Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года
Вѣрится с трудом, что совѣтскіе дѣятели в Петербургѣ могли ничего не знать о только что описанном путешествіи думских посланцев вплоть до момента, когда тѣ вернулись из Пскова, но всетаки предположительно допустим такую возможность. По шульгинской версіи, повторенной в записи Палеолога, поѣздка в Псков была рѣшена и организована в отсутствіе членов Врем. Комитета, принадлежавших к соціалистической группѣ, т. е. Керенскаго и Чхеидзе. Поэтому особливо важно выслушать Керенскаго, тѣм болѣе, что в "записках" Суханова ставится вопрос: "от чьего имени была организована поѣздка в Псков Гучкова и Шульгина? Если от имени Временнаго Комитета Гос. Думы, то извѣстно ли было о ней его членам Керенскому и Чхеидзе? Если им было об этом извѣстно, то почему не было доведено до свѣдѣнія Исп. Комитета?" Керенскій, как мы знаем из собственнаго его признанія, совершенно не интересовался разговорами во Врем. комитетѣ о формѣ правленія и не трудился даже представлять свои возраженія, так как он ни минуты не думал, что проекты о сохраненіи монархіи могут осуществиться. Поэтому сам по себѣ вопрос о поѣздкѣ Гучкова совершенно исчезает из орбиты вниманія мемуариста. Возможно, что Керенскій в момент, когда рѣшался окончательно вопрос, дѣйствительно, не был в Таврическом дворцѣ, — он отправился (впервые за эти дни) домой, чтобы в иной обстановкѣ наединѣ обсудить вопрос о своем участіи в правительствѣ[72]. То, что разсказывает Керенскій, еще болѣе запутывает вопрос. Он вспоминает, как "утром" 2 марта случайной, текущей толпѣ, заполнявшей Екатерининскій зал Думы, Милюков объявил о созданіи временнаго правительства и о регентствѣ Мих. Алекс. (О рѣчи Милюкова будет сказано дальше, — необходимо отмѣтить только, что произнесена она была не "утром", как изображает Керенскій, а в 3 часа дня, т. е. в момент, когда экстренный поѣзд Гучкова "прорвался" уже через Гатчину). Заявленіе Милюкова вызвало взрыв негодованія среди демократических элементов Таврическаго дворца. Исп. Ком. поспѣшил собрать внѣочередное собранiе и подвергнуть Керенскаго пристрастному, почти враждебному («des plus hostoles») допросу. Керенcкій отказался вступать в дискуссію и ограничился заявленіем, которое и приводится (в кавычках) в воспоминаніях[73]: "Да, такой проект существует, но он никогда не будет реализован. Он не осуществим, и нѣт основанія волноваться. Со мной не совѣтовались по вопросу регентства, и я не принимал никакого участія в спорах по этому поводу. В крайнем случаѣ, я могу всегда потребовать от правительства отказа от этого проекта или принятія моей отставки"... Тѣм не менѣе Исп. Ком. рѣшил предпринять мѣры для противодѣйствія осуществленію думскаго проекта о регентствѣ. Он пожелал послать собственную делегацію в Псков одновременно с Гучковым и Шульгиным, которая должна была выѣхать в "тот же день[74], а при невозможности это осуществить, лишить "наших делегатов", как выражается мемуарист, возможности выѣзда. отказав им я подачѣ поѣзда". Никто из других мемуаристов лѣваго политическая сектора прямо не упоминает о таком засѣданіи Исп. Ком., и, как мы увидим, в дальнѣйшем к разсказу Керенскаго приходится относиться весьма скептически, насколько он касается перипетій, связанных с поѣздкой в Псков. Перед нами лишь новая форма все той же легендарной версіи. Однако, Керенскій не только не отрицает факта, что он знал о поѣздкѣ Гучкова и Шульгина, но и того, что фактически об этой поѣздкѣ были освѣдомлены представители Исп. Ком. Надо думать, что они были освѣдомлены раньше, ибо из рѣчи Милюкова отнюдь не вытекало сообщеніе. что Гучков выѣхал в Псков или готовится к отъѣзду, — вытекало совсѣм другое: "И вот теперь, когда я в этой залѣ говорю, — сказал Милюков, — Гучков на улицах столицы организует нашу побѣду". Керенскій заканчивает свой разсказ лаконическим заявленіем: «mais. tout finit par s'arranger».
