Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 2, часть 4)
- Кому ж лучше Груни?..- сказала невеста, потупив свои голубые глаза.
- А ты что, Груня, скажешь? - спросил Патап Максимыч.
- По мне, тятенька, не только в этаком случае, а всегда, во всю жизнь мою, рада я для Дуни всякие хлопоты на себя принять,- ответила Аграфена Петровна. Молча обняла ее Дуня.
- Марфу Михайловну и я стану просить, не оставила бы нас в этом деле; оно ведь ей за обычай,- сказал Самоквасов.- У меня в городу дом есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует... А хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича,-потому и его стану просить. Одному этого мне не сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего нельзя достать, в Москву спосылаем: у меня там довольно знакомства.
- Покланяйся в самом деле Колышкиным, попроси - не откажут,- сказал Патап Максимыч.- Только, чур, делать все, как они посоветуют, а не по-своему. Сергей Андреич лучше знает, что и как надо: смолоду по-господски живет, а мы перед ним деревенщина. Твое дело взять: жил ты у дяди, ровно в мурье, только и свету у тебя было, что по скитам с подаяньями разъезжать да там загащиваться. Вот разве как в Москве да в Питере побывал, так, может, нагляделся, как хорошие люди живут. Одними деньгами тут ничего не возьмешь, тут нужны уменье да сноровка. Возьми, к примеру, Алешку Лохматого - сколько денег он на дом потратил, а все-таки вышло шут его знает что: обои золотые, ковры персидские, а на окошках, заместо хороших занавесок, пестрядинные повешены. Не нами, а дедами и прадедами сказано: "Всяко дело мастера боится".
- Это так точно, Патап Максимыч, это речи справедливые и согласные,отвечал Петр Степаныч.- Ежели бы Сергей Андреич согласился оказать мне милость, как же бы я мог делать по-своему? Не выступлю из его приказов.
- Проси же его, проси скорее,- сказал Чапурин,- а я и сам отпишу, чтоб он для тебя постарался.
Тем разговор и кончился, а жених с невестой все-таки при людях словечка не сказали, несмотря на старанья Патапа Максимыча и Аграфены Петровны.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Трое суток прогостил Чапурин у богоданной дочки. Собравшись в Осиповку, сказал он Дуне:
- У Груни кладовая-то деревянная, в подклете под домом, а строенье старое да тесное. Долго ль тут до беды? Ну как, грехом, случится пожар? А у меня палатка каменная под сводами и строена на усаде вдалеке от жилого строенья. Не перевезти ли до времени твои пожитки ко мне?.. Страху будет меньше. Как думаешь?
И Аграфена Петровна со своей стороны прибавила, что в Осиповке Дунино приданое не в пример будет сохраннее.
- Ведь у тебя в сундуках-то добра больше, чем на сто тысяч, Дунюшка,сказала она.- Шутка ли это? Подумай. Тятенька придумал хорошо. Ты как решишь?
Дуня согласилась и благодарила Патапа Максимыча за его заботы.
В тот же день наняты были подводы и Дунины сундуки отправлены в Осиповку под надзором приказчика, заправлявшего делами Ивана Григорьича. За обозом отправился и сам Патап Максимыч. После того Дуня чаще и чаще видалась с женихом и стала с ним разговорчивей и доверчивей. Раза по два да по три на дню бывали у них и молчаливые тайные поцелуи -нравились они Дуне, а об женихе и говорить нечего. Любила Дуня вспоминать с ним про катанье в косных по Оке и про то время, как видались они во время Макарьевской. Но, кроме того, ни о чем из прошлого Дуня речей не заводила. А он другое вспоминал.
- Знаете ли вы, с коих пор полюбил я вас? - спросил он однажды у Дуни.
- Не знаю,- с самодовольной улыбкой отвечала она.- С той, может статься, поры, как мы с Дорониными в косных катались?
- Раньше,- сказал Самоквасов.- Полюбил я вас не за красоту, не за пригожество, а за ваши речи добрые и разумные. Помните ли вы про Ивана-царевича?
- Про какого Ивана-царевича? - спросила Дуня.- Про сказку, что ли, говорите?
- Да, про сказку,- отвечал Петр Степаныч.- Помните, как в Комарове, при вашей там бытности, на другой день после Петрова, Дарья Никитишна, середь молодых девиц сидючи, эту сказку рассказывала? Еще тогда Аграфена Петровна в девичьей беседе сидела.- Припоминаю теперь что-то,- молвила Дуня.
- А как кончила сказку Дарья Никитишна, всем девицам она молвила: "Сказывай по ряду одна за другой, как бы каждая из вас жила в замужестве, как бы с мужем свою жизнь повела". И стали девицы открывать свои мысли и тайные думы. Ни у одной не было хороших, разумных речей, опричь той, что после всех говорила. А говорила она вот что: "Замуж пойду за того, кого полюблю, и стану его любить довеку, до последнего вздоха, только сыра земля остудит любовь мою. А что буду делать я замужем, того не знаю, не ведаю. Одно знаю - где муж с женой в ладу да в совете живут, по добру да по правде, в той семье сам бог живет. Он и научит меня, как поступать". Дуня зарумянилась.
