Виталий Пенской - Иван Грозный и Девлет-Гирей
И еще одно интересное свидетельство, сохраненное для нас Холмогорской летописью. Неизвестный русский книжник, ее составитель, писал, что в ответ на «отпуск» Иваном Грозным «Крым воевати» «князя Ивана Дмитреевича Вельского и иных воевод многих» Девлет-Гирей «из Крыму выбежа и Поле пожгоша, не пущая воевод московских в землю»{158}. Возможно, что известие о том, что татары выжгли степь, повлияло на решение Ивана Грозного окончательно отказаться от плана предпринять большую военную экспедицию против Крыма, подкрепив действия передовых отрядов под началом Д. Адашева со товарищи наступлением главных сил русской рати.
Однако пока Иван не собирался распускать собранные полки, хотя бесцельное, пустое стояние огромного войска дорого обходилось всем: и казне, и самим ратным людям. Запущенный маховик войны остановить было не так уж и просто, тем более что и Москва, и Крым не испытывали особого желания это сделать. В степи, судя по всему, бродили татарские отряды, и, судя по тому, что хан не решился атаковать Адашева даже на Монастырском острове, немалые — во всяком случае, в разрядных книгах есть сведения о том, что в этом году крымские «царевичи» пытались совершить набег на Коломну, но были разбиты посланными от воеводы боярина И.П. Федорова со товарищи головами с выборными людьми, за что боярин и его помощники были награждены присланными от царя золотыми.
Так или иначе, но в июле на берегу была объявлена тревога и полки сели в седло. По вестям, принесенным из Путивля сыном боярским Третьяком Ртищевым, Иван «отпущал» бояр и воевод и они со своими людьми «стояли на поле, прошед Тулу», «за Дедиловым, на Шивороне». Видимо, они расположились там, где сыскал для них место князь М.И. Воротынский, примерно в 120 верстах южнее Серпухова. Одновременно со служилыми татарами в Серпухов был отправлен «царь» Симеон Касаевич, «а у царя Семиона был боярин Иван Михайлович Воронцов; да в Серпухове же был царевичь Тохтамыш, у царевича был Микита Большой Иванов сын Чюлков»{159}. В готовность на случай, если государь сам по вестям решит выступить в поход, были приведены двор старицкого князя и новокрещеные черкесские князья Иван Амашук и Василий Сибок со своими людьми.
Однако вестей не поступило, и выход Ивана со своим двором не состоялся, ну а раз поход не задался, то не стоять же людям просто так на берегу. Потому царь и решил использовать представившийся случай для того, чтобы проверить мобилизационный механизм, дать «разминку» своим «стратилатам» и заодно проверить их исправность и боеготовность. Во всяком случае, в полях под Дедиловым И.Д. Вельский с воеводами устроил большой смотр собравшимся служилым людям, и одновременно такой же смотр был проведен и в украинных городах. Ну а пока полки стояли под Дедиловым, на всякий случай Вельский со товарищи послали в первых числах августа «на Тихую Сосну воеводу Ивана Федцова с теми людьми, которые с ним, а велели ему стояти в Сербольском лесу (под нынешними Ливиами, на бродах через Сосну, примерно в 150 верстах к югу от Дедилова. — Я.В.)», о чем и отписал Ивану 7 августа{160}.
Дедиловское «стояние» закончилось 23 августа, когда стало окончательно ясно, что хан так и не решился вылезти за укрепления Ферах-Кермана (так татары называли Перекоп) и сколько-нибудь крупных отрядов татар в степи нет.
Держать дальше огромное войско в Поле было бессмысленно, тем более что в ноябре истекал срок заключенного перемирия с ливонцами и нужно было дать время тем же новгородским помещикам отдохнуть и пополнить запасы перед новым походом на «ливонских немцев». 23 августа «царь и великий князь велел з Дедилова воеводу князя Ивана Дмитреевича Бельсково отпустить и всех бояр и воевод отпустить, а на Дедилове велел государь оставить бояр и воевод князя Петра Ондреевича Булгакова да Петра Васильевича Морозова»{161}.
С роспуском главных сил русской рати на зимние квартиры раскрученное колесо войны, конечно, не остановилось. Вскоре после того, как полки разошлись, в Москву пришли вести, что Девлет-Гирей все-таки решился выйти за Перекоп. Поэтому на всякий случай в Калугу были отправлены князь М.И. Воротынский со товарищи, а на берегу развернулись пять полков. Следом за ней пришла другая неприятная новость «с Поля», что Девлет-Гирей приближается к «государевой украйне». Навстречу хану был послан князь Воротынский с тремя полками (кстати, это показывает, насколько низко оценивали тогда боеспособность татарского войска на то время в Москве){162}. Однако встреча с ханом не состоялась — высланные вперед сторожи не нашли ни самой его рати, ни ее следов.
