Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Джунковский. — Да.
Председатель. — А вице-директорами?
Джунковский. — Вице-директорами были Кафафов и Виссарионов. Виссарионов был вначале, потом Виссарионов ушел.
Председатель. — Кафафов был не по политической части?
Джунковский. — Политической частью, особым отделом, заведывал Виссарионов, а после него А. Т. Васильев.
Председатель. — Теперь вы изволите командовать дивизией?
Джунковский. — Я начальник 15-й сибирской стрелковой дивизии.
Председатель. — Вы приняли пост товарища министра по приглашению кого?
Джунковский. — Н. А. Маклакова.
Председатель. — Будьте добры изложить, что вы нашли в департаменте полиции. Какие изъяны были здесь, что остановило ваше внимание, с чем вы начали бороться, что вам удалось сделать и как? Внешняя структура нами уже изучена, а вот со стороны внутренней, со стороны политического розыска, мы желали бы получить дополнительные разъяснения, — особенно по вопросу о секретном сотрудничестве, о том, что на жаловании у департамента полиции состояли лица, бывшие членами революционной организации?
Джунковский. — Когда я приехал и вступил в должность товарища министра, то у меня, прежде всего, была мысль очистить корпус жандармов. Вот на что я, главным образом, обратил внимание.
Председатель. — Что именно вы считали нуждающимся в реорганизации?
Джунковский. — Мне хотелось отобрать от корпуса жандармов всю политическую часть и учредить политический орган, в который не входили бы офицеры. Вот в чем была моя основная мысль.
Председатель. — У вас была мысль наполнить этот особый политический орган юристами, представителями прокуратуры или просто порядочными людьми?
Джунковский. — Несомненно, мне хотелось это сделать. Но прежде всего мне нужно было, конечно, отобрать от жандармского корпуса все политические дела. Я хотел превратить жандармский корпус в боевую единицу и обставить его как жандармскую полицию на железных дорогах, в виду того, что железные дороги играют весьма важную роль в стратегическом отношении, а потому для сохранения порядка в смысле военном необходимо иметь там орган чисто-военный. Затем я предполагал реорганизовать конно-полицейскую стражу, которая имелась в то время во всех губерниях, но, по многим причинам, не достигала своего назначения, в дивизии, подобные тем, какие были в Петрограде, Варшаве, Москве и Одессе. Я хотел достигнуть того, чтобы конная стража не имела наемного характера, — чтобы это было настоящее войско по призыву. Я предполагал, что, при таких условиях, это будут рассеяны по всей России боевые эскадроны, которые будут иметь в себе, так сказать, мало полицейского, но будут призываться, в случае надобности, туда и сюда для сохранения порядка. Вот, собственно, какова была моя мысль относительно реорганизации корпуса жандармов. Затем, первое, на что я обратил внимание и что, к счастью, скоро удалось сделать, относится к агентуре в войсках. Я считал, что иметь в войсках секретных сотрудников из самих солдат — это такой разврат и развал всей армии, что дальше терпеть этого нельзя. Встретил я в этом направлении большой отпор, так как многие из военных лиц с этим не соглашались, — находили, что только при такой агентуре и можно еще следить, чтобы в войска не проникла пропаганда. Я же доказывал, что эти агенты в войсках, которыми состоят сами солдаты, — какой-нибудь солдат, которому жандармский офицер платит три рубля за то, что он принес сведения, — недопустимы. Фактических данных у меня не было, я судил по рассказам. В Туркестане, например, было восстание в одном из саперных батальонов; говорили, будто это восстание произошло вследствие того, что сотрудник из солдат не давал сведений, что тогда ему передали прокламации и приказали распространить их, а затем посмотреть, у кого они найдутся. Все это я находил развратом, а потому принялся за уничтожение этого — с такою решительностью, что если бы не удалось, я бы ушел. Встретил я большое сочувствие в этом отношении у тогдашнего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Я поехал к нему в надежде найти опору в этом деле и объяснил ему мою точку зрения. Он со мною вполне согласился и выразился так, что благословляет меня на это дело. После этого я с легкою душой мог это делать, потому что раз я имел такую крупную заручку, мне это было гораздо легче. Со стороны министра Н. А. Маклакова я тоже встретил, в этом отношении, полное сочувствие. Он сразу пошел мне навстречу и никакого противодействия с его стороны я не встретил. Противодействие я имел, главным образом, со стороны директора департамента Белецкого, который считал, что без этого все у нас пропадет. А я считал, что дело от этого может только выиграть.
Председатель. — Белецкий был против этого, а другие — Виссарионов, например?
Джунковский. — Я думаю, он тоже был против, — не могу сказать утвердительно, но департамент полиции, в полицейской его части, вообще был против. Вследствие этого я и стремился избавиться от них. И вот вначале избавился от Виссарионова, а потом от Белецкого, — потому что я встретил в них противодействие, а если и не встречал противодействия, то чувствовал, что говорят мне одно, а делают другое. Очень неприятное чувство было, поэтому я иначе не мог.
