А. Федорович - Генерал В. О. Каппель
"Генералу Сыровому, копия Верховному Правителю, Предс. совета министров, генералам Жанену и Ноксу, Владивосток Главнокомандующему японскими войсками ген. Оой, командирам 1-ой Сибирской 2-ой и 3-ей армии, Командующим военных округов -- Иркутского ген. Артемьеву, Приамурского ген. Розанову и Забайкальского Атаману Семенову. Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов, задержан на ст. Нижнеудинск поезд Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего всех русских армий с попыткой отобрать силой паровоз, причем у одного из его составов даже арестован начальник эшелона. Верховному Правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз, и этим нанесено оскорбление всей Русской Армии. Ваше распоряжение о непропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов Русской Армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и детьми сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская Армия, хотя и переживает в настоящее время испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных и благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью, стоя не раз перед лицом смерти от большевицких пыток. Эти люди заслуживают общего уважения и такую армию и ее представителя оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий армиями восточного фронта, требую от вас немедленного извинения перед Верховным Правителем и армией за нанесенное вами оскорбление и немедленного пропуска эшелонов Верховного Правителя и Председателя совета министров по назначению, а также отмены распоряжения об остановке русских эшелонов. Я не считаю себя в праве вовлекать измученный русский народ и его армию в новое испытание, но если вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, уважая друг друга, дрались в одних рядах во имя общей цели, решились нанести оскорбление Русской армии и ее Верховному Главнокомандующему, то я, как Главнокомандующий Русской Армией, в защиту ее чести и достоинства требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. № 333. Главнокомандующий армиями восточного фронта, Генерального штаба Генерал-лейтенант Каппель".
Когда кто-то из чинов штаба выразил сомнение в том, что Сыровой примет вызов, Каппель взорвался -- "Он офицер, он генерал -- он трусом быть не может". Так рассуждал рыцарь долга и чести, не представлявший, что в Сыровом, как в офицере, этих качеств не было никогда. Прошел день, другой, третий, бесчинства чехов продолжались, но ответа от Сырового Каппель не получил, как не получил его и Атаман Семенов, заявивший, что он заменит Каппеля у барьера, если исход дуэли будет для того роковым.
Медленно, но упорно пробивалась армия вперед среди взбаламученного моря сошедшей с ума Сибири, она шла вперед -- куда? Об этом никто не думал, так как знали, что за них за всех думает тот, за кем они идут, кого каждый день видят среди своих рядов. А он все пристальнее всматривался в тот квадрат карты, где синей краской отмеченный Енисей проходил около отмеченного черным кружком Красноярска. Но судьба сулила иначе -- Красноярск стал той последней гранью, у которой испытывались верность, упорство, доблесть и честь. У Красноярска армии пришлось держать последний кровавый экзамен, после которого в ее рядах остались те, кто до последнего дня был верен идее борьбы с поработителями России, верен заветам Каппеля.
Уже на полпути между Ачинском и Красноярском в штаб фронта стали приходить темные, глухие слухи о тревожных событиях в городе. И страшным ударом упало известие, что ген. Зиневич изменил и перешел на сторону красных. Молча, с застывшим лицом прочел Каппель это донесение. Встал, подошел к окну, долго стоял. Молчали чины штаба. Нависла гибель, казалось, неизбежная -- сзади, не отрываясь, шли красные полчища, впереди путь был прегражден свежими войсками изменника Зиневича и партизанского отряда Щетинкина.
И невольно все глаза устремились на фигуру Главнокомандующего, стоявшего у покрытого морозными узорами окна. От него одного зависело теперь все дальнейшее. Все понимали, что силы неравны -- численно двигающиеся части были сильнее, но они были измотаны до предела, части же изменников, давно стоявшие в Красноярске, были свежими и более боеспособными, а кроме того, у них была артиллерия, которой у армии фактически не было. Кроме того, было известно, что под влиянием усталости и безусловной тайной агитации большевиков, на некоторые части положиться нельзя. Летучки из Красноярска, написанные обычным красным стилем, призывали к миру, окончанию гражданской войны, мирной жизни, по которой стосковались все. В одной из летучек говорилось: "Братья, протянем друг другу руки, кончим кровопролитие, заживем мирной жизнью. Отдайте нам для справедливого народного суда проклятого тирана Колчака, приведите к нам ваших белобандитов, царских генералов, и советская власть не только забудет ваши невольные заблуждения, но и сумеет отблагодарить вас".
