Борис Греков - Киевская Русь
Итак, бояре есть разные, точно так же, как и горожане и сельские жители, о чем речь будет ниже.
Очень интересные черты внутри к пасса землевладельцев отражены в житии Феодосия Печерского. Отец его по распоряжению киевского князя был переведен в Курск ("Бысть же родительма блаженного переселитися в ин град, глаголемый Курск, князю тако повелевшу"). Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам неизвестно, но известно, что под градом Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик "оттоле начат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село делати со всяким прилежанием". В этом же городе жил и "властелин града", ниже названный "судиею". К этому "властелину" попал на службу и Феодосии. Он работал в "его церкви", а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме на званной трапезе, куда были приглашены другие "вельможи града".
Перед нами богатые курские вельможи, которым служит сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоинством работу Феодосия по печению в церковь просфор ("молютися, чадо, останися от такыа работы, — твердила она сыну, — укоризну бо приносиши на род свой").[128] Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала.
Поскольку мы уже отметили отдельные слои боярства, неодинаковые по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разность в характере их материальной базы, по крайней мере, в начальный период их существования на территории Киевского государства. Если норманны, несомненно, входившие в состав боярства (по крайней мере, на севере Руси), вследствие примитивности организации своего завоевания, некоторое время пользовались ленами, составлявшимися "только из даней", то говорить то же о туземной, не-варяжской знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе разложения земельной сельской общины и появления частной собственности на землю, решительно невозможно.
Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что богатство этих бояр заключалось не только в "сокровищах", но и в земле. Очень вероятно, что в таком именно смысле надо понимать замечание летописца, сделанное им по поводу смерти князя Владимира. "Се же (смерть Владимира) уведевше людие, без числа снидошася и плакашася по нем: боляры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя" (Лавр. лет., под 1015 годом).
Признание боярского землевладения в IX-Х вв. в нашей литературе не ново: уже Хлебников в 70-х годах XIX в. высказал убеждение, что "богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. — Б. Г.) в обладании поземельной собственностью".[129]
Для более позднего времени (XI в.) он высказывается об этом предмете еще более решительно: "…слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев", "старшая или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников", "дружина стала наполняться местными боярами, богатыми землевладельцами".[130]
М. А. Дьяконов уже в XX в., подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: "Одни предполагают, что лучшие люди древней Руси вышли из торговой аристократии, другие — что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами".[131]
В своей последней статье "Некоторые вопросы истории Киевской Руси" С. В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX–XII вв. не указываю периодизации, "будто бы" этот процесс не подвергался "никаким существенным изменениям от IX до XII веков". Надеюсь, в этом новом издании своей книги я сумею лучше разъяснить свою точку зрения на предмет. Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Но тут дело не в эволюции. Нас с С. В. Бахрушиным разъединяет не признание ее или непризнание, а различное представление о состоянии культуры восточного славянства в IX–XI вв. и в частности — о роли земледелия в ранней истории нашей страны и времени появления частного землевладения. С. В. Бахрушин с уверенностью отмечает, что "нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды", что в предании об Ольге "дело идет… не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях" потому что, по его мнению, земледелие "только в XI в. приобрело… господствующее значение", что только "в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами" (курсив мой. Б. Г.). О "легендах" и об Ольге речь будет ниже (см. стр. 81), а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам и биологическим, и историческим.
Для того, чтобы в XI в. могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, необходимы века. Достаточно указать на сообщаемый восточными документами факт, что Славянский лен (конечно, лен-долгунец, годный для пряжи) в IX в. в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент, чтобы у каждого, знакомого с культурой этого льна, появилось совершенно ясное представление о столетиях, необходимых для развития этой культуры в стране, где лен появился и откуда он вывозился на далекий восток. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я не могу здесь повторять того, что было уже сказано выше в главе III, но думаю, что тот, кто захочет поддерживать мнение, высказанное моим, критиком, должен опровергнуть сначала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или нелегендарны факты о селах X в. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.
То же необходимо сказать и об истории частной собственности на землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI в. и сказать, что с XI в. крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что, за неимением материалов, я этого процесса по периодам установить не смог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI в. Когда этот процесс начался, я сказать не могу, но что он шел и в VI, и в VII, и в VIII вв. в этом нет никаких сомнений, поскольку этот процесс есть процесс разложения рода и образования классового общества в земледельческой среде.
Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением новых, обычно одни и те же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я имею в виду договоры с греками. Только А. Е. Пресняков обратил внимание на то, что в договоре Игоря 945 года перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 945 года, который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и, по крайней мере, часть самого влиятельного и богатого боярства. От великого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре "общими слами". В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель кн. Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава (М. С. Грушевский склонен превратить ее в мужчину путем отсечения последней гласной). У каждого из них свой особый уполномоченный, как от мужчин, так и от женщин.
Такую же картину мы имеем и в изображении Константином Багрянородным посольства в Царьград кн. Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посольства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина "апокрисиариями русских вельмож" οι αποχρισιαριοι των αρχοντων. "Апокрисиарии" — это уполномоченные. "Русские вельможи" — здесь, несомненно, те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку князья-рюриковичи, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Святослав и какой-то ее племянник. Никаких других князей-рюриковичей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под αρχοντες, приславшими своих апокрисиариев, разумеет русскую знать, т. е. по нашей терминологии боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Киевского государства. Это и есть то, что договоры и летопись называют светлыми князьями и боярами.
