Иван Рожанский - История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи
Действительно, следующий руководитель перипатетической школы, Ликон из Троады (ум. в 225 г.), не был крупным ученым, хотя и написал ряд сочинений, отличавшихся не столько глубиной содержания, сколько изяществом формы. Он занимался но преимуществу преподавательской деятельностью, причем главное место в обучении уделялось им хитроумным диалектико-риторическим упражнениям. Научные сочинения Аристотеля практически перестали изучаться, тем более, что аристотелевский архив, оказавшийся в распоряжении перипатетика Нелея из Скепсиса, был вывезен последним из Афин и долгое время пылился где-то без употребления, пока не был куплен афинским богачом и библиофилом Апелликоном.
Другие перипатетики конца III в., как, например, Аристон Кеосский, ставший руководителем школы после смерти Ликона, и Иероним Родосский, порвавший со школой, хотя и продолжавший считать себя перипатетиком, не вели никакой научной работы, занимаясь в основном писанием популярных сочинений на этические и историко-биографические темы. Это был период глубокого упадка одной из величайших философских школ античности. Из перипатетиков II в. заслуживает упоминания лишь Критолай из Фазелиса, вместе с академиком Карнеадом и стоиком Диогеном из Селевкии посетивший в 156 г. Рим. О Критолае известно, что он пытался возобновить в школе философские исследования, но не нашел в этом деле продолжателей.
Новый этап в истории перипатетической школы ознаменовался началом изучения философских рукописей Аристотеля, которые вместе с библиотекой Апелликона были вывезены Суллой в Рим после взятия им Афин в 86 г. Проживавшие в Риме греческий филолог Тираннион из Амизоса и перипатетик Андроник Родосский провели большую работу по прочтению и классификации попавшего в их ведение аристотелевского архива; именно им мы обязаны тем, что Corpus Aristotelicum (Свод Аристотеля) дошел до нас в том виде, в каком мы его знаем теперь. С тех пор основной задачей перипатетической школы становится комментирование этого свода, бывшего, по-видимому, итогом научной (и преподавательской) деятельности Аристотеля в Ликее. Наоборот, книги Аристотеля, изданные им при жизни и предназначенные для широкого распространения, постепенно постигает забвение (хотя еще Цицерон знал их и приводил из них цитаты).
Крупнейшим комментатором Аристотеля был перипатетик конца II — начала III в. н. э. Александр Афродисийский, который, помимо этих комментариев, написал также несколько собственных сочинений, из которых до нас дошли «О судьбе» и «О душе». В дальнейшем комментированием Аристотеля начинают заниматься неоплатоники, и в этот период перипатетическая школа постепенно сливается с неоплатонической.
Эпикурейцы
Из трех важнейших философских школ, возникших уже в эпоху эллинизма, мы рассмотрим сначала эпикурейскую. Эпикур (342/1 — 270 гг.) был сыном афинянина Неокла, имевшего клерухию на острове Самос. Восемнадцати лет от роду он встретился с Навсифаном, сторонником атомистической доктрины Демокрита, и в результате общения с ним принял основные положения атомистики. Большое влияние на Эпикура (главным образом в части этики) оказало также учение основателя скептической школы Пиррона. Выработав собственную философскую систему, Эпикур в течение нескольких лет преподавал в Лампсаке и Митилене, а затем в 306 г. перенес свою школу в Афины, где жил со своими учениками в «саду» (το κήπος), который и после его смерти продолжал оставаться основным местопребыванием школы.
Эпикур делил философию на три части: канонику, физику и этику. Логику и диалектику он отвергал, считая их науками бесполезными: согласно его убеждению, для того чтобы верно мыслить, достаточно правильно пользоваться словами, обозначающими соответствующие предметы.
Каноника была изложена в сочинении «Канон», в котором содержалось общее введение в философию и формировались критерии истины (κριτήρια της αληϑείας). Поскольку, однако, каноника Эпикура неразрывно связана с его физикой (не случайно Диоген Лаэртий писал, что «обычно каноника рассматривается вместе с физикой»), мы рассмотрим сначала его физические воззрения.
Физика Эпикура была изложена в большом трактате «О природе», включавшем 37 книг. Трактат этот до нас не дошел (как, впрочем, и большинство других сочинений Эпикура), однако основные идеи эпикурейской физики изложены в его письмах и Геродоту и Пифоклу, дословно приведенных Диогеном Лаэртием, а кроме того, достаточно точно воспроизведены в поэме Лукреция Кара «О природе вещей».
