Людвиг Стомма - Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений
А вот что. Триумф крупных землевладельцев и как следствие маргинализация и зависимость от них мелких поселенцев позволили победителям отобрать у индейцев огромные территории и создать латифундии, поставившие крест на существовавшем до тех пор в аграрной сфере относительном равновесии. В этих непропорционально разраставшихся поместьях срочно требовалась такая масса рабочих рук, которую не в состоянии была дать европейская колонизация. При этом речь шла о работе в таких правовых и бытовых условиях, где не предполагался сколько-нибудь серьезный контроль извне. Отсюда и резкий рост спроса на черных рабов, т. к. индейцев было мало, а кроме того, они считались строптивыми, и опять же, благодаря знанию местности, склонными к побегам. Только теперь это уже были не креолы. «Растущая потребность в рабской рабочей силе, — пишет Ира Берлин, — привела к тому, что черных невольников, привезенных с Карибских островов, оказалось недостаточно. Поэтому плантаторы обратили свой взор в глубь Африки — континента, поставлявшего рабов. В 1680-х гг. в Виржинию было привезено около 2000 африканцев. Это количество удвоилось в 1690-х гг., и еще раз удвоилось в 1710-х гг. В период с 1700 по 1710 гг. в колонию (речь только о Вирджинии. — Л. С.) доставили почти 8000 африканцев…» Поначалу их привозили из стран, расположенных на берегах Гвинейского залива, позднее также с территорий, расположенных южнее залива вплоть до самой Анголы. Это были земли с самым пестрым этническим составом на всем Черном континенте. Работорговцев это, понятное дело, нисколечко не волновало. Товар смешанными партиями направляли на сборные пункты, откуда ему предстоял путь за океан. По прибытии на место хаос только усугублялся. Ведь никто не покупал рабов в зависимости от их происхождения, важно было физическое состояние и пригодность к труду. Существенным элементом являлась также половая диспропорция. В цене были мужчины, которых и привозили в два-три раза больше, чем женщин. Когда же плантаторы пришли к выводу — и такое случалось нередко, — что, чем покупать новых рабов, проще наладить их размножение в рамках имеющегося хозяйства, они назначали пары, нимало не заботясь о том, чтобы будущие партнеры хотя бы понимали друг друга. «Языковой барьер отделял невольников не только от надсмотрщиков, но и от товарищей по несчастью». В такой ситуации единственным средством общения был поначалу ломаный, но постепенно усвоенный рабами язык хозяев. То же самое произошло и на уровне культуры. Из родной культуры рабов сохранилось только то, что в далекой Африке являлось общим для многих племен — элементы танца, особое чувство ритма, своеобразные вокальные способности и т. п. Особого внимания заслуживает то, что помимо метисации, присутствовало принципиальное противопоставление «мы черные — они белые», означавшее «мы обиженные — они обидчики», невзирая на зачастую куда более сложные взаимоотношения между плантаторами и рабами. И, тем не менее, как показывают современные исследования, уже во втором, максимум в третьем поколении, ввиду потери бесполезного родного языка, а также традиционных родо-племенных связей и прогрессирующей аккультурации, черные невольники полностью утратили свою этническую идентификацию. Факт, что они родом из племени игбо, фульбе или хауса, стал бессмысленным. Ира Берлин справедливо замечает, что разрыву связей с родиной способствовало также присвоение прибывшим новых имен. «Роберт Кинг Картер, пожалуй, самый богатый из нуворишей Чесапика, так объяснял процедуру “посвящения” прибывших африканцев в новый социальный статус: “Я дал им тут имена, и по ним мы всегда можем различить, какого они роста. Я не сомневаюсь, что мы повторяли их достаточно часто, чтобы каждый мог запомнить свое имя и сразу отзываться на него». Затем Картер отправлял своих невольников на близлежащую плантацию или в так называемый загон, где надсмотрщик повторял всю процедуру, “стараясь, чтобы негры, в равной степени женщины и мужчины, которых я присылал, всегда назывались теми именами, которые были им даны”». Картер раздавал имена исходя из физических особенностей рабов, другие забавлялись, называя невольников библейскими или историческими именами — Саломея, Цезарь, Ребекка, Цицерон, Кинг… Иные плантаторы, не отличавшиеся буйной фантазией, пользовались самыми банальными именами, а то и вовсе англосакскими фамилиями — Смит, Джим, Джо… Однако каждый раз при получении рабом нового имени исчезала заключенная в традиционных именах принадлежность к своему роду или племени. Впрочем, для собственных нужд рабовладельцы создали специальную терминологию. К примеру, рабов из Нигерии, малоценных, считавшихся ленивыми и физически слабыми, называли «калабарами», а самых лучших, сильных и мускулистых из Гамбии и близлежащих земель «коромантами» и т. д. Белые американцы эту потерю африканскими рабами национальной идентичности и традиций считали большим достижением. Ведь, казалось бы, отсутствие связей между рабами затрудняло возможность их объединения, а следовательно, организованного сопротивления. В своей близорукости рабовладельцы не понимали, что добиваются прямо противоположного. Для людей, лишенных корней, истории своего рода и происхождения, родиной за неимением другой стала Америка, а общим языком — язык хозяев. Таким образом, появилась новая социальная группа, — а может быть, следует говорить и о народе — африканские рабы. Они видели свое будущее только в Америке, ведь все остальное у них отняли, и рано или поздно они должны были начать борьбу за свои свободу, права и достоинство.
