Виктор Кондрашин - Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма
Под термином «мятеж» мы подразумеваем антиправительственное выступление воинского формирования.
Под повстанческим движением понимаются операции вооруженных отрядов, групп восставших крестьян, действующих в одном или нескольких уездах, одной или нескольких губерниях, выдвигающих политические лозунги и осуществляющие их на практике, а также и другие мероприятия в интересах подавляющего большинства населения подконтрольной им зоны.
В связи с этим в книге используются вместо традиционного в историографии термина «главарь банды» термины «руководитель», «командир», «вожак». Они не имеют того негативного смысла, который вкладывали в слово «главарь» представители большевистской власти. Это не означает, что последнее понятие может быть отброшено как не отвечающее «духу времени». Оно вполне правомерно при характеристике реально действовавших в рассматриваемый период многочисленных бандитских шаек и вооруженных групп уголовной направленности. Его можно использовать и в случае имевших место, особенно в 1922 г., трансформаций повстанческих отрядов и групп в бандитские формирования, грабившие население, хотя и нередко прикрывавшиеся политическими лозунгами.
Хронологические рамки исследуемого процесса охватывают период с начала 1918 г. и по 1922 г. включительно. Они определяются теми обстоятельствами, что, во-первых, данный период наименее исследован в историографии крестьянского движения в Поволжье, во-вторых, именно в данных хронологических рамках, на наш взгляд, протекал новый этап крестьянской революции, факт, которой нами не подвергается сомнению, поскольку мы разделяет точку зрения В.П. Данилова по этому вопросу Верхняя временная граница выбрана исходя из того, что в 1922 г. на территории региона прекращается массовое повстанческое движение, и вполне отчетливо проявляется тенденция трансформации уцелевших от разгрома отрядов повстанцев в вооруженные бандитские группы с уголовным оттенком.
Территориальные рамки исследования охватывают Среднее и Нижнее Поволжье, бывшие Казанскую, Симбирскую, Самарскую, Пензенскую, Саратовскую, Царицынскую и Астраханскую губернии. Кроме того, в работе анализируются и события крестьянского движения в феврале-марте 1920 г. в Уфимской губернии, ставшей эпицентром «вилочного восстания». Мы считаем подобный подход целесообразным, так как указанное крестьянское восстание наряду с Уфимской охватило и уезды Самарской и Казанской губерний и представляло собой единое событие, в рамках которого невозможно искусственно отделить одну территорию от другой, исходя лишь из географического принципа.
Структура монографии подчинена исследовательской логике и состоит из введения, трех разделов, представленных одиннадцатью главами, разделенными на параграфы, в которых решаются поставленные задачи, заключения, подводящего итоги изучения проблемы, приложений.
РАЗДЕЛ II.
ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ КРЕСТЬЯНСКОГО ДВИЖЕНИЯ В ПОВОЛЖЬЕ В 1918–1922 гг.
Глава 1.
ПЕРВЫЙ ЭТАП КРЕСТЬЯНСКОГО ДВИЖЕНИЯ: 1918 г.
§ 1. Неизбежность конфликта крестьянства с Советским государством
В настоящее время в историографии получила распространение идея, будто охватившее российскую деревню в первые десятилетия XX века революционное движение было обусловлено пагубным влиянием на психику крестьян войн и революций, а само крестьянское движение, по сути дела, явилось стихийным бунтом опьяненных безнаказанностью и безвластием, вкусивших на фронтах мировой войны крови мужиков. Россия в очередной раз познала мужицкий бунт, «бессмысленный и беспощадный». Перед читателем предстает образ своекорыстного, эгоистически настроенного по отношению к городу и государству мужика, хитрого, подчиняющегося лишь голой силе, не способного ни на что другое, кроме разрушения и удовлетворения своих потребностей за счет других, словом, антигосударственника и антипатриота{225}.
Реальное развитие событий в ходе крестьянского движения в Поволжье — крупнейшем аграрном и многонациональном регионе России — как в пореформенный период, так и в годы революционных потрясений и Гражданской войны — опровергает подобные утверждения. Факты свидетельствуют, что крестьянские выступления в эти годы были вполне осознанными, неизбежными, обусловленными прежде всего государственной политикой по отношению к деревне. И до 1918 г. и после крестьянство вело себя вполне адекватно той ситуации, в которую оно попадало благодаря политике государства. Именно государственная политика по отношению к деревне выступала главной причиной крестьянского движения.