Что же должны были привезти из Пскова "наши делегаты"? В изложеніи Керенскаго, естественно, это не совсѣм ясно. В то время, когда Гучков давал свои показанія Чр. Сл. Комиссіи, член послѣдней Соколов (тот самый, который вмѣстѣ с Сухановым участвовал в ночных переговорах) пытался Гучкова уличить не то в противорѣчіях, не то в двойной роли, которую он сыграл, проводя послѣ соглашенія с Совѣтом свою линію в Псковѣ. В отвѣтѣ Гучкова имѣлось нѣчто существенное, Гучков утверждал, что, когда он ѣхал в Псков, "самый вопрос о формированіи правительства, самый момент формированія не был рѣшен". "Мы стояли между двумя возможностями — или добровольнаго, на извѣстных началах, сохраненія монархіи, провозглашенія какого-то лица будущим государем и между возможностью сверженія и всяких иных политических форм"... "Предполагалось, — показывал Гучков, — рекомендовать Государю назначить только одно лицо, именно предсѣдателя. Лицо это должно договорился с тѣми, кого оно желает пригласить, а тѣ могут ставить свои условія относительно того, о кѣм они хотят итти и по какой программѣ"... " Я имѣл порученіе от Врем, Ком. дать совѣт Государю назначить предсѣдателем Совѣта министров кн. Львова". Относительно всего остального "были тогда одни предположенія". "При извѣстных комбинаціях, при извѣестных условіях" Гучков соглашался войти в правительство в качествѣ военнаго министра. Вернувшись в Петербург и увидѣв на расклеенных плакатах свою фамилію среди лиц, вошедших в правительство, Гучков был удивлен, ибо для него "это было "неожиданностью",— он думал, что "тот Временный Комитет, тот кружок лиц, который предполагал войти в состав правительства", дождется его "возвращенія итого акта", который он вёз.
Такою же "неожиданностью" для Гучкова был и "акт соглашенія" между двумя комитетами, вѣрнѣе, та комбинація, при которой Исп. Ком. Совѣта Р. С. Д. являлся одним из рѣшающих "факторов" в строеніи государственной власти... На вопрос Соколова, как же все это могло быть "неожиданностью", раз Гучков участвовал в совѣщаніи в ночь с перваго на второе, Гучков отвѣчал: "Условія, которыя легли потом в основаніе, я нашел, когда я вернулся, окончательно скрѣпленными, видѣл их раньше, как проект, но проекты были разные, даже помню, что против нѣкоторых я возражал, но соглашеніе состоялось в моем отсутствіе со 2-го на 3-е, в то время, когда я был в Псковѣ[75]...
"Ваши товарищи по министерству, — продолжал вновь Соколов, — не указывали, что они другого от вас ожидали, что вы привезете отреченіе в пользу наслѣдника... и не высказывали они вам, что этим привозом иного манифеста вы преступили полномочія, данныя вам Времен. Комитетом?" "Члены Комитета нѣт. — пояснял Гучков, — а на совѣщаніи у в. кн. Михаила Алекс. А. Ф. Керенскій мнѣ говорил, что я нарушил полномочія, но я заявил, что я мог привезти только тот акт, который мнѣ дали. Этот акт там оставить и ничего не привезти я не считал себя в правѣ"[76].
Не всегда искреннія, сознательно подчас уклончивыя, не всегда вполнѣ точныя показанія Гучкова тѣм не менѣе довольно опредѣленно рисуют задачи, которыя возлагались на посланцев Врем. Комитета, Одна дошедшая до нас посторонняя запись отчетливо вскрывает подноготную, которую в революціонное время, подлаживаясь под господствующей тон, современники затушевывали. 14 іюля в. кн. Андрей Влад. занес в дневник подробный разсказ о "псковской трагедіи", выслушанный им в теченіе четырех часов непосредственно в Кисловсдскѣ от ген. Рузскаго. Разсказ заканчивается упоминаніем о рѣчи, произнесенной Гучковым перед "толпой", собравшейся у царскаго вагона послѣ подписанія манифеста об отреченіи, Гучков будто бы сказал: "Господа, успокойтесь, Государь дал больше, нежели мы желали". "Вот эти слова Гучкова остались для меня совершенно непонятными", — добавлял Рузскій: Ѣхали ли они с цѣлью просить об отвѣтственном министерствѣ или отреченіи, я так и не знаю. Никаких документов они с собой не привезли, ни удостовѣренія, что они дѣйствуют по порученію Гос. Думы, ни проекта об отреченіи. Рѣшительно никаких документов я в их руках не видѣл. Если они ѣхали просить об отреченіи и получили его, то незачѣм Гучкову было говорить, что они получили больше, нежели ожидали. Я думаю..., что они оба на отреченіе не разсчитывали ", Свидѣтели слишком часто передают слышанное не точно. Безоговорочно, конечно, нельзя принимать запись Ан. Вл. сообщающую как бы во второй инстанціи то, что говорил Гучков в Псковѣ[77]. Но смысл сдѣланнаго им завѣренія представляется соотвѣтствующим дѣйствительности. Миссія от думскаго комитета носила двойственный характер: Гучков и Шульгин должны были добиваться отреченія, но, очевидно, допускалась возможность и иного исхода в неопредѣлившейся еще окончательно обстановкѣ. До послѣдняго момента перед выѣздом Гучкова позиція Временнаго Комитета была колеблющаяся, но и в лѣвом секторѣ далеко еще неясен был путь, по которому твердо надлежало итти. Много позже в некрологѣ, посвященном Милюкову и напечатанном в 5 кн. американскаго "Новаго Журнала", Керенскій изобразил Гучкова cпеціальным делегатом, который был послан в Псков Временным Правительством. Это уже идет совсѣм наперекор тому, что было.
