Василий Смирнов - Крымское ханство в XVIII веке
Крым-Герай-хана (1182; 1768-1769) весьма чествовали при вторичном его назначении ханом: угощали, осыпали подарками; а султан вел с ним беседы насчет предстоящей кампании. Аудиенция ему и облачение его в ханские доспехи состоялись 7 джемазиу-ль-ахыра 1182 года (19 октября 1768). Тут же обнаружилось и умственное расстройство нового верховного везиря Гамзе-паши, который на другой день был сослан в Галлиполи и заменен Эмин-пашой[98], султанским зятем.
На Крым-Герая возлагались великие надежды в предстоявшей кампании, а потому вскоре последовавшая смерть его — при тогдашнем безлюдье в личном составе правительственной корпорации — составила чувствительную утрату для Оттоманской Порты. Ресми-Ахмед-эфенди, вообще не особенно щедрый на похвальные отзывы и, в частности, не слишком сочувственно относившийся к татарам и их ханам, так описывает Крым-Герая: «Крым-Герай был… богатырь из татар. Он был грозный человек, умевший осуществлять свою угрозу. Татары и казаки боялись его. За тридцать дней до весеннего равноденствия, находясь в Каушане, как только он узнал о вступлении московов в ляхcкие пределы, тотчас же был готов с татарским народом войти в Польшу опустошить польские земли и во что бы то ни стало расстроить московское полчище в отношении продовольствия. По воле судьбы в течение нескольких дней известие о его смерти подтвердилось. Если бы счастье благоприятствовало и Крым-Герай в ту пору вошел бы в Польшу, то вправду причинил бы московцу великие хлопоты и, наверное, воспрепятствовал бы его смелому нападению на Хотин». Воздавая похвалу доблестным качествам хана, Ресми-Ахмед-эфенди, очевидно, не придает никакого значения тому, что уже было ханом сделано со времени объявления войны. По словам де Тотта, уже 7 января 1769 года Крым-Герай тронулся со своей многочисленной ордою из Каушан по направлению к русской границе, и, действительно, все подвиги татар состояли в опустошении и сожжении попутных селений и уводе пленных разных полов и возрастов.
Занятый главным образом своей собственной особой и амикошонскими отношениями к хану, барон де Тотт не сохранил даже чисел ханского маршрута: вышеприведенная цифра — 7 января — есть единственная в описании целой, хоть и непродолжительной кампании. Но о чем часто и настоятельно вспоминает болтливый француз, так это о страшных холодах, свирепствовавших в ту зиму, так что в ханском ополчении и люди, и лошади массами гибли от стужи. Превознося строгость дисциплины, настоятельно поддерживавшуюся железною волей Крым-Герая в своем полчище, и его гуманность, признаком которой де Тотт выставляет отвращение хана от отрубленных голов неприятельских, барон тут же преподробно рисует картину поистине варварской расправы хана с одним ногайцем-мародером и процедуру дележа пленников, причем на долю барона хан тоже отчислил десять красивых мальчиков. Трудно сказать, кто худшую роль играл в этом дележе — дикий ли татарин, по преданию отцов считавший эту процедуру делом обыкновенным, или цивилизованный француз, подавший своим нравом и манерами повод хану предполагать, что красивые мальчики составят весьма подходящий сюрприз приятному спутнику, который был «eloigne de son Harem»[99].
Самое любопытное из сообщаемого Тоттом — это факт крайнего нерасположения и недоверия Крым-Герая к туркам; он пророчил, что трусость их причинит много зол Оттоманской империи, и его пророчество, как известно, вскоре оправдалось.
