Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)
- Они боятся. Какую ни попробуешь обнять - хрустят. Со стекла они, должно, все бабы, сделаны.
Девки действительно боялись этого парня, хотя, зная безобидный Аркашкин нрав, то и дело со жгучим любопытством вертелись у него на глазах.
Едва раздался Аркашкин голос, все умолкли. Аркадий прошел вразвалку мимо притихших колхозников и сел на дрожки рядом с Иваном.
- Так... И далеко тебя прокатить? - Алейников снял фуражку, вытер мокрый лоб.
- До милиции, - сплюнул Молчанов на траву.
- Это можно. А в чем покаяться хочешь?
- В ту ночь, когда кони потерялись, я на рассвете к Громотухе ходил. Переметы проверить. Матерь прихворнула, ухи попросила, - не спеша проговорил Аркадий и умолк.
Все терпеливо ждали, что он скажет дальше. А он и не собирался вроде больше говорить.
- Все? Выкидываешь тут фортели... Слазь к чертовой матери!
- Я иду, гляжу - Кирьян тех коней ловит. Инютин-то... Ночью, значит. Еще серо на небе, а он уж ловит коней. Скакнул на одного, другого в поводу держит. Поехал.
- Ну?! - раздраженно воскликнул Алейников.
- Иди ты... Что орешь? - обиделся Молчанов и, нахохлившись, отвернулся.
- Ты, Алейников, дай ему высказаться. Не торопи.
- Это ить чудо голимое - Аркашка Молчун беседывает! - закрутился Евсей Галаншин. - Ты давай, Аркашенька, закручивай свое ораторство... Так, поехал Кирьян. А куда?
- К Звенигоре поехал! - со злостью, которой никто не ожидал, почти крикнул вдруг Молчанов. - Я проверил переметы, обратно иду. И Кирьян с пригорка спускается. Пехом идет, уздечками в руках побрякивает.
- Куда же он коней отвел? - спросил Петрован Головлев.
- И мне тоже любопытственно стало. Кирьян протопал в деревню, меня не заметил. Я взошел на пригорок, глянул - недалече цыганский табор стоит, костры сквозь туман мигают...
Несколько мгновений люди стояли вокруг не шелохнувшись. Иван сидел рядом с Молчановым, опустив голову. Он даже будто и не слушал, о чем рассказывает тяжелый на язык Аркадий.
Первым нарушил тишину Головлев Петрован:
- Постойте, мужики... Так оно что же получается?
- Цыганишкам, значит, коней сплавил? Кирьян-то?
- Люди, люди! - врезалась сбоку в толпу Агата. - Ей-богу, Иван не виноват! Да разве ж он могет на такое...
- Помолчи, Агата...
- А разобраться надо...
- Что ж ты, Молчун проклятый, раньше никому не обмолвился?..
Поднялся шум, гвалт.
- Тих-хо-о!! - заорал Алейников, размахивая фуражкой. И повернулся к Молчанову: - Значит, свидетельские показания хочешь дать? Что ж, поедем...
Сытый мерин поволок дрожки через луг на дорогу. Агата сделала вслед пару шагов, надломилась полнеющим уже станом, осела в траву. Плечи ее крупно затряслись. Колхозники растерянно стояли вокруг, будто все были в чем-то виноваты. В прозрачно-синем небе по-прежнему густо толкались жаворонки, обливая землю радостным звоном...
Аркадий Молчанов вернулся на следующий день. Он пришел под вечер, снял запыленную одежду, умылся и жадно начал хлебать окрошку с луком. Мать беспрерывно подливала ему в чашку.
- Чего там с Иваном? - заскочил в дом сын председателя Максим Назаров. Разобрались?
- Разбираются.
И больше Максим не мог вытянуть из него ни слова.
Потом Молчанова еще несколько раз вызывали в район. Туда увозили, оттуда он неизменно возвращался пешком, на расспросы не отвечал, только хмурился все сильнее и сильнее.
Таскали раза три в район и Кирьяна Инютина, раз вызвали Федора Савельева. Кирьян возвращался всегда в подпитии, любопытствующим, как и Молчанов, не отвечал, только, скривив рот, произносил всегда одну и ту же фразу:
- Ништо, переворот ему в дыхало. И Аркашке вашему тоже. Честного человека не обгадить, как птице могильный крест.
И Федор после поездки был немногословен.
- Дал бог мне братца... - только и произнес он.
В конце августа тридцать пятого года Ивана осудили на шесть лет. Федор встретил это известие молчком, только усами нервно подергал. Кирьян Инютин напился и вечером зверски избил жену.
Колхозники не знали, что и думать.
- Дык что же ты, чурбак безголосый, болтал, что видел, будто Кирьян цыганам свел лошадей? - кинулись некоторые к Молчанову. - Разве б безвинного засудили?
- Приснилось, должно, а он и заголосил спросонья.
- А идите все вы к... - впервые в жизни тяжело и матерно выругался Молчанов. И замкнулся совсем, наглухо, намертво.
