Дмитрий Хмельницкий - Союз звезды со свастикой. Встречная агрессия (сборник)
Следует отметить также, что об инициативе со стороны германских дипломатов к моменту появления «плана Шуленбурга» уже не может быть и речи, ибо сама д-р Фляйшхауэр признает, что после утверждения германским руководством плана «Вайс» – плана нападения на Польшу – «инициатива германской дипломатии» быстро стала перекрываться инициативой Гитлера, заинтересованного в политической изоляции Польши для успешного осуществления намеченной против нее военной кампании96. Под политической изоляцией Польши легшая в основу плана «Вайс» директива Гитлера от 3 апреля 1939 г. понимала ограничение войны боевыми действиями с одной лишь Польшей, исключив вмешательство Запада и России. Путь к этому вел через Москву, где с весны 1939 г. проходили англо-франко-советские переговоры о коллективном отпоре агрессору.
Поэтому целью приглашений к переговорам со стороны Германии было в первую очередь не допустить заключения трехстороннего соглашения между СССР, Англией и Францией, гарантировавшего безопасность Польше97, а во вторую очередь – обеспечить советский нейтралитет в момент, когда дело дойдет до германского нападения на Польшу. Москва стала решающим фактором в военных планах Гитлера, касавшихся Польши. Именно высшее руководство рейха, принимая во внимание настрой немецкого генералитета, заявлявшего, что войну, в которой придется сражаться против России, Германия, по всей вероятности, проиграет, и советовавшего «сближаться с Россией»98, всеми силами стремилось избежать войны на два фронта, ради чего и пошло на огромные территориальные уступки Советскому Союзу, зафиксированные в секретном дополнительном протоколе от 23 августа 1939 г. По словам В. М. Молотова, произнесенным им в ходе переговоров в Берлине 12 ноября 1940 г., соглашения августа 1939-го были прежде всего «в интересах Германии», которая смогла «получить Польшу», а позднее захватить Францию и начать серьезную войну против Великобритании, имея «крепкий тыл на Востоке»99. (Не будем забывать при этом, что такое развитие событий вполне соответствовало сценарию Кремля.)
И. Фляйшхауэр указывает также, что к сотрудничеству с СССР Гитлера толкало и ведомство Геринга, курировавшего выполнение германского четырехлетнего плана100. Это указание подтверждает факт, о котором шла речь выше: факт давних двусторонних экономических переговоров.
На достижение первоочередной из названных целей высшего германского руководства было направлено неоднократное вмешательство Германии в трехсторонние переговоры как раз на критических стадиях последних101. Отсутствие англо-франко-советского военно-политического соглашения выдвигалось непременным условием «значительного улучшения» отношений Германии с Советским Союзом102. Уже в ходе переговоров в Кремле 23 августа Риббентроп настаивал перед Сталиным на удалении западных военных миссий.
В ответ Сталин дал свое принципиальное согласие103.
Как видим, эти факты опровергают традиционное в советской историографии104 возложение вины за провал англо-франко-советских переговоров исключительно на правительства западных держав. Впервые такая позиция прозвучала в интервью К. Е. Ворошилова через несколько дней после подписания советско-германского договора о ненападении: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»105. 31 августа 1939 г. это утверждение было воспроизведено В. М. Молотовым в докладе на сессии Верховного Совета СССР106, и с тех пор оно не подвергалось сомнению в советской исторической науке.
Из исследователей этой проблематики лишь М. И. Семиряга107 и В. М . Кулиш108 указывают на незаинтересованность Сталина и Молотова в поисках баланса интересов с западными демократиями. Между тем в докладе ведущего в 30-х гг. в США специалиста по Советскому Союзу профессора Чикагского университета Самуэла Н. Харпера, сделанном «по горячим следам» совершенной им весной 1939 г. двухмесячной поездки в Советский Союз, отмечалось: «Именно Британская империя находится сейчас под угрозой, именно она слабее подготовлена к самообороне и в дополнение ко всему из-за своих обязательств в Восточной и Юго-Восточной Европе нуждается, если не поставлена перед необходимостью, добиваться сотрудничества с Советским Союзом. Я, однако, не видел никаких доказательств того, чтобы Москва пыталась извлечь выгоды из того положения, в котором оказалась Англия вместе со своей союзницей Францией, ослабленной стратегически по причине установления германо-итальянского контроля над Испанией»109. Данная констатация привела С. Харпера к пессимистичным выводам в отношении возможности успеха англо-франко-советских переговоров, что и подтвердило последующее развитие событий.
Одной из причин провала переговоров военных миссий трех держав советские историки (и эта позиция опять же прозвучала в Сообщении Комиссии Съезда народных депутатов СССР) называют отсутствие согласия Польши на пропуск советских войск через ее территорию для того, чтобы они могли войти в соприкосновение с агрессором, так как летом 1939 г. СССР общей границы с Германией не имел. Польша такое согласие дать отказывалась.
