Дмитрий Хмельницкий - Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945
В это же время в Новосибирске началось возведение огромного театра, достроенного с большой помпой уже во время войны. Волтерс замечает: «Здание <старого> театра было маленьким, уродливым и очень редко полным. Это не помешало государству начать строительство гигантского театра на 4000 человек. Неслыханное безумие, которое горько отомстит за себя»[17].
То, что медицинское обслуживание населения в 30-х гг. было плохим, легко себе представить. Но каким оно было в реальности – об этом мне лично читать и слышать не приходилось. Волтерс с несколько похоронным юмором описывает, как неумело пытались лечить его от тяжелейшей простуды молодые, но совершенно неопытные, хотя и высокопоставленные советские врачи. Помочь ему смогла только пожилая врач с дореволюционным стажем и притом вполне элементарными методами.
Зимой 1933 г. в Новосибирске разразилась тяжелейшая эпидемия сыпного тифа – в течение нескольких месяцев в больницы в день доставлялось до 300 заболевших (малая доля от общего числа). Около 40% процентов из них умирало. Единственным методом лечения от сыпного тифа был хороший и внимательный уход. Но больницы Новосибирска могли обеспечить едой только 20% больных. Остальным еду из дома должны были приносить родственники. Волтерс замечает: «Сколько несчастных пролетариев было при этом просто забыто!»
В порядке профилактики сыпного тифа по всему городу отапливаемые подъезды и лестницы очищались от беспризорных детей, которые ночами искали там спасения от холода. Их безжалостно выставляли на мороз. Этот эпизод – одно из самых жутких мест в книге Волтерса.
Похороны
В главе «Жизнь и смерть» Волтерс описывает поразительный похоронный обряд, в котором ему однажды пришлось самому принимать участие.
Многолюдные похоронные процессии с духовым оркестром, медленно тянувшиеся по Красному проспекту за грузовиком или телегой с гробом, обтянутым красной материей, были неотъемлемой частью общественной жизни Новосибирска. Группы сопровождающих несли транспаранты и красные флаги, похожие, как замечает Волтерс, на церковные, но с другими эмблемами. Репертуар капеллы состоял из двух траурных маршей: «Я слышал их в Новосибирске тысячи раз, и когда сегодня я вспоминаю этот город, то в ушах у меня снова раздается тягучая, несказанно безысходная музыка»[18].
Вскоре после приезда Волтерса попал в аварию на железной дороге и погиб упоминавшийся уже выше его коллега-венгр. Доставленный на предприятие гроб с телом был выставлен в «красном уголке», и началась работа. Гроб обивали красной тканью, стены «уголка» декорировали портретами Ленина, Сталина, других партийных вождей. На полу сидели молодые чертежницы, которые плели венки и писали транспаранты. Они болтали, смеялись и вообще находились в хорошем настроении – для них это была смена обстановки, что-то вроде праздника. Ночью вокруг гроба стоял почетный караул, сменявшийся каждый час. Утром пришлось постоять и Волтерсу, одновременно с руководством предприятия.
Похоронная процессия представителей рабочих и начальства с транспарантами и знаменами несколько часов добиралась до кладбища. Над открытым гробом было произнесено восемь длинных речей – о коммунизме, Сталине и пятилетнем плане...
Работа
На производстве царил чудовищный хаос. Несколько недель начальство решало, чем Волтерс будет заниматься. Еще несколько недель он ждал необходимой технической информации, но так и не дождался. Его успокоил русский коллега: «Чертите себе спокойно все, что хотите... Все равно то, что чертится, выстроено не будет. Вы, немцы, вечно создаете себе ненужные хлопоты».
Волтерс отказался участвовать в разработке деталей уже готового проекта главного вокзала Новосибирска. Во-первых, поскольку рассчитывал на самостоятельную работу, а во-вторых, потому что этот проект (уже второй по счету), был, по его мнению, гораздо хуже первого, разработанного двумя годами раньше в Киеве. По словам Волтерса, недовольные проектом архитекторы Новосибирска добились отмены первого проекта и того, чтобы взорвали уже готовые фундаменты. Новый проект вокзала, по оценке Волтерса, был сделан с серьезными ошибками и неминуемо нуждался в переделке.
В результате Волтерсу поручили экспертизу уже разработанных чертежей вокзала. Вокруг проекта вокзала началась закулисная борьба, которая сделала Волтерсу более или менее ясной смысл и роль различных организаций, в частности ГПУ, партии и профсоюзов.
