Петр Великий - Балязин Вольдемар Николаевич

Через полгода в Померанию прибыл Меншиков и взял Алексея на театр военных действий.

Пребывание Алексея в Санкт-Петербурге

В конце 1712 года Алексей, по приказу отца, поехал в Петербург, оставив молодую жену в Брауншвейге. К лету Софья-Шарлотта приехала в Петербург, но вскоре оказалось, что первые чувства, охватившие их в Брауншвейге, в Петербурге сменились заметным охлаждением.

Тому способствовало и то, что Алексей снова попал в свое прежнее окружение, где все происходившее в России трактовалось как «дело антихристовое, Господу неугодное». Уныние, охватившее царевича, не покидало его ни на день, все казалось или опасным, или ненужным, или совершенно вредным и для всех чуждым. От всего этого Алексей Петрович все чаще стал припадать к рюмке, а тут еще обнаружился у него туберкулез, и он, оставив жену на последнем месяце беременности, уехал за границу для лечения на водах.

12 июля 1714 года Софья-Шарлотта, получившая в православном крещении имя Евдокия, родила дочь, названную Натальей. Царевич возвратился домой в конце года, а 12 октября 1715 года великая княгиня родила сына – будущего императора Петра II. А еще через десять месяцев молодая мать умерла от общего заражения крови. Алексей в момент ее смерти был рядом и несколько раз падал в обморок.

Причиной душевной слабости Алексея была не только неожиданная кончина жены. Незадолго до ее смерти царевич завел роман с крепостной своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Федоровной. Из того, что мы знаем о царевиче, можно предположить, что в те трагические минуты его мучили угрызения совести из-за греховной и богопротивной супружеской неверности.

Ведь это был единственный любовный сюжет в жизни Алексея Петровича, влюбившегося в Ефросинью до такой степени, что впоследствии он просил даже позволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и ее брата Ивана на волю у их хозяина.

Софья-Шарлотта, знавшая о связи мужа с Ефросиньей, на смертном одре с горечью проговорила, что «найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали». Петру передали слова невестки, и царевич страшно боялся отцовского гнева. Но еще более стал Алексей опасаться ярости Петра, когда на поминках Софьи-Шарлотты отец сам вручил ему грозное письмо. Он писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного». Петр упрекал сына, что тот не любит военного дела и других, необходимых для государства сфер деятельности.

«Сие представя, – писал Петр, – обращусь паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен? Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: „Как может править церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?“

Обо всем этом с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын и что все сие только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».

Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толико народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я».

Когда Алексей писал это письмо, он уже знал, что Екатерина Алексеевна родила очередного ребенка. Это был мальчик, и Алексей просил отца назначить наследником престола новорожденного брата. В заключение Алексей клялся в том, что никогда не заявит своих прав на престол, а для себя просил лишь «до смерти пропитания».

Это письмо он писал по совету своих ближайших друзей – Александра Кикина и князя Василия Долгорукова. Причем последний сказал Алексею: «Давай писем хоть тысячу. Еще когда это будет. Старая пословица: „Улита едет коли то будет“. Это не запись с неустойкой, как мы прежде давали друг другу». Долгоруков намекал на то, что отказ от престола – пустая отговорка.

Петр, по-видимому, узнал и об этом. 19 января 1716 года отправил он Алексею еще одно письмо, в котором писал, что не верит клятвам сына, полагая, что если бы тот и сам хотел поступать честно, то сделать это ему не позволят «большие бороды, которые ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же, чем воздаешь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И конечно же, после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…»

Когда Алексей прочитал это письмо Кикину, тот сказал: «Да ведь клобук не гвоздем к голове прибит». И после этого Алексей попросил отца отпустить его в монастырь.

Разрыв с отцом и побег за границу

Однако просьба эта была неискренней – Алексей уже задумал в удобный момент бежать за границу.

Через неделю Петр вновь отправился на воды в Карлсбад, взяв с собой между прочими и Александра Кикина. Перед отъездом он навестил сына и еще раз попросил в течение полугода обдумать: быть ему наследником или монахом? И Кикин, прощаясь с Алексеем, шепнул тому, что, находясь в Европе, найдет царевичу какое-нибудь потайное место, где тому можно будет укрыться, бежав из России.

26 августа 1716 года Петр послал Алексею письмо все с тем же вопросом. И написал, что если Алексей хочет остаться наследником, то пусть едет к нему, сообщив дату своего выезда из Петербурга, а если – монахом, то скажет о сроке принятия пострига.

Алексей решил ехать к Петру и, взяв с собою Ефросинью, ее брата Ивана и трех слуг, 26 сентября 1716 года оставил Петербург. По дороге он встретился в Либаве с Кикиным, сообщившим, что царевича ждут в Вене, и австрийский император примет его как сына, обеспечив ежемесячной пенсией в три тысячи гульденов. После беседы с Кикиным Алексей решился: проехав Данциг, он исчез.

Через два месяца Петр распорядился начать поиски беглеца. Генерал Адам Вейде, стоявший с корпусом в Мекленбурге, русский резидент в Вене Абрам Веселовский, майоры Шарф и Девсон отправились на поиски Алексея. Более прочих повезло Веселовскому, который, хорошо зная европейские реалии, прошел от Данцига до Вены, двигаясь по пятам за беглецами. В Вене Веселовский нашел человека, референта императорской тайной конференции Дольберга, который подтвердил, что Алексей находится во владениях австрийского императора инкогнито.

Царевич и его спутники приехали в Вену в ноябре 1716 года.

Алексей более всего рассчитывал на свое родство с императором, который был женат на родной сестре его покойной жены Софьи-Шарлотты и, таким образом, доводился ему шурином, а дети Алексея – Наталья и Петр – были племянниками императрицы.

Карл VI Габсбург немедленно собрал тайную конференцию, на которой было решено сохранить пребывание Алексея в секрете. Он распорядился отвезти царевича сначала в местечко Вейербург под Веной, а оттуда в крепость Эренберг в тирольских Альпах. Для сохранения тайны Алексея и его спутников переодели простолюдинами и на крестьянских телегах, настрого наказав соблюдать в пути абсолютное инкогнито и ни слова не произносить по-русски, отправили в Альпы.