Обоснуем данное положение, основываясь на материалах не только рассматриваемого периода, но и предшествующего. Краткий экскурс в события, предшествующие 1918 г., как нам представляется, чрезвычайно важен с точки зрения общего понимания проблемы.
Итак, ретроспективный взгляд на крестьянское движение в регионе в пореформенный период вплоть до его фактического завершения в 1922 г. показывает, что по 1917 г. включительно эпицентры крестьянского недовольства находились в зоне преобладания помещичьего землевладения. С 1918 по 1922 г., при распространении крестьянского движения практически по всей территории региона его эпицентры перемещаются в районы торгового земледелия и ремесла, где преобладают селения бывших государственных крестьян.
Подобная ситуация была вполне закономерна. Применительно к периоду до 1918 г. она определялась результатами крестьянской реформы 1861 г. Чувство обиды на помещиков, отрезавших у крестьян наиболее плодоносные земли, захвативших лучшие пастбища, луга, лесные угодья, не оставляло крестьян на протяжении всего пореформенного времени. Вопрос о помещичьей земле возникал в той или иной интерпретации в ходе различных крестьянских выступлений второй половины XIX века. Любое стихийное бедствие, события государственного масштаба, войны так или иначе связывались крестьянами с помещиками и вопросом о земле. Об этом можно судить хотя бы по слухам, появлявшимся в поволжских селениях в 1890-е гг. Именно в слухах получали свое выражение заветные желания и надежды крестьян, которые вынашивались ими в течение многих десятилетий. Так, в голодном 1892 г. вспышке «холерных бунтов» в Поволжье способствовали слухи о том, что «от господ должны были к 1 сентября отобрать землю, а потому господа подкупали докторов и священников морить людей, и для этого доктора отравляют воду, а священники — святые тайны, что все власти и губернатор подкуплены, а царь ничего не знает, что делается с народом»{226}. В Саратовской губернии распространялся слух, что царь в связи с женитьбой наследника дал обещание улучшить положение крестьян, для чего распорядился «наделить всех крестьян землей по четыре десятины на душу каковая земля должна быть отобрана от помещиков». Там же крестьяне говорили, что «с весны 1895 г. по распоряжению… государя-императора… будет отбираться земля от всех помещиков и распределяться поровну между крестьянами». Во время всеобщей переписи населения 1897 г. в Поволжье прошел слух, что «после переписи всех господ сошлют в одну губернию, где нарежут им землю и лес, а крестьянам отрежут землю здесь… тогда им будет житье хорошее»{227}. Во время русско-японской войны крестьяне говорили, что война с Японией началась по инициативе помещиков с целью истребления половины населения. Помещики имели в виду, что после этого земли хватит на оставшихся в живых. Поэтому крестьянам на войну идти не стоит, так как земли им не дадут. «Нужно сперва послать на войну господ, — говорили они, — потому что у них земли много»{228}.
В концентрированном виде требования поволжской деревни к власти были изложены в крестьянских наказах Государственной думе. Развернувшееся в Поволжье в годы первой русской революции приговорное движение — красноречивое свидетельство того, что крестьянство предпочитало мирный путь разрешения насущных проблем, и лишь не получив поддержки властей, использовало другие средства, на первый взгляд, создававшие видимость бессмысленного бунта.
Земские деятели Самарской губернии А.А. Васильев и В.А. Кудрявцев, собравшие наказы крестьян губернии и опубликовавшие их в специальном сборнике, констатировали: «ни одно из сословий, ни одна из общественных группировок так не осознала значения Государственной думы, не учла переживаемого момента и не стремилась использовать новое учреждение, как крестьянство, как та простая, лапотная и сермяжная Русь, для которой Дума являлась последним прибежищем… Мы не ошибемся, если назовем крестьянские наказы отчаянным воплем, вырвавшимся из человека в минуты, когда он уже очутился на краю бездны, пропасти»{229}.