Однако слухи о ханском выходе появились не на пустом месте. Откуда они взялись, становится ясным из грамоты, что была доставлена в Москву 12 сентября от посланного еще весной к Исмаилу Е. Мальцева (к этому посланию мы еще вернемся). В послании к Ивану Мальцев сообщал, что «славу деи царь (Девлет-Гирей. — П.В.) пущает, хочет ити на твою государеву украину. А сам деи блюдетца твоих государевых людей, которые на Дону и на Днепре». Но что еще оставалось делать хану, когда его войско серьезно ослабело из-за мора, а множество коней и верблюдов погибло или было угнано русскими и их союзниками заволжскими ногаями? К тому же неудачи последних лет привели к тому, что хан стал чувствовать себя на троне очень неустойчиво — число недовольных его политикой, неспособностью не то что «насытить» мурз и рядовых татаринов, но даже просто защитить сам крымский улус от набегов Козаков и русских, резко выросло. Еще летом 1559 г., как писали Ивану с Днепра, «коли Данило (Адашев. — П.В.) с моря приходил на улусы, и тогды у них страх великой от царя и великого князя приходу, и все бегали в горы, чаяли, что государь пришол. И вперед на них страх великой от государя: с моря и с Поля многими месты приход на Крым, уберечися им нелзе. И всею землею приходили ко царю, чтобы ся с царем и великим князем помирил»{163}. Разочаровавшись в хане и опасаясь новых набегов, многие крымские и ногайские улусы осенью и в начале зимы подались на правую, «литовскую» сторону Днепра.
И на этом бедствия «крымского» не закончились. Черкесы племени Жане, ставшие союзниками Ивана IV, в конце лета напали на владения турецкого султана и хана на Таманском полуострове, но, как писал Девлет-Гирей султану, были им разбиты, а предводители черкесов были схвачены ханом и его людьми. Однако этот успех хана с лихвой оказался перекрыт последствиями набегов казаков с Монастырского острова на крымские улусы. В декабре 1559 г., когда неожиданно теплый ноябрь закончился, и «безпута», когда нельзя было «ехати» «ни верхом, ни в санех», прекратилась, с Днепра пришли новые вести. В Москву приехали с низовьев Днепра козацкие атаманы Гаврило Слепецкий со товарищи, что оставались там после ухода Адашева наблюдать за татарами. Атаман сообщил, что летом и осенью он и его люди неоднократно ходили на крымские и ногайские улусы, кочевавшие в степях Северного Причерноморья, «имали» у татар «улусы» их, «жен и з детьми», и на их сторону перешел ногайский Тягриберди-мурза, с которым они снова ходили на крымские улусы. «И бой им с крымцы был великий, — продолжал свой рассказ атаман, — а побили многых людей крымскых и нагайскых, убили семь мырз и поймали многие улусы». Иван пожаловал атамана и его людей, а также щедро наградил Тягриберди-мурзу и его брата, также приехавших в Москву и присягнувших служить русскому государю со своим улусом. Мурза сообщил и еще одну интересную весть — Девлет-Гирей рассорился с откочевавшими было к нему ногайскими мурзами, и к тому же в Крыму «голод великой» (еще бы — непрерывные набеги русских и украинских Козаков нанесли большой урон татарским стадам, да и заниматься татарам «наездом» земледелием в таврических степях было теперь несподручно){164}.
Рассказы атаманов и Тягриберди-мурзы подтвердили сведения, что были доставлены несколькими месяцами раньше посланцами Мальцева и Адашева. Русский посол тогда писал, что в Ногайскую Орду «выбежал» из Крыма «Исмаилев человек» Карачура, который сказывал, что де Девлет-Гирей «Кангулу князя … убил и иных князей, а Сюлеша деи не убил (о Сулеш-мурзе скажем немного ниже. — П.В.)… Да и нагаем, государь, не верит». К этому Мальцев добавлял, что хан «у турского деи, государь, на тобя всегды просит помочи, мови деи мочи нет, жить от него (Ивана. — П.В.) не мочно. И салтан деи ему отказал, мне деи самому недосуг». Потому то, завершал свою мысль посол, «никако деи ему (крымскому хану. — П.В.) никуды не бывать»{165}.
Кстати, Исмаил-бий к осени оживился и наконец-то перешел к активным действиям. Положение в его Орде несколько улучшилось. Конечно, последствия великого голода и разорения предыдущих лет полностью избыть было невозможно, да и врагов, готовых перебежать на сторону неприятелей бия, у Исмаила в его Орде оставалось немало. Как писал Мальцев, «нагаи, государь, все пропали, немного их с Смаилем осталось, да з детми, да и те в розни. Дети Исмаиля не слушают. А шесть братов, государь, Шихмамаевы дети на Яике, а с Смаилем не в миру… А улусы, государь, у Исмаиля мешаютца, грозят ему, хотят в Крым бежать». В этой ситуации Исмаил, полагая, что наступление — лучший вид обороны, решил попытаться счастья, начав малую войну с «крымским», заодно решив целый ряд проблем. Набеги на крымские улусы позволяли бию, с одной стороны, направить негативную энергию своих соплеменников на внешнего врага, а с другой стороны, в случае успеха и мурзы, и рядовые ногаи могли рассчитывать поправить свое материальное положение, разжившись у крымцев «животами», скотом и полоном. Еще в начале сентября 1559 г. посол бия Амангильдей передал Ивану грамоту от своего господина, в которой Исмаил сообщал, что он «ратен» с Девлет-Гиреем, а потому «девети братов головами учинив, лехким делом войною в Крым послал есми, та моя ратная посылка без урыву учнет ходить».
