Владимир ЕГОРОВ - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было
Теперь вроде бы самое время описать ход сражения, дать хоть какой-то фактический материал о событиях на безымянном поле боя – как-никак редакция-то Повести уже не краткая, а пространная. Что же она нам пространно сообщает?
«В урочный час сперва начали съезжаться сторожевые полки русские с татарскими. Сам же князь великий напал первым в сторожевых полках на поганого царя Теляка, называемого воплощенным дьяволом Мамая. Однако вскоре после того отъехал князь в великий полк… И, воззрев на небо с мольбою и преисполнившись скорби, сказал словами псалма: «Братья, Бог нам прибежище и сила»». В трактовке Пространной повести Дмитрий Иванович лично ведет свое войско на татар (околачивавшиеся ранее на поле литовцы и рязанцы куда-то пропали и в битве не участвуют) и даже первым нападает на «царя Теляка». По-видимому, нападение оказалось не слишком удачным, раз Дмитрий возвращается к Большому полку «преисполненный скорби» и вновь берется за дело, которое у него получается лучше: с мольбою воззревает на небо и скорбно поет псалмы. Такой вот московский Давид, не сумевший с наскока одолеть татарского Голиафа.
Любопытно, что в Пространной повести некоторые москвичи, не имевшие боевого опыта, в разгар битвы обращаются в бегство. Уникальный случай фиксации акта малодушия и дезертирства в собственном победоносном войске. Но, оказывается, и этот странный на первый взгляд эпизод подчинен все той же цели. Место дезертиров занимает небесное воинство: «Видели благочестивые…, как ангелы, сражаясь, помогали христианам, и святых мучеников полк, и воина Георгия, и славного Дмитрия, и великих князей тезоименитых – Бориса и Глеба. Среди них был и воевода совершенного полка небесных воинов – архистратиг Михаил». Неслабая поддержка, к тому же с некими огненными стрелами, от которых татары «падали, объятые страхом Божьим… А Мамай, в страхе затрепетав и громко восстенав, воскликнул: «Велик Бог христианский и велика сила Его! Братья измаилтяне, беззаконные агаряне, бегите не готовыми дорогами!» [В отличие от «Задонщины» здесь цитатами из СПИ неожиданно заговорил Мамай! – В.Е.] И сам, повернув назад, быстро побежал к себе в Орду. И, услышав об этом, темные его князья и властители тоже побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом Божьим и одержимые страхом, от мала до велика, обратились в бегство», как и в кратком изложении, до самой реки Мечи, где их «и добили – песня (в смысле Повесть) в том порука». Таким образом, в соответствии с общей концепцией Пространной повести выходит, что победу над Мамаем обеспечили не полководческий талант великого князя, не опытность его воевод, не героизм простых московских воинов, которые драпанули в критический момент с поля боя, а огненные стрелы небесной рати. Все в ту же дуду, что и в Кратком варианте, только гораздо громче и настойчивее.
По сравнению с Краткой повестью число поименно названных павших московских командиров в Пространной заметно возрастает. В частности, в их число вновь попал уже однажды убитый в сражении на Воже Дмитрий Монастырев, а про Александра Пересвета уточняется, что он был «прежде боярином брянским», но по-прежнему ни словечка не сказано про его монашество, ни про поединок с Челубеем.
Подводя итоги битвы, автор Пространной повести с удивительной на первый взгляд непоследовательностью забывает, что сам Дмитрий был занят у них главным образом молитвами, и вдруг повествуют нам, что у «великого князя все доспехи были помяты, пробиты, но на теле его не было ран, а сражался он с татарами лицом к лицу, находясь впереди всех в первой схватке». Но это кажущаяся непоследовательность тут же находит объяснение. Оказывается, это только лишний повод продемонстрировать всемогущество Бога и вставить пару цитат из Ветхого завета: «И много ударов нанесли ему по голове, и по плечам его, и по утробе его, но Бог защитил его в день брани щитом истины и оружием благоволения осенил главу его, десницею Своей защитил его и рукою крепкою и мышцею высокою спас его Бог, давший крепость ему. Итак, оказавшись среди многих врагов, он остался невредимым. «Не на лук мой уповаю, и оружие мое не спасет меня», – как сказал пророк Давид. – «Вышнего сделал прибежищем твоим, и не придет к тебе зло, и раны не будет на теле твоем, ибо заповедует своим ангелам хранить тебя на всем пути твоем и не устрашишься стрелы, летящей во дне»». Не зря, не зря молил Господа и проливал реки слез великий князь. Помогло, спасло. И опять все возвращается в привычное русло: «Князь же Дмитрий с братом своим Владимиром, и с князьями русскими, и с воеводами, и с прочими боярами, и со всеми оставшимися воинами, став в ту ночь на обедищах поганых, на костях татарских, утер пот свой и, отдохнув от трудов своих, великое благодарение вознес Богу, даровавшему такую победу над погаными, избавляющему раба Своего от оружия лютого». Ни шага без молений.