Однако при этом забывается, что СССР и не пытался склонить правительство Польши к сотрудничеству, переуступив эту часть работы Лондону и Парижу. Между тем вопрос об обращении СССР для решения названной проблемы непосредственно к польскому руководству неоднократно ставился последним перед западными демократиями110. Поэтому, как отмечает О. А. Ржешевский111, одной из вероятных инициатив советской делегации на переговорах могло быть приглашение на них полномочного представителя Польши, что, как известно, сделано не было.
С подписанием в Кремле 23 августа 1939 г. советско-германских соглашений желание Гитлера не допустить позитивного исхода англо-франко-советских переговоров и нейтрализовать СССР было исполнено.
Наконец, при всей заманчивости версии И. Фляйшхауэр и Л. Безыменского о том, что германские дипломаты вкладывали в уста советских собеседников больше, чем они могли сказать, трудно поверить в координацию действий всех чиновников германского министерства иностранных дел. Работа всех министерств германского государства находилась под жестким контролем Национал-социалистической партии, и все без исключения сотрудники подвергались проверкам, для чего указом Гитлера был создан специальный орган112. Поэтому, к примеру, руководитель политического отдела МИД Германии Верман, которого И. Фляйшхауэр также относит к лицам «прорусской ориентации» или близким к ним»113, едва ли мог быть участником «заговора дипломатов», ибо являлся партийным функционером114.
В свете вышеизложенного согласиться с утверждением, будто «новая эра» в советско-германских отношениях – плод усилий исключительно германской дипломатии, не представляется возможным.
Сборник документов «Нацистско-советские отношения. 1939–1941», изданный госдепартаментом США в 1948 г.115, открывается меморандумом статс-секретаря МИД Германии Э. Вайцзеккера о состоявшейся 17 апреля 1939 г. между ним и советским полпредом в Германии А. Ф. Мерекаловым беседе116. Согласно меморандуму, Мерекалов в ходе этой беседы якобы заявил, что нет причин, почему отношения между двумя странами не могли бы иметь нормальный характер, а затем постепенно и дальше улучшаться. На основе этого документа многие западные историки утверждают, что инициатива переговоров об улучшении советско-германских политических отношений исходила от советской стороны117. А. Г. Наджафов, учитывая, что дата встречи Мерекалова с Вайцзеккером – 17 апреля – совпадает с днем, когда народный комиссар иностранных дел СССР М. М. Литвинов вручил английскому послу в Москве советское предложение о заключении соглашения о взаимной помощи между СССР, Англией и Францией, подчеркивает существенность установления того, какая же из сторон – советская или германская – первой решилась перевести в практическую плоскость вопрос об улучшении двусторонних политических отношений118.
По советской версии, отраженной в телеграмме Мерекалова в НКИД СССР, беседа преимущественно касалась советских заказов заводам «Шкода»119.
И. Фляйшхауэр утверждает, что активная роль в беседе 17 апреля принадлежала статс-секретарю, а не советскому полпреду120. По мнению Фляйшхауэр, беседа, состоявшаяся действительно по инициативе советской стороны, представляла собой первый официальный шаг Германии к сближению с СССР121.
Однако немецкий историк никак не комментирует факт, который сама же и сообщает, а между тем он во многом подтверждает интерпретацию хода беседы, изложенную в меморандуме Вайцзеккера. Через десять дней после встречи Вайцзеккера с Мерекаловым свою запись этой беседы выслал в Москву по указанию М. Литвинова (изложение беседы А. Ф. Мерекаловым оставляло неясным ряд существенных для советского правительства вопросов) Г. А. Астахов, выполнявший во время встречи 17 апреля функции переводчика. Согласно записи Астахова, по предложению Вайцзеккера Мерекалов оказался в роли спрашивающего (так у кого же активная роль в диалоге: у того, кто задает вопросы, или у того, кто на них отвечает?), в результате чего разговор перешел на политические темы, в том числе тему советско-германских и германо-польских отношений122. В этом расхождений между записью статс-секретаря и записью Астахова нет. Однако пересказанные выше заключительные слова меморандума Вайцзеккера, вложенные им в уста советского полпреда, в действительности все же являются словами статс-секретаря. Тем не менее, рассматривать поведение Мерекалова в ходе беседы 17 апреля всего лишь как обязанность каждого дипломата заботиться об улучшении отношений со страной пребывания, подобно тому как это делает В. Я. Сиполс123, нет никаких оснований. Об этом свидетельствует сам круг поднятых Мерекаловым вопросов и характер их обсуждения. По этим же причинам не представляется возможным согласиться с И. Фляйшхауэр в том, что беседа эта представляла «зондаж Вайцзеккером Мерекалова»124 (кто кого «зондировал»?). Скорее, обе стороны проверяли готовность друг друга к политическому диалогу.
