Георгий Шторм - Повести
- Шу-у-убник!..
- Эй, браты, идем к большаку, глянем-ка еще разок!..
Курил духовитою смолкой ровно и густо лес.
- Иде-о-ом!
Сходились комаринцы, из края в край перекликались на поляне.
В конце села, на отшибе, был господский двор. Вдовая боярыня зимой и летом ходила в куньей телегрее - берегла от "прострела" старую свою плоть, - холила борзых кобелей да терзала и увечила своих холопов.
В полдень крепостного Сеньку Порошу позвали на крыльцо.
- Пошто собаки не кормлены?! - закричала боярыня. - Сечь тебя надобно, пересечь! Эй, подайте-ка мне плеть потяжеле!
Сенька не стал дожидаться. Он сверкнул пятками и побежал.
- Лю-у-ди! - ударил ему вдогонку крик. - Эй! Вора имайте!.. Борзых!.. Слушайте свору!
Он стал на кровлю земляного погреба, оглянулся, увидел бегущих по двору людей. Прыгнул - прямо в глухую крапиву, липучки и облепиху. Борзые залились. Он выхватил из плетня жердину и побежал. Впереди было гумно. Сбоку мелькнула пара огненношерстных псов. Псы настигали. Сенька закружил над головою жердь. Воздух обернулся крутым гудом... Стоялая вода блеснула перед ним. Он уперся жердиной в землю, перемахнул и дальше уже не бежал, а только упирался жердью и, высоко взлетая, скакал кузнечиком по жниву.
Погонщики не очень старались. Скоро и борзые стали отставать. Он бросил жердь. Жниво кончилось. Синяя сумеречная хвоя дохнула прохладою в лицо. Потом гул голосов ударил в уши. Он остановился на поляне...
Комаринцы глядели на него. Весь табор на мгновение затих. Старый бобыль Пепелыш окликнул Сеньку:
- Кто тебя, брат, так загонял? Или проведал што? Наши идут?
- Да не! - сказал холоп. - От боярыни едва ушел... Псов спустила... "Вора имайте!" - вопит... А все оттого, что не дал с себя спустить шкуру.
- Вона што!
Смех долго, раскатисто гудел в лесу. Смеялся и Сенька, славно уставший, радостный, перебиравший ногами, как перед плясом.
Комаринец Ложкомой подошел к нему, медленно разминаясь на месте, сказал:
- "Эх, рассукин сын, вор, комаринский мужик!.."
Сенька, уперши руки в бока и поводя бровями, быстро ответил:
- "А не хочет, не желает он боярыне служить!"
Кто-то крикнул:
- "Сняв кафтанишко, по улице бежит!"
Ложкомой заложил ногу за ногу. Сенька замесил пятками навыверт:
Он бежит, бежит,
Повертывает!
Ево судорга подергивает!..
Складывалась песня.
Лес стонал. Тут и там ломали коленца взад и вперед, валяли скоком и Загребом:
Ох, боярыня ты Марковна!
У тебя-то плеть не бархатна.
У меня ль да сердце шелковое,
Инда зуб о зуб пощелкивает...
Комаринцы грянули вприсядку.
Гудел лес. Загасли костры, сизо, горьковато дымя. Никла под коваными сапогами колокольчатая синь горечавок...
- Идут! Идут! - вдруг звонко прокричали в стороне.
Оборвав пляс, треща валежником, комаринцы гурьбой устремились на дорогу.
Растянувшись на версты, завивая белую, жаркую пыль, шел обоз. За ним неровным строем подвигалось ополчение.
Подъехали конные.
- Юшка! Беззубцев! - окликнули комаринцы молодого стрельца. - Куда, черт, правишь? Своих не приметил?
- Здорово! - Не по летам тучный, с серым, отеклым лицом казак спешился. - Заждались?.. Зато боле двух тысяч нас. А большой воевода один тыщи стоит.
- Он-то где ж?
- А в обозе. Болотников Иван Исаич - вона он. Я-то с ним ведь с одного села. Бывалый человек: в турском плену был, папаримские земли прошел и за правду нашу стоит твердо.
- Чего долгое время не шли?
- А в пути дела много, - лениво протянул казак. - Да заходил воевода в села - искал Телятевских князей. Он-то на них издавна в обиде...
Прошло ополчение, и снова тянулся и скрипел обоз. Но уже кое-где зачернели котлы и бледно выметывался из дымных костровых шапок лепест-огонь. Кони, телеги, пыльные станки пушек стали табором от села до леса...
Болотников вышел к комаринцам без шапки, тихий, простой. На нем был прямой - со сборами по бокам - серого цвета кафтан. Он отстегнул саблю, положил на землю и поглядел ввысь - там кружились ястребы. Желтое жниво полнил трескучий, сухой звон кузнечиков. Кони топали, бесясь от оводов и зноя.
- Браты! - негромко сказал он. - Брел я с Веницеи-города на Русь, и довелось мне пройти Самбор литовский. Видел я там нашего государя и говорил с ним. Поставил он меня большим воеводой. Не ведаю, как на деле будет, а в речах высказывался царем прямым крестьянским. Обещался я служить ему, и то мое слово верно, да мыслю, и, кроме той службы, забота есть!