Описывая это «последнее в нашей истории татарское нашествие», Соловьев говорит, что, «опустошив, по обычаю, земли и врагов и друзей, крымские разбойники, довольные ясырем, ушли за Днепр, и хан отправился в Константинополь, повез султану в подарок пленных женщин». Но тут не все сказано верно: Крым-Герай больше не видал Константинополя. Совершив свой опустошительный набег, хан вернулся опять в Каушан, куда, говорит Тотт, «мы прибыли одинаково довольные тем, что могли отдохнуть от трудностей кампании». Здесь у них проходило время «ay milieu des plaisirs dans lesquels Krim-Gueray aimait a se delasser»[100]. Барон умалчивает об оргиях, происходивших у Крым-Герая, за страсть к которым он и получил от своих соотечественников прозвище «Сумасшедший хан» — Дэли хан. Он и умер-то под звуки концерта, который играли ему шесть музыкантов, постоянно находившихся в его покоях. Подвергаясь во время похода всем неудобствам и трудностям зимнего путешествия и питаясь вместе с прочими татарами толокном, Крым-Герай в то же время умел смаковать хорошее венгерское вино и очень любил наслаждаться фиглярскими зрелищами. Любопытно известие как относительно оргий, происходивших в Каушане, так и участия в них конфедератов, которые фигурировали в качестве вожатых в этой кампании. Когда пронеслась молва о том, что в Каушане день и ночь происходят пляски да потехи, то «антрепренеры с большими издержками и хлопотами, в надежде на щедрость хана, позабирали всех, какие только оказались, мальчишек в банях и цирюльнях в Стамбуле и в Пере, посажали их в повозки и запрудили Каушанское поле. Когда собравшие этих мальчиков хозяева прибыли туда, то их одели в почетные халаты, дали им богатые подарки и отпускали им надлежащие рационы. В столице у главных рабопродавцев не осталось тогда совсем красивых мальчиков. Когда об этом обстоятельстве стало известно обреченным в геенну гяурам, то один из ляхских бояр, задушевный приятель ляхского же боярина по имени Потоцкого, с несколькими польскими ресторанными мальчуганами, под видом дружбы к нему, как будто бы бежал из Польши и пристал к ханской свите. Заставляя польских мальчуганов играть вместе со своими музыкантами, хан каждый день как следовало покучивал… Он вздумал взять с собой и в поход упомянутого антрепренера польского; но путешествие оказалось столь пагубным вследствие страшных морозов и массы снегов, что польский боярин, бывший в то же время и за проводника, во время пути исчез, когда подошли к долине между двух гор близ Киева; сколько ни искали его, не могли найти. Без проводника же татарское полчище сбилось с дороги; много правоверных погибло под снегом; другие поотморозили себе носы, уши, руки и ноги». В заключение вот что говорится про эту затейливую кампанию Крым-Герая: «Хотя он был храбрый богатырь и владел большим войском, но, вверив свое назначенное к исполнению дело руководству врага, пустил на ветер татарскую репутацию: вышло не так, как он надеялся». Общераспространенное мнение насчет смерти Крым-Герая то, что она последовала от отравления, в котором барон Тотт прямо обвиняет доктора Сиропуло, пользовавшего больного хана. Что будто бы симптомы отравления «заметно обнаружились, когда тело было бальзамировано», это еще понятно, но на чем Тотт основывал свои подозрения, которые внушал и хану, относительно злых намерений доктора, это осталось тайной барона; он ее не открыл, несмотря на свою необыкновенную болтливость. Императрица Екатерина тоже признавала факт отравления Крым-Герая, но толковала его по-своему. «Поход, — писала она госпоже Бельке[101], — стоил жизни хану, которого Порта велела отравить с пятью самыми знатными мурзами, приписывая злонамеренности невозможность проникнуть в наши пределы».
Но ни то, ни другое предположение не имеет соответственного подтверждения в турецких источниках. Васыф-эфенди просто говорит, что «Крым-Герай-хан нагрянул с бывшим у него турецким и татарским войском и опустошил московские владения. Около десяти тысяч гяуров он застрелил стрелою рока и, с многочисленным полоном придя в Крым, предался отдохновению. Весть о его кончине, приключившейся вдруг, дошла до слуха верховного везиря на станции Силиври». Если бы было подозрение в отраве, то непременно бы было на это указано кем-нибудь из современных турок: ведь сохранилась же целая легенда о том, как во время той же кампании 1769 года в турецких войсках обнаружилась смертность в Адрианополе, происшедшая будто бы оттого, что в колодезь с водой была набросана отрава подосланными от московов шпионами. Между тем на смерть Крым-Герая есть такой еще комментарий: что она произошла от огорчения и печали, причиненных хану неудачностью его набега. А всего проще видеть причину скоропостижной смерти Крым-Герая в тех излишествах, которым он предавался, по единогласному свидетельству всех, знавших его. Наконец, если бы он был отравлен по распоряжению турецких властей, то Ресми-Ахмед-эфенди не преминул бы подтрунить над такой мерой стамбульских политиков.
Крым-Герай-хан I был последний крымский хан, сколько-нибудь серьезно смотревший на свое властное положение и энергично пользовавшийся им как в свое удовольствие, так же и для поддержания собственного престижа. С его смертью наступила и политическая смерть Крымского ханства, в возможность существования которого никто теперь больше не верил — ни русские, ждавшие только удобного момента легализировать свое фактическое обладание полуостровом; ни европейская дипломатия, выбившаяся из сил в противодействии этому территориальному приращению России; ни Оттоманская Порта, не знавшая, как ей выпутаться из беды, в которую ее вовлекло легкомысленное международное тщеславие и доверчивость к дипломатическим интригам мнимых друзей ее; ни, наконец, сами татары, воочию убедившиеся в несостоятельности Порты быть надежным и мощным их покровителем при ее обнаружившейся военной слабости и денежном оскудении. Вследствие этого все ханы после Крым-Герая по своей политической роли ничтожны, по индивидуальным свойствам безличны и по историческому своему значению едва заслуживают перечисления, тем более что они беспрестанно являлись один за другим, большей частью не пробывши и одного года в ханском звании.
