Олег Жиганков - Григорий Распутин: правда и ложь
И в этой-то неисповедимой зависимости — все дело…»[107]
Розанов, однако, не сумел разглядеть за этой внешней духовной силой, которая его так поразила и постоянно влекла, чистоту сердца Григория Распутина. Он писал: «Мне как-то случилось обмолвиться в присутствии священника, что ведь „личность этого Странника с нравственной стороны ничем не удостоверена, потому что зачем же он целует и обнимает женщин и девушек?..“ Нужно было видеть, какое это впечатление произвело. Священник совершенно забылся и ответил резко, что хотя „странник и целует женщин (всех, кто ему нравится), но поцелуи эти до того целомудренны и чисты… как этого… не встречается у человека“…»[108]
Розанов достаточно близко подошел к пониманию сущности дела — не мог он только переступить той последней черты, которая называется христианской верой. И все же его рассказ интересен: «Странник, о коем я упомянул, утонул в море анекдотов о нем, которых, чем более, тем гуще они заволакивают от нас существо дела… Между тем здесь великая тема для мысли и для любопытства. Мы, конечно, имеем перед собою „что-то“, чего совершенно не понимаем, и что натурально — есть, реально — есть; что присутствует в этом страннике…
…Можно объективно заметить в Сибирском Страннике, отметить „научно“ и не проникая в корни дела, это что он поворачивает все „благочестие Руси“, искони, но безотчетно и недоказуемо державшееся на корне аскетизма, „воздержания“, „не касания к женщине“ и вообще разобщения полов, — к типу или вернее к музыке азиатской мудрости (Авраам, Исаак, Давид и его „псалмы“, Соломон и „Песнь песней“, Магомет), — не только не разобщающей полы, но в высшей степени их соединяющей. Все „анекдоты“, сыплющиеся на голову Странника, до тех пор основательны, пока мы принимаем за что-то окончательное и универсальное „свою русскую точку зрения“ — точку зрения „своего прежнего“; и становятся бессильны при воспоминании о „псалмах Давида“, сложенных среди сонма его окружавших жен…
Странник чрезвычайно отталкивает европейский тип религий, а „анекдоты“ возникли на почве великого удивления, как можно быть „религиозным лицом“, иметь посягательство на имя „святого человека“, при таких… „случайностях“. Но ведь „взяв анекдот в руки“ и вооружившись настроением анекдотиста, — это же самое можно рассказать о Магомете, о Соломоне, о Давиде, об Иакове и Аврааме, которые, однако, были близки к Богу и явили „знаки“ своей близости. Вот эти-то „знаки“ есть, очевидно, и у Странника: их читают те, кому это открыто. Это не „псалмы“, которые все могли бы прочесть. Таким образом, у него нет „знаков“ всеобщей убедительности. У него есть какое-то дело жизни… Какое? „Исцелил“ и „научил молитве“ — вот все, что пока определенно известно…
Но это „исцелился“ — личная сторона дела. Но есть еще „история“… В истории Странник явно совершает переворот, показывая нам свою и азиатскую веру, где „все другое“… Потому что его „нравы“ перешагнули через край „нашего“. Говоря так, я выражаю отрицательную (не „европейскую“) суть дела. В чем же лежит положительное? Не вем. Серьезность вовлекаемых „в вихрь“ лиц, увлекаемых „в трубу“, необыкновенна: „тяга“ не оставляет ни малейшего сомнения в том, что мы не стоим перед явлением „маленьким и смешным“, что перед глазами России происходит не „анекдот“, а история страшной серьезности…
Я не назвал по имени Странника, его имя на устах всей России. Чем кончится его история — неисповедимо. Но она уже не коротка теперь, и будет еще очень длинна. Но только никто не должен на него смотреть, как на „случай“, „анекдот“, как на „не разоблаченного обманщика“»[109].
Были и другие умы, отдававшие должное необыкновенным талантам Распутина и его положительному влиянию. Например, граф Витте сказал однажды чиновнику особых поручений министерства земледелия А. Осмоловскому о Распутине: «Вы не знаете, какого большого ума этот замечательный человек. Он лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроения и исторические стремления. Он знает все каким-то чутьем, но, к сожалению, он теперь удален»[110].
Люди, обладавшие духовным чутьем, тянулись к Распутину. В 1912 году Распутина в Покровском посетил известный московский священник и миссионер протоиерей Иоанн Восторгов, назвавший его «истинным христианином», о чем и было напечатано 8 августа 1912 года в «Вестнике Западной Сибири». А вот слова, написанные спустя многие десятилетия другим священником, о. Дмитрием Дудко: «Создать облик исторической личности на основе сплетен и кривотолков довольно легко, но такой прием антинаучен и по-человечески непорядочен. Заурядный пьяница и распутник не оставил бы столь заметного следа в русской истории. Он не вызвал бы на себя бешеный огонь клеветы и ненависти врагов Самодержавия, поскольку им такой Распутин был бы выгоден. В действительности Григорий Ефимович Распутин-Новый был необыкновенный человек, народный праведник»[111].
П. Г. Курлов, познакомившийся со старцем в 1912 году, вспоминал: «На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к царской семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы и, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулирующих слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен, к которым всегда был так падок Петербург»[112].
Не все, однако, обладали такой проницательностью. Враги Григория Ефимовича, кажется, действительно верили, что им движет какая-то корысть. Из воспоминаний А. Вырубовой: «В 1913 году, помню, министр финансов Коковцов, который, как и все, не любил Распутина, предложил ему 200 000 рублей с тем, чтобы он уехал из Петербурга и не возвращался. Предложение это обидело Григория Ефимовича. Он ответил, что если „Папа“ и „Мама“ хотят, то он, конечно, уедет, но зачем же его покупать»[113].
Что касается отношений Распутина с разного ранга лидерами и деятелями Церкви, то надо отметить, что у Григория Ефимовича было в церковных кругах немало друзей и немало врагов. Он мало кого оставлял к себе равнодушным. Отношения Распутина и митрополита Питирима (Окнова) также трудно охарактеризовать однозначно. Есть немало свидетельств тому, что Питирим был в дружественных отношениях с Григорием Ефимовичем. Во время конфликта в Синоде, когда Самарин допрашивал епископа Варнаву, императрица писала мужу: «Пусть Питирим займет там место, так как наш Друг боится, что Н. будет его преследовать, если узнает, что П. почитает нашего Друга»[114].
Или вот еще другое письмо: «Аня была вечером у митрополита, наш Друг тоже. Они очень хорошо поговорили, затем он угостил их завтраком. Гр. на почетном месте. Он относится к Григорию с замечательным уважением и был под глубоким впечатлением от всех его слов»[115].
И таких свидетельств можно привести немало. Но при этом сам Питирим на людях всегда отвергал даже то, что лично знает Распутина.
Для человека духовно проницательного не обязательно было даже лично встречаться с Распутиным, чтобы понять его. Архимандрит Тихон (Шевкунов), нынешний настоятель мужского Сретенского монастыря, вспоминает: «Когда я был послушником в Псково-Печерском монастыре, мне было дано послушание разбирать старинную библиотеку, присланную в обитель. Среди прочих книг мне попалась брошюра, написанная Григорием Распутиным, о его паломничестве в Святую землю. Эта книга поразила меня. Передо мной предстал глубоко верующий, искренний и чистый человек, способный воспринимать святыню и с благоговением передавать свои впечатления о ней»[116].
В одном из своих писем императрица писала: «Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина, как они теперь далеки от этого. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господний, лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если бы они знали все зло, которое они причиняют. Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что все мы были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста»[117].
Варламов в своей книге цитирует статью из газеты «Дым отечества»: «Несомненно, что у Распутина повышенная чуткость и культура доброго старого времени, которое давало нам крестьянина, по тонкости восприятия равного барам, иначе этот полуграмотный мужик давно бы оттолкнул от себя представителей аристократии, которых не часто приходится встречать. Что это личность необыкновенная, стоящая выше ряда пророков в рясах и пророчествующих в мундирах, — это также несомненно. Иначе Распутин не служил бы предметом бесконечных разговоров и обсуждений не только в доносах Гермогена и Феофана, но не играл бы роли и как материал для выводов в речах почетного П. Н. Милюкова… Вся сила его (Григория) заключается в вере и благотворении, да христианских подвигов добродетели, не показной, не крикливой, но такой, которая, очевидно, является редкостью для критикующих этого человека деятелей нашего времени»[118].