- Помню, теперь помню,- промолвила она,- но как же вы все это знаете? Вы ведь от слова до слова мои речи говорите? Груня, должно быть, рассказала вам.
- Не она,- ответил Петр Степаныч.- Не вспомните ли, чем девичья беседа кончилась?
- Чем кончилась? Посидели, поговорили да по своим местам разошлись,сказала Дуня.
- А забыли, что Аграфена Петровна после ваших слов выглянула в окошко и сказала: "А у нас под окном в самом деле Иван-царевич сидит".
- Что-то припоминаю,- сказала Дуня.
- Я Иваном-царевичем был, я сидел на завалинке и от слова до слова выслушивал девичьи речи,- сказал Петр Степаныч.- И с того часу полюбил я вас всей душой моей. А все-таки ни в Комарове, ни в Нижнем потом на ярманке не смел к вам и подступиться. Задумаешь словечко сказать, язык-от ровно замерзнет. Только бывало и счастья, только и радости, когда поглядишь на вас. А без того тоска, скука и мука.
- Видно, с того ко Фленушке в Комаров вы и уехали? - с хитрой улыбкой спросила его Дуня.
- Именно оттого,- ответил Самоквасов,- только Фленушки я и не видал почти тогда. При мне она постриглась. Теперь она уж не Фленушка, а мать Филагрия... Ну да господь с ней. Прошу я вас, не помышляйте никогда о ней - было у нас с ней одно баловство, самое пустое дело, не стоит о нем и вспоминать. По правде говорю, по совести.
Привыкла Дуня к жениху, не стыдилась больше его и перестала отворачиваться, когда, любуясь на свою красавицу, он страстно целовал ее подернутые румянцем ланиты.
Через неделю Петр Степаныч поехал к Патапу Максимычу в Осиповку, а потом в город переговорить с Колышкиными. Он обещал невесте каждый праздник приезжать в Вихорево.
Прощаясь с женихом, Дуня, по настоянью Аграфены Петровны, сказала ему:
- Послушайте, что я скажу вам, Петр Степаныч. В прошлом году, еще прежде того как мы гостили в Комарове, великим постом мне восьмнадцать лет исполнилось. На мои именины покойник тятенька подарил меня разными вещами. Тут было и обручальное колечко. И сказал он мне тогда: "Восьмнадцать лет тебе сегодня минуло - может статься, скоро замуж пойдешь. Слушай же отца: наши родители ни меня, ни мать твою венцом не неволили, и я не стану неволить тебя,- вот кольцо, отдай его кому знаешь, кто тебе по мыслям придется. Только смотри, помни отцовский завет, чтобы это кольцо не распаялось, значит изволь с мужем жить довеку в любви и совете, как мы с твоей матерью жили". И заплакал он тут, горько заплакал, ровно знал, что в круглом сиротстве придется мне замуж идти... Возьмите. И со слезами на глазах подала ему кольцо.
Взволнованный Петр Степаныч стал целовать невесту. Слов у него недоставало, зато радостные слезы красно говорили.
Поехал он. И только что съехал со двора, Дуне стало тоскливо и скучно.
Когда Патап Максимыч воротился в Осиповку, у крыльца своего дома увидал он Василья Борисыча. Сидя на нижней ступеньке лестницы, строгал он какую-то палочку и вполголоса напевал тропарь наступавшему празднику казанской богородицы. Патап Максимыч сказал зятю:
- Видно, все еще настоящего дела не нашел себе. Палочку строгает да напевает что-то себе под нос. Беспутный ты этакой!..
- Ох, искушение! - с глубоким вздохом вымолвил Василий Борисыч, бросил палку и пошел вслед за тестем в горницы. На полдороге остановил его Чапурин:
- Кликни Пантелея.
Пантелей был на дворе, слышал приказ и тотчас подошел к хозяину.
- Здорово, Пантелеюшка,- ласково молвил ему Патап Максимыч.- Все ли без меня было благополучно.
- Слава богу, батюшка Патап Максимыч, слава богу, все было благополучно,отвечал Пантелей.- Посуду красить зачали...
- А токарни что?
- В ходу, батюшка, все до единой.
- Вот что, Пантелеюшка,- сказал Чапурин.- У тебя, что ли, ключи от каменной палатки?
- Надо быть, у Аксиньи Захаровны,- отвечал Пантелей.
- А что в ней сложено?
- Да так, всякий хлам. Разное старье,-- отвечал Пантелей.
- Надо ее опростать,- молвил Патап Максимыч.- Сегодня подводы с сундуками придут из Вихорева. Их туда поставить.
- Не случилось ли чего у Ивана Григорьича? - тревожно спросил Пантелей.
Вспало на ум старику, не пожар ли был в Вихореве и не к себе ль перевозит Патап Максимыч уцелевшие пожитки погоревшего кума.