В основе физики Эпикура лежит атомистика Левкиппа — Демокрита. Сам Эпикур, однако, отрицал свою зависимость от Демокрита, а существование Левкиппа вообще ставил под сомнение[190]. Как бы мы ни относились к этим заявлениям Эпикура, несомненно, во всяком случае, что его атомистическое учение в некоторых важных пунктах существенно отличается от демокритовского. Считая, что основные положения философии Демокрита хорошо известны читателям, мы обратим особое внимание на те коррективы, которые внес в эту философию Эпикур.
Так, например, если Демокрит считал пространство бесконечным и изотропным, т. е. обладающим одинаковыми свойствами во всех направлениях, то Эпикур, признавая бесконечность пространства, допускал его анизотропию в вертикальном направлении. Эта анизотропия проявляется в том, что атомы, являющиеся мельчайшими структурными единицами вещей, обладают, помимо величины и фигуры, также тяжестью, которая заставляет их стремиться в определенном направлении, а именно сверху вниз. Тяжесть атомов может быть различной, ибо она зависит от величины атомов (точнее, от их объема), но скорость, с которой атомы падают вниз, от их тяжести не зависит: все они летят вниз с одной и той же скоростью (объяснение этого на первый взгляд загадочного феномена будет дано ниже). Таким образом, эпикуровский образ Вселенной — это безграничный поток бесчисленного множества атомов, несущихся сверху вниз в бездонную бездну пространства. Эта картина совсем не похожа на демокритовскую, в которой атомы движутся беспорядочно во все стороны, наподобие пылинок, пляшущих в солнечном луче: атомы Демокрита непрерывно сталкиваются, разлетаясь или сцепляясь друг с другом, причем во втором случае они могут захватывать новые и новые атомы, образуя по воле случая вихреобразные скопления, из которых зарождаются бесчисленные миры, кружащиеся, подобно волчкам, в бесконечном пространстве. Нага мир есть не более как один из этих волчков, оказавшийся — также по воле случая — населенным живыми существами. У Эпикура случай проявляет себя иначе. Летящие вниз атомы обладают свойством без всякой причины, спонтанпо, отклоняться от строго вертикального падения. Это отклонение (по-гречески παρέγκλισις; более известен, однако, латинский перевод этого термина — clinamon) бывает ничтожно малым; тем не менее в процессе длительного падения атомов оно может привести к столкновениям отклоняющихся атомов с другими. Подобные столкновения приводят как к отталкиванию атомов друг от друга, так и к их сцеплению. Будучи охвачены сцепленными частицами, отклонившиеся атомы начнут колебаться в разовые стороны, не прекращая, впрочем, своего падения вниз. Сцепление большого числа атомов приведет к тому же результату, что и у Демокрита, а именно к образованию вихрей, из которых затем возникнут миры. Разница по сравнению с Демокритом состоит лишь в том, что эпикуровские миры продолжают падать вниз с той же скоростью, что и отдельные атомы; мы участвуем в этом движении и потому не замечаем его.
Эпикуровская идея спонтанного отклонения атомов от прямолинейного падения привлекала к себе внимание как древних мыслителей, так и ученых нового времени. В большинстве случаев она встречала по отношению к. себе резко отрицательную реакцию. Еще Цицерон писал по этому поводу, что нет ничего более позорного для физика, чем утверждать, что нечто совершается без при чины: ait enim declinare atomum sine causa; quo nihil turpius physico quam fieri quisquam sine causa dicere[322]. А вот как выразится по этому поводу известный историк философии XIX в. Эд. Целлер: «Его учение об уклонении атомов стоит в полном противоречии со строго механическим взглядом атомизма на природу»[323].
Высказывание Целлера отражает предрассудки, которые были присущи науке XVIII–XIX вв. Действительно, откуда следует, что атомизму должен быть присущ «строго механический взгляд на природу»? Это, по-видимому, хорошо понимал К. Маркс, который в своей диссертации «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура» решительно принял сторону Эпикура. В наше время соображения молодого Маркса могут показаться схоластическими. И все же они свидетельствуют о его поразительной проницательности: напомним, что физика XX столетия, сформулировавшая соотношения неопределенности Гейзенберга, решительно отказалась от механического детерминизма в области микромира, — того самого детерминизма, который казался Целлеру неотъемлемой принадлежностью атомистики. Разумеется, сходство между «отклонениями» Эпикура и закономерностями квантовой механики имеет характер чисто внешней аналогии. Любопытно, однако, что и в том и в другом случае отказ от детерминизма на атомном уровне использовался для обоснования человеческой свободы воли. Для Эпикура это был, по-видимому, основной стимул, побудивший его допустить спонтанное отклонение атомов. В современной науке связь между соотношениями неопределенности и фактами человеческого сознания остается пока что не более чем гипотезой[324].