В тот же вечер Панкрат Назаров сидел в халупке Ивана у приоткрытой двери, яростно садил папиросу за папиросой, тер щетинистый подбородок. Под его закаменевшей ладонью щетина громко трещала, будто ее лизало жаркое пламя. Агата, сухая и деревянная, сидела у окна, пустыми глазами глядела на плавающую за стеклом темень.
- Не верю я, Агата, в такую Иванову подлость, - сказал Панкрат, шумно вздыхая. - А с другого боку - зазря-то, поди, человека в тюрьме гноить не положено.
Он еще выкурил одну папиросу и встал.
- А тебе так, баба, скажу: Иван Иваном, а ты тоже человек. На людей серчать нечего. Отворотишься ежели от людей теперь - погибнешь. А мы что ж, Ивана будем пока отдельно считать, тебя с детями - отдельно. А там и видно будет. Время - оно все разъяснит, до полной ясности...
Федор Савельев и Кирьян Инютин после этого еще немного пожили в Михайловке. А ранним летом тридцать шестого года оба уволились с работы и уехали в Шантару.
После ареста и осуждения Ивана никакой перемены в отношении михайловских жителей к Кирьяну и Федору вроде бы не обозначилось. С ними и раньше никто тесно не сходился, и теперь никто особой дружбы не завязывал.
Но Федор все явственнее ощущал холодок отчуждения, при встречах с ним люди как-то неловко прятали глаза, а миновав, оборачивались. Федор всей спиной чувствовал эти неприятные взгляды, сжимался, втягивал в плечи голову.
Анна испытывала, видно, то же самое, большие светло-серые глаза ее, в которых можно было когда-то утонуть, делались все мельче, пустели, как степь к концу сентября. Стройная, высокая, имевшая уже троих детей, но все еще хранившая девичью легкость, она сразу как-то обмякла, потяжелела. Когда дома никого не было, частенько присаживалась к окну, грузно опустив на колени маленькие, горячие руки, подолгу смотрела на облитые синью утесы Звенигоры, каменела в какой-то угарной нескончаемой думе. Потом неожиданно вздрагивала, вздымалась ее грудь, начинало биться там что-то живое и яростное. Она клала на грудь руку, успокаивалась и продолжала тупо, не моргая, глядеть в окно.
Нередко в таком положении заставал ее Федор, но ничего не говорил. Только подергивал кончиком уса. Она вздыхала, поднималась, выдергивала из головы костяную гребенку. Светло-русые волосы холодными волнами скатывались на плечи. Анна расчесывала их, снова большим узлом собирала на затылке и, сбросив окончательно забытье, принималась за домашность.
Уехали они из Михайловки как-то неожиданно.
Однажды в душный полдень восьмилетний Димка прибежал с улицы, напился молока и, поковыряв в носу, спросил:
- Мама, а чего люди говорят... будто этого, дядьку Ивана, отец наш в тюрьму засадил?
Федор, как раз входивший в комнату, застрял в дверях. Потом грузно опустился на табурет у стола. Посидел в тяжелом раздумье и вскочил, отшвырнул ногой табуретку.
- Хватит! Каждый глазами напополам стригёт, будто и в самом деле я Ивана...
И тем же часом уехал в Шантару, через три дня вернулся с новым приемщиком отделения, подкатил к дому бричку-пароконку.
Через час нехитрые пожитки были уложены, Федор посадил на воз Анну с Андрейкой, сунул вожжи Семену:
- Трогай потихоньку.
Сам приостановился, попросил спичек у подошедшего Назарова.
- Уезжаешь, значит? Где там робить будешь?
- В МТС пойду. На курсы. По машинной части.
- Эвон как. По машинной - это добре. Скоро их много, должно, машин-то, будет, - одобрил Панкрат. И, помолчав секунду, прямо сказал: - Это хорошо, что уезжаешь отсель.
- Вот как?!
Пробегавший мимо Евсей Галаншин полюбопытствовал с откровенным цинизмом:
- А как ты, Федор, без Кирьяна-то? Али все же к себе его выпишешь? Внешне Федор остался спокоен, только потная шея налилась бронзой да потяжелели мятые щеки.
- А это уж как мне удобнее, - усмехнувшись, полоснул он Евсея тугим взглядом.
Кирьян Инютин с семьей уехал из Михайловки через неделю. А еще через две вездесущая Василиса Посконова, ездившая на воскресный шантарский базар, доставила известие, что Инютин тоже поступил на те самые курсы при МТС, о которых говорил Федор.
- Обои с тетрадочками под мышками теперь ходят, на одной скамеечке курсы постигают... - звонила она, захлебываясь от торопливости.
- А про Анфиску его что слыхала, нет? - любопытствовали бабенки.
- Да что... - виновато крутилась Василиса. - Где ж прознаешь за день? Кабы я хучь недельку там пожила...
Покачивали головами михайловские бабы и мужики, дивовались на такую дружбу Федора и Кирьяна.
* * * *
21 июня, поздним вечером, Антон Савельев приехал в Перемышль.
