Вернер Альбринг - Городомля: Немецкие исследователи ракет в России
Переговоры состоялись в первый день Рождества 1948 года, в Советском Союзе это был рабочий день. Там празднуют только Новый год 1 января.
Годом позже на том же научном совете, куда мы приехали уже с переработанным проектом, наша защита прошла с блеском, потому что мы действительно глубоко обосновали научно-техническое содержание наших работ. Я сам представил расчеты с нелинейными уравнениями и показал, как мало они отличаются от результатов решения при линеаризации задачи. Кроме того, благодаря опыту, мы были лучше подготовлены к риторическому тону дискуссии. Заседание проходило в том же здании в Подлипках. Председательствовал на нем полковник Спиридонов, классический тип энергичного и закрытого офицера. Основным пунктом нападок рецензентов был проект автоматического управления. Функции главного оппонента исполнял профессор Мейциев. Это был крупный и сухопарый человек в форме военно-воздушных сил, хорошо говоривший по-немецки. Ему с большим знанием дела возражал гениально одаренный доктор Хох. Интегрирование дифференциальных уравнений с переменными коэффициентами, которые он использовал для системы автоматического управления, проводилось с помощью специальной аналоговой электрической вычислительной машины, которая была им разработана и построена в мастерских Городомли, «Модель траектории», тогда это была действительно революционная идея, Хох встроил в ракету оригинальную рулевую машинку — автопилот. Итак, общий проект был одобрен — к большому облегчению полковника Спиридонова и господина Победоносцева, а также нашего русского главного инженера из Городомли, Курганова, преемника господина Бош-Коцюбинского. Господин Курганов в последний день перед поездкой в Москву посоветовал мне непременно посетить Третьяковскую галерею. Во всемирно известной картинной галерее среди всех остальных сокровищ можно увидеть оригинальные картины выдающегося русского живописца — импрессиониста Репина. Я бы с удовольствием пошел в галерею, но должен был отказаться от этой мысли. Выполнение длинного списка заказов — покупки для жены, знакомых и друзей, при таких редких поездках в Москву было важнее.
Критика рецензентами результатов нашей работы была, по мнению советского руководства, стимулом улучшения и развития работ. Но сегодняшний читатель мог бы спросить: зачем вообще многочисленные группы немецких техников и исследователей были привезены в Советский Союз? Среди них были не только ракетостроители, размещенные в Городомле, но также авиастроители и создатели авиадвигателей, вывезенные в Куйбышев и специалисты по разделению изотопов, которые работали в Крыму над проблемами технологий ядерного оружия. Не могли ли, так спросил бы далее читатель, рецензирующие советские специалисты сами выполнить работы, порученные немцам? Я думаю, что, разумеется, это было возможно. Было бы совершенно невероятным, если бы советские техники и ученые объявили, что новые исследовательские разработки в областях ракетной техники и авиастроения, а также в ядерной области они не могут осуществить без помощи немецких специалистов. Я думаю, что русская наука обладала и обладает высокопрофессиональными научными кадрами, которые ныне работают и в Западной Европе, и в США. Я считаю, что советские ученые обладают важнейшей предпосылкой успеха научно-исследовательской работы — способностью к предварительному прогнозу и комплексному подходу. Стоит только вспомнить о том, что вот уже многие десятилетия все чемпионы мира по шахматам происходят из Советского Союза. Наш немецкий коллектив с его тесной связью между фундаментальными исследованиями и их практическим инженерным применением послужил для русских хорошим примером взаимодействия.
Я предполагаю, что мысль привезти в страну немецких специалистов исходила от высшего руководства. Мое предположение основывается на том, что патронами отдельных специальных направлений были политики из советского Политбюро. У нас патроном был тогдашний министр вооружения Устинов. Ядерные техники, то есть сотрудники фирм Ardenne, Hertz, Steenbeck и Thissen контролировались членом Политбюро Микояном, в других группах специалистов по ядерной физике бывал министр госбезопасности Берия. Высшее политическое руководство в 1945 и 1946 годах очень внимательно следило за сообщениями западных средств информации, в которых технические комиссии американцев и англичан сообщали, что Германия во время войны очень далеко продвинулась во многих научно-исследовательских разработках.