- Как не быть? - отозвались в толпе. - Людей своих посылают бояре в вотчины и велят им с крестьян брать жалованье и поборы, чем бы им было поживиться. А мы с того голодом помираем, скитаемся меж дворов!
- А царь-то выход отнять замыслил!
- Юрьев день воротить бы! Вот што!
- Не, браты! - твердо сказал Болотников. - Иное надобно. Саблю свою кинул, не возьму, коли не станете меня слушать. Малая искра велик родит пламень!.. Зову вас: бояр, дворянство, приказных, неправду их силой порушить! Москва - што доска: спать - широка, да гнетет всюду. О Юрьеве дне забудьте! Вот моя дума: боярство - холопство, крестьянство господство! Ей, браты, крестьянской кабале на Руси не бывать!..
Круг вольницы развернулся, радостно, буйно плеснув гулом. Люди, тесня друг друга, пробирались вперед, кричали, опрокидывали котлы:
- Слово твое - што рогатина!
- Возьми саблю, веди Иван Исаич!
- Ну-те, ребята, промыслы водить - замки колотить, наших приказных бить!..
Засветло комаринцы пришли в Севск. Городские казаки, ямщики и ремесленники встретили их. Стоя на деревянной стене, они размахивали шапками и орали во все свое степное горло.
Овражистый, кишевший беглыми городок наполнился скрипом обозов, деловитой суетой ратного волнения. Болотников вошел в приказную избу. Под окнами стоял народ. Юшка Беззубцев и седой, в отрепьях бобыль Пепелыш стали выносить из избы и складывать у порога бумаги и книги.
Болотников стал в дверях.
- Ну-ка! - звонко сказал он. - Как мы землю сами себе приберем, то подайте сюда книги государевой десятинной пашни*.
_______________
* К н и г и г о с у д а р е в о й д е с я т и н н о й п а ш н и книги, по которым велся учет обрабатываемых казенными крестьянами царских земель.
Он схватился за саблю. Из ножен выкинулся короткий блеск. В несколько крутых взмахов изрубил книгу и разметал ногой бумажные лохмотья.
- А как нынче мы сами себе суд и расспрос, - сказал он еще громче и звончей, - подайте сюда и книги всяких судных дел!..
Народ двинулся к нему; с криком хватал хрустевшие связки, топтал, жег в стороне на кострах, разрывал в клочья.
- Чуйте! - говорил Болотников, отступая от книг. - Идите к нам, все воры, шпыни и безымянные люди, и мы будем вам давать окольничество, дьячество и боярство!.. Ну, где ваши проклятые кабалы? Где листы обыскные о беглых? Под ветер спустили, под дым! То ли еще будет!
Комаринцы привели скрученных людей.
- В чем повинны? - спросил Болотников.
- Да, вишь, воевода, из тех, што сосланы сюда, многие люди во приставы порядились. А жалованье брали себе пожелезное: кого в железа посадят, с того за день и за ночь - три деньги. А нынче просят пощады, хотят быть с нами вместе.
Болотников махнул рукой:
- Открутить!.. Приставы - што? Многие дворяне и боярские дети к нам пристать мыслят.
- То зря, - сказал бобыль Пепелыш. - Путь ли нам с ними? "Поссорь бог народ - накорми воевод!" - или того не знаешь?
- Знаю, - ответил Болотников, - да мне Шаховской для почину невеликую рать дал. А придут к нам на помочь дворяне Ляпуновы да Истомка Пашков, всё - сила... Бояре с Москвы пошли на Кромы. Надобно посадским на выручку поспешать... А кто из вас, - быстро спросил он вдруг, - в Путивль поедет? То - к спеху!
- Меня бы послал!.. Или меня! - раздались голоса.
- Ладно, - сказал Болотников. - Поезжайте хотя оба. Молвите вы Шаховскому: пущай пишет государю в Литву - ему и войско не для чего набирать, приходил бы один, дела скоро поправятся!..
Тянуло свежестью полевых трав. Поникшая листва ракит зажглась и померкла над избой. Городок затихал, горбато уходя в смуглый августовский вечер...
На рассвете выросший за сутки обоз пошел севским большаком вспять. В селе Доброводье комаринцы задержались. Громко бранясь, они двинулись к боярскому двору. Сенька Пороша первый залепил в ворота топор. В хоромах закричали. За тыном показался и тотчас пропал приказчик-немец.
Комаринцы ворвались. Слились: треск разносимых клетей и заливистый лай борзых, хриплый женский крик и крепкое холопье слово. Там волокли верещавшую свинью, здесь выбегал из стойла конь; над ригою сизою скирдой вспухал дым; он то тяжелел, мутно, дочерна клубясь, то становился легок и багровел. В хоромах бранились. Кого-то били по щекам. А на дворе Сенька с товарищами шли вприсядку:
Как у той боярыни,
У нашей ли, бравой ли...
Боярыня, боярыня!
Государыня, государыня!..
Частый топот ног не мешал слагать песню:
