Виктор Наумов - Повседневная жизнь Петра Великого и его сподвижников
Но превыше всех своих занятий он ставил мастерство строительства кораблей. В Петербурге он не пропускал ни дня, чтобы хоть на пару часов не зайти в Адмиралтейство и не поработать топором на верфи. Современники не без основания считали его лучшим корабельным мастером в России: при желании он мог бы в одиночку построить корабль от корпуса до мельчайших деталей отделки.
Кораблестроение являлось частью свойственного Петру I «культа воды». Уроженец сухопутной Москвы по какой-то причине с юных лет буквально заболел стремлением к мореплаванию. Некоторые историки склонны видеть в этом компенсацию детской водобоязни. Петр уверенно стоял у штурвала прогулочных яхт, а иногда даже и больших военных кораблей. Одним из любимых занятий царя являлось катание на кипарисовом буере — маленьком парусном судне, привезенном по его заказу из Индии.
Петр отличался необыкновенной физической силой, которая еще более развилась в нем от постоянного обращения с топором и молотком. Он мог свернуть в трубку серебряную тарелку и перерезать ножом кусок сукна на лету(147). Государь имел невероятный аппетит, готов был есть где угодно и сколько угодно. Иногда в течение одного вечера он мог побывать в гостях в трех-четырех домах и везде предавался обильной трапезе с щедрыми возлияниями. Царь пристрастился к спиртному еще в юности, в компании известного пьяницы Франца Лефорта. В течение всей своей сознательной жизни он ни дня не обходился без водки, пива, венгерского или рейнского вина. В те же юные годы он начал курить трубку и с тех пор почти не выпускал ее изо рта.
Просыпался Петр очень рано, в пятом часу утра. Около полудня он обедал, после чего, как правило, ложился на некоторое время спать, даже в тех случаях, когда обедал в гостях, а затем с новыми силами продолжал свои занятия.
Свой быт государь старался обустроить как можно проще и дешевле. Его часто видели в стоптанных башмаках и в чулках, заштопанных женой или дочерьми. Дома он принимал посетителей в стареньком халате из китайской нанки[16], на улицу выходил в простом кафтане из толстого сукна, который подолгу не менял. Ездил он обычно на одноколке или на плохой паре в таком убогом кабриолете, в котором, по замечанию иностранца-очевидца, не всякий московский купец решился бы выехать в город. А в торжественных случаях царь брал экипаж напрокат у известного щеголя Павла Ягужинского. Во время приезда Петра I в Нарву осенью 1709 года, по свидетельству Юста Юля, «при нем не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни какого-либо тайного советника, была только свита из восьми или десяти человек. Он равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей — на чем есть, в чем пить и на чем спать»(148).
Петр терпеть не мог просторные и высокие залы, он не мог жить в комнате с высоким потолком; попадая по необходимости в такие помещения, он приказывал натягивать искусственный низкий потолок из полотна.
В обращении государя с людьми непринужденность граничила с бесцеремонностью. Придя в гости, он садился куда попало, на первое свободное место. Когда ему становилось жарко, он без стеснения при всех скидывал с себя кафтан. Он не считал нужным утруждать себя деликатными манерами, а зачастую был откровенно груб. Однажды на большом празднике иностранный артиллерийский офицер, назойливый болтун, в разговоре с царем начал хвастаться своими познаниями и успехами, не давая вставить встречное слово. Петр некоторое время слушал хвастуна, а затем плюнул ему в лицо и отошел в сторону, ни слова не говоря.
Беззастенчивость царя особенно заметно проявлялась в его привычке запросто являться в дома русских вельмож и иностранных дипломатов. «Мало того, — отмечает Юль, — что царь любит, чтоб его постоянно звали в гости, порою он неожиданно является и сам, без приглашения, для каковых случаев надо всегда иметь в запасе известное количество продовольствия и крепких напитков… Будучи приглашен к кому-либо или приходя по собственному побуждению, царь обыкновенно сидит до позднего вечера; тут-то и предоставляется отличный случай болтать с ним о чем угодно. Не следует, однако, забывать его людей: их должно хорошенько накормить и напоить, потому что царь, когда уходит, сам спрашивает их, давали ли им чего-нибудь. Если они изрядно пьяны, то всё в порядке. Царь любит также, чтоб при подобных случаях делали его слугам подарки»(149).
Царь был противником каких бы то ни было формальностей, что с удивлением отмечали иностранные дипломаты. С первых минут знакомства с Юстом Юлем Петр I вступил с ним в такой дружеский разговор, что, отмечает датчанин, «казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет». Он говорил по-голландски настолько отчетливо, что датский дипломат мог без труда его понимать. При тосте за здоровье датского короля русский государь собственноручно подал посланнику стакан(150).
По словам В. О. Ключевского, «Петр является перед наблюдателем в вечном потоке разнообразных дел, в постоянном деловом общении со множеством людей, среди непрерывной смены впечатлений и предприятий; всего труднее вообразить его наедине с самим собою, в уединенном кабинете, а не в людной и шумной мастерской»(151). Это мнение не совсем полно отражает реальную картину жизни Петра I. Иностранные дипломаты неоднократно отмечали, что в некоторые дни царь запирался у себя дома и не позволял обращаться к нему ни по каким делам. В такие моменты он занимался перепиской, разрабатывал указы или предавался иной кабинетной деятельности. Например, однажды он почти в течение целой недели разрабатывал модель нового корабля. По замечанию Юста Юля, «царь так неровен, что в иное время с ним можно беседовать всюду, на улице, где бы он ни был, и со всеми он обходится как с ровнями; но на другой день, если он хочет быть один, нельзя даже дознаться, где его найти, и доступ к нему так же труден, как в былые времена к персидскому царю Артаксерксу»(152).
Петр I задался мыслью пройти все ступени военной и морской службы и дослужился на флоте до звания шаутбенахта, то есть контр-адмирала (1709), а затем и вице-адмирала (1714), а в армии — до генерала (1713). Этими чинами его награждал князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский. Петр постоянно стремился продемонстрировать свое подчиненное положение по отношению к флотским и сухопутным военным начальникам выше его по должности. Подобную картину наблюдал Юст Юль при поднятии форштевня[17] на пятидесятипушечном корабле: «Достойно замечания, что, сделав все нужные распоряжения для поднятия форштевня, царь снял пред стоявшим тут генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли, и только по получении утвердительного ответа снова надел ее, а затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт». «Пожалуй, это может показаться смешным, — продолжает датчанин, — но, по-моему мнению, в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушны в отношении своего начальства»(153). В другой раз дипломат отметил, что «в делах служебных его величество выказывает старшим такое же послушание и покорность, как самый младший из его служащих». По свидетельству того же очевидца, «находясь на судне, Петр I не желал пользоваться титулом величества и требовал, чтобы его называли в это время просто шаутбенахтом. Всякого оговорившегося он немедленно заставлял выпить в наказание большой стакан крепкого вина»(154).
Всем известен стихотворный афоризм Грибоедова, вложенный им в уста Чацкого:
Когда в делах — я от веселий прячусь,
Когда дурачиться — дурачусь,
А смешивать два эти ремесла
Есть тьма искусников, я не из их числа.
Петр Великий не был столь безнадежно серьезен и относился как раз к вышеупомянутым любителям смешивать дурачества и серьезные дела. Многие его соратники, занимавшие важные государственные должности, являлись одновременно членами Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора, в котором сам царь носил чин протодьякона. Государственные мероприятия зачастую плавно переходили в грандиозные попойки с грубым скоморошеством. Шуты могли приставать к монарху с всякими глупостями во время его беседы с иностранными дипломатами. В то же время шутовские пьянки были не лишены политической подоплеки: царь и «дураки» из его окружения старались напоить вельмож и спровоцировать ссоры, чтобы их участники в запале взаимных обид и под воздействием винных паров выдали свои тайные мысли и мнение друг о друге, изобличая своих товарищей в мошенничестве и прочих неблаговидных поступках. А если Петр был недоволен кем-то из своих соратников, шуты во время пира могли того прилюдно выбранить или даже побить. К государю в этом случае претензий быть не могло: «Я тут ни при чем, это всё проделки шутов, а на дураков не обижаются».
