи, ставший свидетелем переговоров в Турне, о которых мы поговорим чуть дальше, написал: Мариньи заведовал всеми делами в государстве, и ничего не делалось без его на то согласия, поскольку король был к нему благосклонен более, чем к другим.[551] Епископ Лодева, Бернар Ги, отметил в своих «Flores chronicorum», что во времена короля Филиппа Мариньи считали вторым по важности после короля лицом в государстве, но не за его заслуги, а в первую очередь потому, что сей «второй королек» управлял делами королевства простым движением руки;[552] эти же эпитеты мы находим в «Хронике Короля Франции».[553] Жан де Конде, творивший летом 1315 г. в Эно, откликнулся на сказанное монахом Сен-Дени в своем «Слове о сеньоре де Мариньи»:
Король без него ничего не делает,
Он же может повелевать и действовать…[554]
В «Хронографии Короля Франков» мы читаем о том, что Мариньи был советником, без чьего согласия и одобрения при дворе практически ничего не происходило,[555] а в «Истории и хрониках Фландрии» отмечено, что он «был как будто господином Короля, и все проходило через него».[556] В «Новой хронике Нормандии» Ангерран назван «хранителем всего королевства Франции», одно слово которого решало, быть ли в стране миру или войне.[557] В «Старинных хрониках Фландрии» говорится о том, что «у короля Филиппа Красивого долгое время был помощник, к которому он был очень привязан, так как, следуя его советам, он сделал очень многое…».[558] Наконец, Пьер Кошон наградил Мариньи титулом «господина советника» короля.[559]
Не нужно придавать всем этим текстам слишком большое значение, и тем более не нужно буквально их воспринимать. В XVIII в. «Мемуары Судебной, палаты»,[560] в XIX в. Кервин де Леттенхов,[561] затем Оро[562] сделали из Мариньи настоящего майордома, хотя никто все же не называл Мариньи так, как это делал продолжатель Гильома де Нанжи.[563] Тем не менее из этих художественных и документальных источников можно почерпнуть две важные мысли.
На взгляд своих искушенных современников, Мариньи оказывал в моральном плане большое влияние на короля, наперсником, вдохновителем и советником которого он являлся; и такое королевское доверие давало ему действительно широкие полномочия. Именно это и имел в виду Жоффруа Парижский, отмечая: «Он распоряжался всем в королевстве», и далее: «Его считали за короля».[564] Некоторые могли подумать, что в своей власти он превосходил короля; ведь если слова «второй королек» из процитированного нами отрывка пришли в голову епископу Лодевскому, если монах из Сен-Дени написал, что он управлял государством, а арагонец Хуан Лупи назвал его «вторым королем», сторонним наблюдателям вполне могло показаться, что могущество Мариньи дублировало королевскую власть, а не основывалось на ней. Мы увидим, что в 1313 и в 1314 гг. камергер в действительности проводил свою собственную политику, что шокировало свидетелей происходящего и давало почву для построения всевозможных преувеличений. События этих последних лет часто ослепляли хронистов, до которых, вероятно, доходили сведения об Ангерране лишь начиная с 1308, 1311 или даже с 1312 гг. Их свидетельства представляют для нас интерес лишь в отношении последней трети политической карьеры камергера.
Кроме того, мы уяснили, что ни добрая, ни дурная слава Мариньи не увеличивалась с ходом времени. В случае с Ангерраном речь шла не о легенде, которая разрасталась бы со сменой эпох.[565] Наоборот, основные труды, изученные нами, были созданы непосредственно после краха и гибели Мариньи. «Роман о Фовеле» был написан еще раньше, и его автор ежедневно лично общался с тем, у кого он служил капелланом. Большинство авторов жили либо в Париже, либо недалеко от него в то время, когда камергер находился на пике власти,- некоторые из них его видели, как, например, автор «Романа об уродливом Лисе». Примерно к 1315 г. уже устоялась основная традиция рассказа об этой личности. Все вышесказанное позволяет нам не относиться к этим свидетельствам с излишним подозрением. Рассказчики могли избрать образный стиль изложения, применить рискованные сравнения, но при этом они никак не могли слишком отдалиться от истины, рассказывая людям о событиях, непосредственными участниками которых являлись.