Для американцев и англичан в 1945 году стреловидное крыло, изобретенное геттингенским газодинамиком Буземанном, было нечто совершенно новое. Свойства стреловидного крыла исследовались вплоть до конца войны многочисленными экспериментами в аэродинамических трубах. Его использование в качестве прототипа в самолетах-истребителях было уже так хорошо опробовано, что господин фон Карман в 1945 году, будучи членом технической американской комиссии, вдохновленный немецкими исследованиями в авиации, телеграфировал корпорации «Боинг» о необходимости приостановления всех исследовательских работ по крыльям обычной формы для скоростных самолетов и переходе к стреловидным крыльям.
Как для американцев, так и для англичан применение газовой турбины в качестве двигателя в самолете не было новостью, однако они сами во время Второй Мировой войны таких разработок не проводили. Но теперь, после окончания войны они могли использовать готовые к использованию реактивные двигатели. И, наконец, ни одна страна антигитлеровской коалиции не занималась разработкой больших жидкостных ракет — таких, какие были созданы в Пенемюнде.
Советское руководство заметило, что американцы и англичане сразу по окончании войны стали собирать ведущих немецких техников и ученых из этих передовых областей и транспортировать их в свои страны для дальнейшей работы. В этих обстоятельствах советское руководство, со своей стороны, чтобы не потерять темпа развития военной промышленности по сравнению с американцами и англичанами, было вынуждено также ввозить к себе немецких специалистов для оценки и дальнейшего усовершенствования немецких систем вооружения.
ЭКСПЕРИМЕНТЫ В ГОРОДОМЛЕ И ИСПЫТАТЕЛЬНЫЕ СТРЕЛЬБЫ В КАЗАХСТАНЕ
Короткое посещение Парижа весной 1942 года, задолго до нашего пребывания в России. Я был приглашен в научно-исследовательский институт «Bassind'Essayc des Care'nes» посмотреть установку для измерения сил и моментов на модели судна при ее движении по кругу. Вместе с инженером из торпедного научно-исследовательского института в Эллунфёрде я должен был проверить, возможно ли с помощью этой установки измерять силы и моменты на погруженной модели торпеды при ее круговом движении, и если это возможно, то определить, какой специальный инструментарий для этого мог бы потребоваться.
В просторном многопрофильном научно-исследовательском институте судостроения нам показали введенную в строй установку. Мы увидели весьма импозантное техническое сооружение. Это был большой водный бассейн круглой формы семидесяти метров в диаметре и глубиной в несколько метров. В середине бассейна находился круглый бетонный остров. К этому острову от наружного края вел стальной мост с фермами. С моста в воду погружалась модель судна примерно в три метра длиной. Мост, приводимый в движение электромотором, мог объезжать бассейн так, как стрелка часов обходит циферблат — он передвигался на колесиках по рельсам, проложенным по краю бассейна, вращаясь вокруг вертикальной оси, установленной на острове.
Этот незначительный эпизод моей жизни впоследствии сыграл большую роль в наших экспериментах в Блайхероде и Городомле. А тогда в Париже мы оба — я и инженер из торпедного института (его звали Франц Рюбзам, и мы с ним были однолетками) доложили о своем прибытии в военно-морском министерстве на Площади Согласия, Place de la Concorde. Офицер, осведомленный о нашем интересе к экспериментам в водных каналах, знал об опытном стенде в небольшом институте аэронавтики. Он сказал: «Если Вы этим интересуетесь, я мог бы отвезти Вас туда на своем автомобиле». И несколько удлинил поездку, чтобы немного показать нам Париж.
Был изумительно теплый мартовский день. Вдоль длинных бульваров уже цвели каштаны. Офицер свернул на крутую узкую улицу. По обеим сторонам высились каменные фасады старых домов, с которых осыпалась штукатурка. Однако все было живописно приукрашено солнечным светом. Приехав на холм, который называется Монмартр, мы увидели большую церковь. Ее византийские купола сверкали белизной. Это была базилика Сакре-Кер. Ее стиль необычен для римско-католических культовых сооружений Западной Европы. Церковь старая и достойная уважения, но она всего на один год старше меня, если считать от 1913 года — времени ее завершения. Строительство, разумеется, началось гораздо раньше — в восьмидесятые годы 19-го столетия. С холма просматривается панорама тянущегося до самого горизонта города, пересеченного светлой рекой, через которую натянуто много мостов. Затем все внимание притягивает Эйфелева башня. Высотой в триста метров, она была построена для Всемирной выставки 1889 года. Ее конструктор Эйфель был не только неутомимым инженером-строителем, но и пионером аэродинамики. Сопротивление воздуха он определял опытным путем, бросая с башни тяжелые шары. Позднее он построил первую аэродинамическую трубу, и первый же написал книгу о систематических измерениях на моделях крыльев самолетов.