Волтерс с интересом описывает структуру советских предприятий. Во главе стоит «треугольник» – директор, секретарь парторганизации и председатель профкома. Все – члены партии. Рядовые члены партии образуют что-то вроде полицейских частей, строго контролирующих исполнение распоряжений ЦК. Члены партии так распределены, чтобы в каждой рабочей группе от 5 до 20 человек был один партиец. Рядовые трудящиеся объединены профсоюзом. В неделю проходит от двух до трех профсоюзных собраний, на которых трудящиеся исправно голосуют за повышение норм и увеличение «добровольных» выплат государственных займов, достигающих 12% зарплаты.
Волтерса поражает «любовь русских к собраниям» и радость, с какой встречалось любое падение начальственных персон.
Конечно, это не национальные традиции. Волтерс наблюдает советских людей в том состоянии, в которое их привели 15 лет советской власти и, главное, последние пять лет сталинской индустриализации. Это радость рабов, которые в падении надсмотрщиков, таких же рабов, как и они, но только более привилегированных, видят моральную компенсацию собственных несчастий. На одном из профсоюзных собраний ответственными за невероятные затяжки с проектированием и строительством вокзала были объявлены два ведущих инженера. «Трудно описать, с каким злорадством и удовольствием все в течение вечера топтали обоих инженеров, которые были виновны и невиновны так же точно, как и все прочие. Иногда их поносили, чтобы скрыть собственную вину. Защищаться было бессмысленно, и через 24 часа обоих уволили, естественно отобрав у них продуктовые карточки»[19].
Вечерние собрания и конференции отнимали безумно много времени. Они назначались обычно часов на шесть вечера, начинались с двухчасовым опозданием и не приносили никаких результатов. Произносились бесконечные речи, причем каждый оратор считал нужным повторить сказанное предыдущим. Больше всех говорили те, кто меньше всего понимал в обсуждаемом предмете. Даже если речь шла о вполне деловых вопросах, удержаться в теме было практически невозможно: «Если обсуждается, к примеру, расположение санитарных узлов на вокзале, то длится это недолго, вскоре начинается дискуссия о том, действительно ли ватерклозет – английское изобретение или больше немецкое, поскольку в Германии ватерклозетов больше, чем в Англии – по статистике. Кто-то замечает: «По статистике – это же смешно. Статистика никогда не бывает верной, особенно в капиталистических странах». Затем речь заходит о капитализме, о коммунизме, о Красной армии, о неслыханном обращении японских промышленников с китайскими кули. Разговор возбужденный, кто-то гневается, кто-то смеется, все крутят сигареты и ни к чему не приходят»[20].
«Читайте газеты!»
Рудольф Волтерс был достаточно общителен, доброжелателен и любопытен, чтобы, минимально освоив язык, завести себе множество советских знакомых. Его непрерывно приглашали в гости, и он сам принимал гостей в своей роскошной, то есть предоставленной ему одному, комнате. Традиционное гостеприимство русских, которое Волтерс не забывает отметить, ограничивалось чудовищной бедностью. Стандартное угощение – немного черного хлеба, селедка и водка. Гостей Волтерса поражали привезенные им самые обыкновенные иностранные вещи. Волтерс получал иногда посылки из дома с сигаретами и был потрясен тем, с какой радостью его русские знакомые получали в подарок пустые пачки из-под сигарет с фольгой. Он даже написал домой, чтобы ему присылали пустые пачки. Впоследствии, когда перед отъездом из Новосибирска весной 1933 г. он должен был срочно согласовать со множеством инстанций законченные проекты, запас пустых пачек из-под сигарет сильно ускорил дело.
Со времен революции прошло 15 лет, с начала индустриализации, уничтожившей хрупкое благополучие, которое сложилось благодаря НЭПу к середине 20-х гг. – пять. Однако люди, которых описывает Волтерс, кажется, ни о чем не помнят и не представляют себе иной жизни, чем та, которую ведут. И не представляют себе иных общественных отношений.
Волтерс с состраданием описал странное общество, состоящее как бы из одних инфантильных подростков. Члены этого общества лишены свободы воли, свободы выбора, чувства собственного достоинства и, кажется, не понимают, что такое бывает вообще. Начальство состоит из таких же подростков, только облеченных доверием.