В завершение Повести автор, отвлекшись от Дмитрия с его бесконечными молитвами и благодарениями, вспоминает про Ягайла Литовского и Олега Рязанского. Вот тут-то и выясняется, куда делись литовцы. От них москвичей «Бог избавил, ибо не поспели немного к сроку, на один день или меньше». Вроде бы уже были на поле боя, но потом почему-то с него удрали, чтобы вернуться, но возвратиться по какой-то причине все-таки не успели. И тут не обошлось без Всевышнего. Вот только про «хитрого сотонщика» Олега Бог как-то забыл, и тот оказался предоставлен самому себе. «Поведали князю великому, что князь Олег Рязанский посылал Мамаю на помощь свои силы, а сам на реках мосты разломал. А кто с Донского побоища поехал восвояси через его отчину, Рязанскую землю, бояре или слуги, то тех приказал он хватать и грабить и обобранными отпускать». Далее слово в слово повторяется текст Краткой повести о челобитье рязанских бояр и московских наместниках в Рязани.
Также по Краткой повести освещена в пространном изложении печальная судьба Мамая. Он вновь собирает рать для мести Дмитрию Московскому, но вынужден с этим войском идти против некого царя с востока из Синей Орды Тохтамыша. Тохтамыш побеждает, Мамай бежит в Кафу, где и находит свой конец. Русские князья шлют подарки Тохтамышу.
Нет ни малейшего сомнения, что Пространную повесть писал не летописец, живо интересовавшийся современной ему жизнью и писавший Повесть из желания донести потомкам по возможности точную и подробную информацию о важных происходящих на родине и в мире событиях. Автор Пространной повести – монах, абсолютно оторванный о мира и реальности, ничего не знающий о действительной Куликовской битве, где бы и какой бы она ни была, а потому руководствующийся единственно имеющимся в его распоряжении «документами»: Краткой повестью о Куликовской битве и, вероятно, какими-то материалами житийного плана, речь о которых еще впереди. Цель писания – ни в коей мере не стремление передать потомкам правду о народном подвиге или доблести великого князя. Повесть писалась исключительно с целью прославления Бога, утверждения православной веры и возвеличивания русской церкви. Для автора любой сюжет, неважно реальный или выдуманный, – лишь средство продемонстрировать божественную силу и дать читателю назидание уповать исключительно на Бога, действовать мольбой и молитвой и даже побеждать на поле брани только и исключительно силой небесного воинства. Недаром Повесть напичкана цитатами из всегда находившегося под рукой автора Ветхого Завета и, несмотря на пространность, с «фактической» стороны целиком и полностью повторяет свою краткую предшественницу, не дополняя ее никакой конкретикой, но существенно разбавляя авторскими фантазиями вполне определенной направленности. Дополнительный текст пространного изложения Летописной повести представляет собой главным образом стереотипные описания плачей и молений вперемешку с назойливой дидактикой.
Итак, ни в одной из Летописных повестей мы на самом деле не находим ничего по-настоящему летописного, ничего существенного и конкретного о Куликовской битве: ни численности войск, ни описания далекого похода (в пространном изложении вообще скорее перелета буквально за несколько часов) на Дон, ни благословения Сергия Радонежского, ни переодевания Дмитрия, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни хода и подробностей битвы, ни «стояния на костях». Более того, по сравнению с «Задонщиной» исчезли города Щуров и Михайлов, Куликово поле, братья Ольгердовичи и многое другое.
Единственный вывод, который можно сделать, прочитав обе Повести, очевиден и печален: ни краткий, ни пространный варианты Повести не являются описаниями некого действительного сражения и не сообщают нам никаких реальных данных о нем. Если Краткую повесть еще можно посчитать неким «летописным» осмыслением «Задонщины», попыткой воссоздать свойственное летописям описание великого судьбоносного сражения по художественному произведению, то Пространная повесть далека даже от этого. Пространность изложения оборачивается в ней лишь множественностью молитв и обилием пролитых великим князем слез. Единственная цель Пространной повести – показать величие и могущество христианской православной веры на материале Краткой повести, соответствующим образом отобранном и полностью целенаправленно переработанном в духе Ветхого завета. Победа над врагом, над неверными достигается не полководческим талантом, не героизмом воинов, а единственно слепой верой в Бога и преданием себя Его милости в беспрерывных молитвах и слезных мольбах о спасении. Для победы над Мамаем не требуются талантливые полководцы и мудрые воеводы, не нужны умелые бойцы и воинская доблесть – судьбу битвы все равно решает Господь Бог Своим небесным воинством и огненными стрелами, поражающими неверных.