Председатель. — Значит, и Белецкий и Виссарионов должны были уйти по вашему настоянию?
Джунковский. — Безусловно. Виссарионова я сам, лично вызывал и сказал ему все, Белецкому же сказал министр внутренних дел Маклаков, по моей просьбе, в мое отсутствие.
Председатель. — А чем объясняется, что вы так долго терпели Белецкого?
Джунковский. — Очень трудно было отделаться от него.
Председатель. — Это вопрос о военной агентуре. Теперь не припомните ли что-нибудь, в связи с этим, об агентуре в средне-учебных заведениях?
Джунковский. — Это было то же самое. Не могу сказать, когда это было, но помню, что я наткнулся на этот вопрос, когда потребовались списки сотрудников по какому-то делу. Я вдруг увидал: гимназист седьмого класса, гимназист шестого класса…
Председатель. — Это было по Петрограду?
Джунковский. — Не помню.
Председатель. — Может быть, это был доклад в связи с деятельностью полковника фон-Коттена?
Джунковский. — Вот, совершенно верно! Тогда я страшно возмутился и приказал, чтобы ни один учащийся в агентуре больше не был.
Председатель. — А не поднимался у вас общий вопрос о секретном сотрудничестве, — об оплате из средств государства лиц, которые, состоя в революционных организациях, совершали преступления? И если этот вопрос поднимался, то что говорили вам по этому поводу юристы, из числа тех, которые были в департаменте полиции? Ведь вы сами не юрист, не правда ли?
Джунковский. — Нет, не юрист.
Иванов. — Я хотел бы знать, Владимир Федорович, удалось ли вам добиться уничтожения военной агентуры?
Джунковский. — Удалось.
Иванов. — Но вам неизвестно, не восстановилось ли это потом, после вашего ухода?
Джунковский. — Удалось мне это с большим трудом. Несколько раз приходилось напоминать об этом. Сначала я один циркуляр издал об агентуре. Потом стали до меня доходить слухи, что прежний порядок все же сохраняется. Тогда я велел представить, для личной проверки, списки сотрудников и нашел в них несколько солдат. Тогда я отдал приказ, что если еще раз будет замечено это, то лицо, которое их привлекало, будет ли оно состоять в жандармской охране или охранном отделении, будет моментально отрешено от должности и предано суду за неисполнение приказа.
Иванов. — А после вашего ухода, вам известно, что было?
Джунковский. — Я ведь сразу уехал на войну. До меня доходили слухи, что прежний порядок восстановлен, однако, утверждать я не могу.
Иванов. — У нас имеются данные на этот счет.
Джунковский. — Относительно того вопроса, который вы изволили задать мне сейчас, — о существовании сотрудников, которые принимали участие в различных организациях, — я должен сказать, что не ставил себе этого вопроса в такой форме. Я поднимал вопрос о провокации вообще и где только мне удалось заметить какую-нибудь провокацию, там я старался, насколько я мог, вырвать ее с корнем. Но мне давалось это довольно трудно, потому что во все мелочи чисто практические я не входил, считая, что это не есть обязанность товарища министра: он должен давать лишь руководящие указания, а другие органы должны приводить эти указания в действие. Ведь на мне лежала такая масса дел, что вникать в подробности, следить за тем, кто такие сотрудники, откуда они и что из себя представляют, я не имел возможности, но я давал указания, чтобы провокации отнюдь ее было. Наткнувшись на то, что после 1906 г. были организованы районные охранные отделения, и ознакомившись с деятельностью этих районных отделений, я увидел, что они поглощают колоссальную уйму денег; пользы от них не было никакой, а вреда очень много, потому что это было какое-то государство в государстве. На основании закона в России существовало три охранных отделения, — петроградское, московское и варшавское, и несмотря на мое желание произвести общую реорганизацию данного дела, для расформирования этих отделений не было решительно никаких данных. Но тут я наткнулся на существование районных отделений, как, например, центрального, северного, туркестанского, таганрогского — не помню уж теперь, сколько их было, но где только можно было, везде насажали охранных отделений,[25] причем все они были вне закона, потому что на законном основании, повторяю, существовали только три, и если где процветала провокация, то как раз в этих отделениях. Для них создавались всевозможные инструкции, но агентуре предоставлено было такое широкое поле деятельности, что там все, что угодно, можно было делать. Поэтому в один прекрасный день я и уничтожил все эти охранные отделения, причем там, где ко мне очень приставали, что никак невозможно уничтожить, — в больших центрах и городах, — при жандармских управлениях учреждены были для регистрации особые розыскные или регистрационные бюро. Вот, собственно, что я могу вам сказать в ответ на ваш вопрос. А что касается состава сотрудников, вопроса о том, кто именно там работал или как работал, — я в это совершенно не входил, не спускался, так сказать, до этих низов.