Каппель все стоял у окна вагона, спиной к чинам штаба. В голове огнем пролетали мысли -- решение должно быть вынесено сейчас же, но для этого нужно было учесть все обстоятельства, которых было так много. Каппель стоял перед фактом страшным, почти непреодолимым, но он понимал, что этот факт нужно преодолеть. С ним шли люди, доверившие ему свои жизни и это было главное. Борьба подошла к крайней степени и в этой борьбе, которой он отдал всю жизнь, он требовал неумолимо от самого себя отыскать выход, который не дал бы торжествовать изменникам. О Зиневиче он позабыл -- просто с гадливостью отбросил от себя всякие мысли о нем.
Наконец он повернулся от окна. Лицо было спокой но, но глаза стали совсем черными. Он подошел к столу, сел. Молчал еще минуту, потом совсем тихо стал говорить.
-- "Идти вперед должны и будем. Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше -- это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Слабые отпадут -- их нам не нужно. Крепкие пойдут со мной -- их я спасу, или погибну с ними. Но, если это суждено, то я буду с войсками до конца и своей смертью среди них докажу им свою преданность".
Подумав минуту, он продолжал: "Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем. Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Красноярск мы должны будем обойти. Наперерез нам будут, конечно, брошены красные части -- мы прорвемся. Мы должны прорваться", голос его зазвенел. -- "Вы поняли -- мы должны прорваться".
Все поняли, что в это решение вложена вся воля, вся вера Каппеля в верность исповедуемой им идеи, и, подпав под гипнотическое обаяние этой воли, чины штаба, некоторые старше Каппеля годами, с каким-то детским восторгом глядели на него, а поручик Бржезовский, молодой адъютант Главнокомандующего, не выдержал и, вскочив, крикнул: "Прорвемся! Обязательно прорвемся!"
Медленно штаб фронта двигался к Красноярску. Связь с востоком и Верховным Правителем была прервана городом-изменником. Армия оказалась в элипсисе окружения противника. Длинные стороны элипсиса постепенно сокращались и, когда эшелон штаба фронта подошел к ст. Минино, недалеко от города, элипсис обратился в круг. Сзади была красная армия, впереди Красноярск, с боков на сотни верст расстилалась снежная пустыня, таившая в себе неизвестность, может быть, села и деревни, тоже перешедшие на сторону противника. Телефонная связь с городом прервана не была, но телефонисту штаба делать было нечего. Каппелю, конечно, не о чем было говорить с Зиневичем, а последний тоже молчал. И вдруг телефонист вздрогнул -- аппарат дал позывные из Красноярска. К аппарату вызывали генерала Каппеля. Он поручил полк. Вырыпаеву принять телефоннограмму. Аппарат, хрипя и щелкая, передал фразу: "Когда же вы наберетесь мужества и решитесь бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире".
Зная в какое возбуждение придет Каппель от этой телефонограммы, полк. Вырыпаев смущенно пошел к Главнокомандующему и, встретив его вопросительный взгляд, молча протянул телефонограмму. Каппель прочел и поднял на Вырыпаева тяжелый взгляд воспаленных от бессонных ночей глаз. Отбросив в сторону стул, он смял в руке телефонограмму, швырнул ее на пол, растоптал ногами и под бешеным ударом кулака по столу подпрыгнула и опрокинулась чернильница. Задыхаясь, машинально хватаясь за кобуру, бросил фразу: "Если бы он был здесь!"
Вырыпаев понял, что было бы с Зиневичем. если бы он сейчас встретился с Каппелем. Звеня шпорами, бросился он в телеграфное отделение. Аппарат с городом еще не был разъединен и щелкал впустую.
