Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев
В 9 часов 15 минут Ляпидевский дает полный газ обоим моторам. Несколько прыжков на сравненных застругах, проносится уэлленская коса, мелькают домишки полярной станции, ползет каша торосов берегового припая — и под нами наш „второй" аэродром — большая замерзшая полынья в 1 1/2 километра от берега. Высота уже 100 метров, поворот влево — и мы на первом курсе. Продолжая набирать высоту, проходим мрачные скалы мыса Инчоун — нашего контрольного ориентира, видим следующий мыс Икигур и в мираже — мыс Сердце-Камень. Видимость отличная. Самолет идет прямо по курсу, стрелка компаса бегает незначительно, куда меньше допустимой нормы.
Залезаю в кабинку, чтобы определить, насколько ветер сносит нас с курса. Намечаю прямо по курсу три полоски торосов и смотрю, куда и насколько они уползут за это время, пока мы до них долетим. Определение, правда, примитивное, потому что „визиром" мне служит моя же сложенная карта, но на таком небольшом расстоянии это может дать ошибку в три-четыре мили, что при сегодняшней видимости не играет никакой роли. Нас несет вправо, в море, но всего на 2°. Значит ветер слабый. Высчитываю, что, идя так, мы должны пройти в двух милях от Сердце-Камень, тогда как, если бы ветра не было, мы должны были бы „задеть" его северную оконечность. Пока я определялся и делал подсчеты, мы уже подползли к мысу Икигур, и мыс Сердце-Камень стал виден отчетливо. Под нами всторошенный лед. Редко, редко встречаются плешины замерзших полыней, на которые можно сесть… если дотянешь…
Холода как-то не замечаешь. Я лечу без маски, укутавшись в шарф, так как от маски у меня запотеют очки, а сидеть на носу машины при скорости 150 километров в час без очков — удовольствие скромное. Летчики в своих меховых масках напоминают чукотских „кэли" — чертей. Климат Чукотки по обыкновению шутит, и на высоте 500 метров термометр показывает всего — 24°. Что ж, это приятная неожиданность — меньше мерзнуть будем!..
Вот в двух милях слева от нас показался мыс Сердце-Камень — 77 миль прошли в 55 минут. Быстро! Осталось всего 72 мили до лагеря, значит увидим его через 45–50 минут наверняка. Проходим второй контрольный ориентир — бухточку-подкову у селения Энурмин и ложимся на новый курс прямо на лагерь. Теперь вниз смотреть нечего — все равно до лагеря сесть негде. Ну, пилоты — „кэли", не виляйте на курсе, и меньше чем через час мы будем на месте!
Снова вычисляю снос. Теперь он равен 3°. Эту поправку мы уже ввели в наш курс. Вычисления точны, и пройденная уже первая часть пути подтвердила это. Сейчас только 10 часов 15 минут. Лагерь должен показаться минут через 20–25. Я спокоен. Смотреть вперед нечего, нужно только следить за компасом да немного погодя еще раз проверить снос. Проверяю. Все правильно! Лагерь лежит впереди, прямо перед носом самолета!
В 10 часов 30 минут берег скрылся из виду; кругом только ледяной хаос да небо. Не сидится, вылезаю снова на носовое сидение и начинаю всматриваться. Внизу обычные крупные обломки ледяных полей, окаймленные грядой торосов и покрытые мелкими ропаками. Разводий и трещин нет; лед сплоченный, нажатый к берегу.
В 10 часов 40 минут на горизонте показываются несколько столбов тумана. Там значит есть трещины и вода. Минут через пятнадцать замечаю на фоне тумана черное пятно, резко отличающееся по окраске от ледяных торосов. Мелькает мысль — не дым ли это? Или может быть трещина? Ведь их так легко принять за что-либо находящееся на льду, особенно когда ждешь этого „чего-либо" и по расчету времени оно должно быть тут!
Указываю на пятно Ляпидевскому. Он приподымается, смотрит вперед, но нос самолета скрывает от него пятно, да и далеко еще до него. Продолжаю вглядываться — пятно явно колеблется. Все ясно. Это сигнальный дым в лагере! Зову бортмеханика Руковского.
— Ну-ка, Миша, смотрите, не дым ли это? Руновский с минуту напряженно всматривается и говорит:
— Да, дым, вон он колышется!
Теперь дым уже близко и виден совершенно отчетливо. Еще раз показываю Анатолию. Теперь он тоже видит. Отлично, будем искать аэродром!
В 11 часов 5 минут перелетаем через большую трещину. Неожиданно открывается площадка, на ней самолет Бабушкина, несколько ярких сигнальных флагов, обозначающих, очевидно, границы, крохотная палатка и три человека, раскладывающие посадочное, Т". Показываю аэродром Ляпидевскому. Сворачиваем вправо, снижаемся метров до 150 и кружимся, чтобы все рассмотреть, постепенно теряя высоту.
