Роман Почекаев - Мамай. История «антигероя» в истории
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
МИФ О ВРАЖДЕ С РУСЬЮ
О политическом противостоянии
Имя Мамая наиболее широко известно в российской истории, в которой он представлен едва ли не главным олицетворением всего враждебного русскому народу, борьбы Руси и Степи, зла, которое русским удалось в конечном счете искоренить.
Образ Мамая как злейшего врага Руси стал формироваться вскоре после Куликовской битвы, можно сказать, «по горячим следам». Конечно же, вполне объяснимо отрицательное отношение к нему со стороны русских авторов, прекрасно помнивших и сравнительно недавние набеги мамаевых войск на Русь, и кровопролитные битвы на Воже и Куликовом поле. Мы не собираемся спорить с очевидным, утверждая, что Мамай вовсе не находился во враждебных отношениях с Русью: его борьба с русскими княжествами отнюдь не миф. Миф заключается в другом, а именно — в стремлении русских летописцев и историков «удревнить» враждебность Мамая к Руси.
Так, уже в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище» встречается сообщение, что уже под 6869 (1361) г. Мамай «умыслил пойти на Рускую землю».[304] Современные историки развивают подобные сообщения в целые концепции о том, что Мамай с самого начала своей карьеры занял враждебную позицию по отношению к русским правителям. Историк конца XVII в. А. Лызлов отмечает, что Дмитрий Иванович Московский изначально противился Мамаю, желая не платить ему «выход», а ограничиться лишь некими «дарами».[305] Н.М. Карамзин сообщает о том, что русские князья в 1362 г. предпочли явиться за ярлыком к хану Мюриду, предпочтя его «свирепому» Мамаю, враждебному им[306] (хотя Мамай к этому времени, скорее всего, еще просто не успел возвести на трон «своего» хана Абдаллаха, коронация которого состоялась в сентябре 1362 г.). А.Ю. Якубовский считает, что отношения Москвы с Мамаем не могли быть дружескими изначально, поскольку «обе стороны относились весьма подозрительно друг к другу».[307] Л.Н. Гумилев, описывая события 1361 г., связанные с переворотом и «мятежом» Мамая в Золотой Орде, дает понять, что русские князья (приехавшие для получения ярлыков от Хызр-хана) бежали из Сарая, опасаясь именно Мамая.[308]
Признание Мамая врагом Руси порой влечет интересные историографические казусы, в результате которых историки делают выводы из фактов вопреки законам логики. Например, саратовский историк-краевед XIX в. А. Леопольдов повествует о поездке Дмитрия Донского в ставку Мамая: «Дмитрия позвали в Орду, и он поехал. Все думали, что там ожидает его смерть; но он, к изумлению всей России, воротился благополучно, обласканный даже Мамаем». Следующая же фраза свидетельствует о том, что сформированный историографический стереотип оказался для автора важнее фактов и логики: «С этой поры Дмитрий сделался явным врагом монголов» (sic!).[309] Ряд русских средневековых авторов, излагая события, предшествующие Куликовской битве., утверждает, что Дмитрий Московский якобы до последнего собирался добиться мира и направлял Мамаю богатые дары, а тот просто-напросто отказывался их принимать, желая войны с Русью.[310] А между тем, как мы выяснили выше, это как раз Мамаю была нужна не война, а «выход», т. е. дань.
Как видим, тема вражды Мамая с Русью, поднятая средневековыми авторами, вызвала многочисленные «уточнения» со стороны современных историков. Одним из главных «обвинений» бекляри-бека как врага русских княжеств и русского народа стало то, что вся его политика якобы была направлена на то, чтобы перессорить русских князей между собой. Несомненно, Мамай предпринимал такие действия (и это в полной мере подтверждается источниками), однако было ли это его целью? На наш взгляд, провоцирование конфликтов между русскими князьями, борьбы за великокняжеский стол являлось лишь средством для удержания Руси в подчинении, для получения с нее «выхода», с помощью которого Мамай мог продолжать борьбу за консолидацию областей Золотой Ордой под своей властью.
Между тем историки, становясь на позиции московских летописцев (поскольку до нашего времени сохранились летописи преимущественно в московской великокняжеской редакции), считают, что главной своей целью в русской политике Мамай видел передачу великого княжения Михаилу Александровичу Тверскому и последовательно реализовывал ее.[311] И Дмитрию Ивановичу Московскому (впоследствии — Донскому) удавалось сохранять за собой великокняжеский титул лишь благодаря тому, что он «многы дары и великы посулы подавал Мамаю и царицамъ и княземъ, чтобы княжениа не отъняли».[312] При этом историки почему-то игнорируют два факта: во-первых, Тверь со второй половины 1360-х гг. (после отказа Дмитрия Суздальского от прав на великое княжение) оставалась единственным серьезным противником Москвы в борьбе за объединение Руси — именно этим, а не личной симпатией Мамая к тверскому князю объяснялось то, что бекляри-бек периодически поддерживал Михаила Тверского (кстати, Михаил Александрович пытался соперничать с Дмитрием Донским за великое княжение и при Токтамыше, когда после сожжения Москвы отправился к хану в надежде на получение великокняжеского ярлыка[313]); во-вторых, в конечном счете великокняжеский титул остался за Дмитрием Московским — причем опять же при согласии Мамая! Однако в глазах московских летописцев сам факт поддержки претензий Михаила Тверского на великий стол в 1370, 1371 и 1375 гг. делал Мамая злейшим врагом Руси.
Весьма любопытно, что Михаил Тверской, в целом вызывающий отрицательное отношение историков, опирающихся на московское летописание, тем не менее снискал их одобрение, когда в 1371 г. отказался от ордынских войск, которые предлагал ему Мамай для борьбы с Москвой за великий стол. Историки полагают, что причиной отказа послужило нежелание наводить на Русь общего врага.[314] Однако сообщения летописей не позволяют утверждать, что такое решение диктовалось благоразумием и благородством тверского князя. Напротив, его отказ объяснялся исключительно тем, что у него не хватало средств не только для привлечения ордынских войск, но и для оплаты великокняжеского ярлыка — не случайно ему пришлось оставить «в заклад» собственного сына, княжича Ивана (впоследствии выкупленного московским князем).[315] А вообще-то Михаил Александрович отнюдь не колебался в «наведении на Русь» внешних врагов, что прекрасно подтверждается несколькими «литовщинами» 1368, 1370 и 1373 гг. — опустошительными вторжениями в русские земли великого князя Ольгерда, женатого на сестре Михаила.[316]
Весьма интересно отметить, что стереотип «изначальной» вражды Мамая и русских князей оказался настолько живуч, что его разделяют даже те восточные авторы, которые стараются представить Золотую Орду и ее правителей в положительном свете. Так, например, татарский ученый конца XIX — начала XX в. Р. Фахретдин, склонный идеализировать золотоордынских правителей (включая и Мамая), утверждает, что в период правления Мамая «русские князья то и дело стали нападать на различные улусы государства», а «в 1374 году новгородцы без всякой причины убили послов Мамая мурзы и уничтожили их 1,5-тысячный сторожевой отряд».[317] Как видим, несмотря на то что в трактовке татарского автора вина за вражду возлагается на русскую сторону, сама концепция изначальной (практически необъяснимой) вражды Мамая и Руси в полной мере им поддержана.
Между тем известно, что еще зимой 1379/1380 г. Дмитрий Московский направил практически все войска своего княжества под командованием Владимира Андреевича Серпуховского, Андрея Ольгердовича Полоцкого и Дмитрия Михайловича Боброка «и иныя воеводы и велможи и бояре многи» (т. е. фактически всех своих военачальников), чтобы отвоевать у Литвы города Стародуб и Трубчевск.[318] И это — менее чем за год до Куликовской битвы! Как-то не стыкуется это с утверждением о том, что Москва находилась в постоянном противостоянии с бекляри-беком — ведь в таком случае москвичам пришлось бы держать значительные силы на своих восточных рубежах.
Историографы не ограничились тем, что постарались представить вражду Мамая к Руси с самого начала его политической деятельности. Истоки этой вражды еще Софроний Рязанец, предполагаемый автор «Задонщины», выводил с битвы на Калке в 1223 г., когда русские князья впервые были разгромлены монголами — с упоминания об этой битве начинается целый ряд «памятников Куликовского цикла».[319] Таким образом, вражда Мамая к Руси в древнерусских текстах представлена как наследственная — по сути, заложенная на генетическом уровне! С одной стороны, такой подход может объясняться желанием подкрепить аргументы в пользу того, что Мамай был наиболее злейшим и опаснейшим врагом русского народа. С другой стороны, есть основания полагать, что подобное сопоставление монголов, победивших русских на Калке, и Мамая — попытка своего рода «историографического реваншизма»: если поначалу предшественники ордынского бекляри-бека и побеждали русских князей, то сам он в конечном счете потерпел поражение и таким образом, Русь восторжествовала.[320]
