Константин Соловьев - «Я сказал: вы — боги…»
Чайковский был уже в Лондоне и взял на себя всю организационную сторону переезда. Летом 1875 г. он и Клячко, с женами, переехали в Нью-Йорк, где и встречали остальных.
Другие «богочеловеки» разделились на две группы, что, судя по приведенному отрывку из письма к Чайковскому, планировалось заранее. Е.А. Маликова с детьми, К.С. Пругавина, Л.Ф. Эйгоф, Г.И. Алексеев уехали легально. По паспорту В.И. Алексеева ехал Хохлов. Сам же он был переправлен через границу за 10 рублей евреем-контрабандистом [2,241]. О том, как выехали из Росси Маликов и Бруевич, сведений нет. Видимо они воспользовались своими связями в революционной среде и ехали либо по подложным паспортам (как это было при возвращении в Россию из Америки), либо переходили границу нелегально.
В Берлине обе группы встретились, чтобы из Гамбурга отплыть в Нью-Йорк. Время переезда (август 1875 г. [2,241; 15-314,60].) сточки зрения сельскохозяйственного цикла выбрано было крайне неудачно — собственного урожая надо ждать целый год. Однако на выбор времени переезда влияли совсем другие соображения и обстоятельства.
Коллектив будущей коммуны сложился лишь в начале 1875 г. Тогда же был освобожден Бруевич. Но весной был арестован В.И. Алексеев, и пришлось отложить сборы до мая, когда его, наконец, отпустили. Июнь ушел на получение паспортов и подготовку нелегальных каналов. Таким образом, в Америку основная группа «богочеловеков» добралась в сентябре.
Разработки теории. Внешняя канва событий в этот период существования «богочеловечества» несколько затеняет его внутреннее содержание. Между тем, Маликов и Чайковский не оставляли надежды написать «труд» с изложением основ «новой религии», причем в разработке ее теории все большую роль играл именно Чайковский.
Дэвид Хечт вообще считал, что переезд «был задержан на несколько месяцев, поскольку Чайковский работал над статьей о религии» [102,202]. И хотя переезд (как было показано выше) откладывался совсем по другим причинам, Чайковский действительно с энтузиазмом включился в теоретическую работу. Об этом свидетельствует содержание двух писем того периода. Одно из них было адресовано единомышленнику — А.К. Маликову, другое — другу и оппоненту — Д.А. Клеменцу.
Если в своей «лекции» на конспиративной квартире в Москве, в мае 1874 г., Чайковский больше пересказывал содержание «проповедей» Маликова и делился собственными ощущениями, то в своих письмах начала 1875 г. он выступает равным партнером в теоретических поисках основателя «новой религии». Вот что Чайковский (в письме Маликову от 7 февраля 1875 г.) об этом пишет: «Все сказанное мною ляжет основанием в теорию труда, к которому, однако я (…) еще не приступал — так много приходится переваривать материалов, а главное, что никак не можешь провести себе границы, где и на чем остановиться, то же, конечно, испытываешь и ты» [14-190,4об].
Чуть позже мы остановимся на тех материалах, которые приходилось «переваривать» Чайковскому в его лондонский период, а сначала следует, на наш взгляд, указать на главное отличие «богочеловечества» Чайковского от «богочеловечества» Маликова. Первое, с чего Чайковский начинает свою самостоятельную теоретическую работу — это критика создателя «новой религии» за «отвлеченность» его идей:
«Относительно твоих «теоретических изысканий», — пишет он в том же письме, — скажу, что, конечно с ними согласен, но думаю, что точкой отправления надо принять не какие-либо общие положения, а выйти из совершенно реальных оснований, развивающихся постоянно с почвы физиологической на биологическую и специально историческую» [14-190,4об].
Александр Капитонович действительно увлекался «общими положениями» и построением идеальных схем. Отталкиваясь от «триады» Гегеля, он выстроил свою собственную, ведущую к «богочеловечеству», и затем уже старался наполнить эту схему живым содержанием. Подход Чайковского иной: не столько гуманитарный, сколько естественнонаучный. Ему, кандидату петербургского университета, химику, привычнее и естественнее идти от фактов доказуемых, признанных наукой. Вот почему ему так близка стала «теория опыта», изложенная в первом томе Д.Г. Льюиса «Вопрос о жизни и духе». Эта книга вышла в Петербурге в 1875 г. и сразу была замечена «богочеловеками», о чем свидетельствуют строки из письма (авто, видимо А.К. Маликов), полученного Н.В. Чайковским 6 февраля 1875 г.: «Читали ли вы новую книгу Льюиса (…) В I главе она положительно заявляет о солидарности с нашим (…) учением» [14,190,2]. Начало этой книги действительно выглядит как перекличка с теорией «богочеловечества». Уже на второй странице Льюис затронул тему, столь важную для Маликова в период создания «новой религии»:
«В мысли западной Европы мы видим теперь явственные усилия примирить между собой цели и права религии и науки. (…) вообще религия будет продолжать руководить развитием человечества и дальше будет служить выражением общей мысли своего времени, по мере того, как эта мысль будет расширяться с вечно нарастающим опытом» [49,2].