Ляпидевский сейчас — весь внимание. На кругах вижу вышку, барак и палатки лагеря. В самом лагере и за ним трещины и небольшие разводья, аэродром тоже отделен трещиной. Из лагеря к аэродрому бегут люди; другие стоят на ропаках и машут нам. Радостно отвечаю им, забывая на миг даже о предстоящей посадке. Хватит ли этой узкой полоски со стеной торосов кругом? С высоты 500 метров эти торосы казались пустяком, но в 30–40 метрах видишь, что это внушительный барьер. Посадочное „Т" в самом углу площадки, а опуститься нужно у него!..
К границе аэродрома подошли на высоте не более десяти метров. Хорошо, хорошо, „Т" прошли не выше пяти метров… Отлично, отлично, впереди еще метров 400… Хватит, безусловно хватит. Легкий толчок, и машина плавно скользит, замедляя скорость. Вот это точная посадка! Не сделав даже обычных 200 метров пробега, поворачиваем, чтобы отрулить в конец площадки для взлета. За 2 часа и 5 минут мы дошли от Уэллена до лагеря…
Первое, что здесь замечаешь, это идеально ровная поверхность аэродрома, в сравнении с которой уэлленская площадка — прямо застывший шторм… Развернулись, встали; моторы — на малом газе.
Быстро слезаем. Нас встречают представители автономной „авио-республики", живущие на льдине в трех-четырех километрах от лагеря: Валавин — бортмеханик Бабушкина, Погосов и Гуревич. Поздравляют с прилетом и жмут руки. Спрашиваем об Отто Юльевиче, о Бабушкине, об остальных челюскинцах; оказывается, аэродром оторвало и большая трещина задерживает приход людей из лагеря. Разгружаем аккумуляторы, ломы, кирки, лопату и две тушки свежего оленя. Нас зовут в палатку погреться, выпить какао, посмотреть житье-бытье. Палатка с дверью мала, пол у нее из ящиков от консервов, окно из большой бутыли, горит камелек, тепло. Расспрашиваем о жизни, настроении, делимся впечатлениями полета. Настроение бодрое, в спасение крепко верят, чувствуется налаженная жизнь большого коллектива и огромное уважение к Отто Юльевичу и всему руководству лагеря. Так проходит около получаса. Анатолий идет с Валавиным смотреть аэродром, а Конкин и я — сменить бортмеханика, дежурящего у моторов. Вот наконец первый человек из лагеря — это А. Шафран, неразлучный со своим треножником и киноаппаратом. Не поздоровавшись даже, он устанавливает свое хозяйство и крутит. Вот первая пассажирка — А. Буйко, вот и остальные. Наконец — Шмидт, Бобров, Бабушкин, Воронин. Отто Юльевич нас тепло приветствует. Докладываю ему о состоянии наших машин, план наш, план работы санной партии, передаю карту квадратов, условный сигнальный код полотнищами, письма, телеграммы. Возвращается Ляпидевский. Беседуем еще с Отто Юльевичем и условливаемся о нагрузке. Мы просим дать нам 15 пассажиров, но Отто Юльевич не хочет перегружать машину и направляет только 10 женщин, двух детей и аккумуляторы.
Мы уже около 1 1/2 часов в лагере, и бортмеханик Руковский просит стартовать скорее, так как у моторов, работающих на малом газе, замаслятся свечи. Анатолий просит у Отто Юльевича разрешения вылететь. Делаем попытку при помощи челюскинцев оттащить самолет еще метров на 50 назад, чтобы иметь большую площадь разбега при взлете. Но увы! Тяжелая машина не двигается с места. Греем моторы на повышенном числе оборотов.
В это время происходит посадка пассажирок, одетых в длинные теплые малицы. У меня в кабине две пассажирки. Усаживаю их в глубину, а сам устраиваюсь на своем обычном месте на самом носу. Ну вот, кажется, все готово. Анатолий кивает мне головой: смотри, мол, вперед, хватит ли площадки, и дает полный газ обоим моторам. Потом прибавляет форсированный: моторы теперь дают по 630 сил каждый. Самолет легко трогается с места, быстро поднимает хвост и, не дойдя до середины аэродрома, где стоит Бабушкин, отрывается в воздух. Теперь он наш до самой посадки! Разворачиваемся, машем на прощание остающимся.
Курс — на мыс Сердце-Камень. Что-то холодно. Одна из моих спутниц, заскучав в кабине, спрашивает меня: „скоро ли оторвемся?" А у нас уже 300 метров высоты, и аэродром виден. Я, не говоря ни слова, уступаю ей свое место. Ее удивлению нет границ.
Однако 28-градусный мороз начинает пробирать. Моторы поют хорошо. Через полчаса видим Сердце-Камень. Я говорю Ляпидевскому, что не стоит итти к нему, а лучше прямо в Уэллен. Он согласен, и мы сворачиваем все больше на юго-восток. Вот снова Икигур, вон Инчоун, а вон и Дежнев. Держим прямо на него. У мыса Инчоун на горы наползают клочья тумана, облачность увеличивается. Плохо… Вероятно, завтра опять не будет погоды…