Со временем популяция африканских рабов, с одной стороны благодаря импорту все новых рабов, с другой — естественному приросту, год от года увеличивалась. В 1840 г. они уже составляли:
55 % жителей Южной Каролины,
52 % в штате Миссисипи,
48 % в Луизиане,
47 % во Флориде,
43 % в Алабаме,
41 % в Джорджии,
36 % в Вирджинии,
33 % в Северной Каролине и т. д.
К 1860 г. общая численность черных рабов в Америке достигла четырех миллионов, среди которых из-за высокой смертности по сравнению с белым населением абсолютное большинство составляли молодые мужчины. Не следует забывать, что «белая Америка» является многонациональной страной, где постоянно происходили и происходят конфликты между различными группами. Американцы британского происхождения подозрительно относились к ирландцам и немцам, а также к польским и итальянским иммигрантам. Французы из Луизианы терпеть не могли британцев, в чем с ними искренне солидарны были немецкие переселенцы. Все вместе они конфликтовали с мексиканцами, а вместе с мексиканцами — с остатками индейских племен. Постепенно в Америку начали прибывать китайцы и японцы, греки, евреи и т. д. И если рассматривать этнические группы переселенцев по отдельности, то черные рабы были самой многочисленной группой, объединенной общностью социальных интересов и ко всему прочему обладавшей ярким внешним отличительным фактором — цветом кожи. Количество переходит в качество. В середине XIX в. стало ясно, что сохранить социальный status quo черных рабов не получится. И белым американцам с Севера это растолковали вовсе не сентиментальная «Хижина дяди Тома», вышедшая из-под пера идеалистки и аболиционистки Гарриет Бичер-Стоу и поддержавшие ее протестантские церкви. Изменить сложившееся положение вещей вынудил неизбежный конфликт между развивавшимся капитализмом Севера и квазифеодальным застоем Юга. Парадоксальным образом первыми это поняли южане, и они же взяли в свои руки агрессивную инициативу. 4 марта 1861 г. в инаугурационной речи Авраам Линкольн уверял южные штаты, что его целью вовсе не является «прямо или косвенно вмешиваться в институт рабства в штатах, где таковой существует». В августе 1862 г. президент добавил: «Моя цель — спасение Унии, а не спасение или уничтожение рабства. То, что я предприму по вопросу рабства и по вопросу цветной расы, я предприму, если это поможет спасти Унию» (обе цитаты из книги Лонгина Пастусяка «Президенты», т. I; Варшава, 1987). Ей-богу, в этих заявлениях трудно увидеть сочувствие по отношению к рабам. Однако, поскольку Юг остался глух ко всем компромиссным предложениям, Линкольн увеличил давление. В сентябре он заявил, что «уничтожение рабства является необходимым военным средством». Абсолютный цинизм и абсолютный реализм. Было ясно, что ликвидация рабства подсечет экономику Юга под корень. Только 1 января 1863 г. Линкольн решился провозгласить «конец американского рабства», то есть подтвердил совершившийся факт ввиду неизбежного краха конфедератов. Да и без этого отмена рабовладения уже вписана в неумолимую логику истории. Тем не менее, новый статус вовсе не означал для многих освобожденных рабов перемену к лучшему. Первые поколения бывших рабов столкнулись на Юге с дискриминацией и остракизмом, принимавшими подчас преступные формы, а на Севере они пополнили в основной массе ряды люмпен-пролетариата. И все-таки процесс демократизации был запущен, хотя и длился более ста лет, да и сегодня не все проблемы еще урегулированы. Тем не менее, чернокожие жители Америки стали свободными и полноправными гражданами Соединенных Штатов. Удивительный парадокс истории состоит в том, что их национальную идентичность и сформировали, вопреки всем своим интересам, работорговцы и рабовладельцы, когда изощренно и целенаправленно оторвали невольников от их прежних корней. Желая сохранить привилегии белого общества, они добились того, что оно превратилось во многорасовое, в чем, впрочем, и заключается его сила и богатство.