Можно себе представить, какое количество восклицательных знаков, отмечающих совпадение взглядов «богочеловеков» и Льюиса, должны были поставить на полях этой книги Маликов и Чайковский. Особенно близки их позиции там, где речь заходила о направлении, в котором развивается общая мысль человечества. Нам представляется, что «богочеловеки» могли бы изложить цель создания своей «религии» такой цитатой:
«Наш век страстно стремится к такому учению, которое могло бы сосредоточить наши знания и придать нашей жизни такую форму, чтобы поступки наши были на самом деле результатом наших верований» [49,2].
Обнаружить нечаянно подтверждение своим самым главным мыслям, конечно, важно и значительно. Но ценность книги Льюиса для Чайковского определялось не только этим. В ней он нашел то, чего ему так недоставало в теоретических рассуждениях Маликова: естественнонаучное обоснование единства знания и веры. Опираясь на определение опыта, почерпнутое в книге Льюиса («Не одни приобретенные мало-помалу индивидуальные наблюдения, но и опыт, накопленный целой расой, организованный в языке, сосредоточенный в орудиях и аксиомах, и в том, что можно назвать наследственными интуициями — вот что составляет сложную единицу, выраженную в отвлеченном термине опыт» [49,28]), Чайковский начал выстраивать собственную цепочку аргументов в защиту «богочеловечества».
Человек, по Чайковскому (и Льюису), есть не что иное как «организм с бесконечным историческим опытом» [14-190,4]. Средоточие же коллективного опыта — религия. Чайковский, таким образом, не только старался обосновать маликовский тезис («вера представляет собой форму знания»), но и решил пойти дальше. Если Маликову достаточно указать на то, что «знание не может идти дальше религии», то Чайковский задался вопросом: почему так происходит? Маликов воспроизводил один из тезисов Гегеля: «… природа нравственности народа, принцип его права, его действительной свободы, его государственного устройства, как и его искусства и науки — все это соответствует такому принципу, который составляет субстанцию религии» [17,347]. Чайковский (с прямой ссылкой на Льюиса) продолжал и развивал его:
«Наша вера есть опыт (…) Человеческая вера так же стара и безгранична, как весь исторический и органический опыт живой ткани!» [14-190,4об.].
Справедливости ради надо отметить, что Льюис не выделял религию из всех других составляющих человеческого опыта, так сильно, как этого хотелось «богочеловекам». Он писал о «коллективных накоплениях целых веков, сосредоточенных в познаниях, верованиях, учреждениях и наклонностях» [49,125]. Религия здесь стоит второй в общем ряду. У Чайковского же верования и только верования аккумулируют опыт «вселенной». Понятие опыт, введенное Льюисом, стало для него лишь отправной точкой, из которой он выстраивал собственную теорию. Первый самостоятельный шаг Чайковского в разработке теории «богочеловечества» — мысль о характере взаимодействия человека и окружающей среды. Льюис писал о том, что космическая среда воздействует на внутреннюю среду человечества. Чайковский изменил это положение коренным образом;
«…взаимодействие человека и вселенной (…) выражается в том, что человек, постоянно приспосабливающийся, переносит выводы своих приспособлений во внешний мир и сообразно им видоизменяет всю среду» [14-190,4].
Этот вывод был чрезвычайно важен в системе взглядов Чайковского того времени. И важен, вероятно, потому, что давал возможность соединить убеждения с практической деятельностью. Николай Васильевич, видимо, был сильно удручен неудачей пропаганды «богочеловечества» в революционной среде и теперь заботился о том, чтобы она стала опорой его собственных усилий по преобразованию окружающей среды. Соответственно, он много внимания уделял тому, что может дать «богочеловечество» людям, живущим здесь и сейчас, и тому, как люди, осознавшие несправедливость существующего мира, могут его изменить. Вопрос о точке приложения сил стал центральным в программном письме Чайковского к Д.А. Клеменцу. Там у него прорывается: «Без веры жить нельзя, а вам (революционерам — К. С.) верить не во что» [92,193]. Вот логика его рассуждений:
