Сергей Алексеев - Птица-слава
Но главное было не в этом, а в том, что Беннигсен не столько помогал, сколько мешал успешным и правильным действиям русской армии.
То он настаивал, чтобы Кутузов сразу же после Бородина дал новую битву французам. Мол, нельзя оставлять Москвы. А дать битву — значило не видеть дальше своего носа, не думать о будущем. Таким и был Беннигсен.
Потом, когда только что отошли от Москвы, ещё до Тарутина, Беннигсен снова за битву. Мол, смотрите, какой он, Беннигсен, великий патриот — так и рвётся в бой с неприятелем. А о том, удачно ли место для боя и пора ли его давать, генерал и не думает. Честно говоря, генералом он был просто неважным.
Тут Кутузов впервые по-настоящему разозлился.
— Ладно, — говорит, — принимайте командование. А я уйду в рядовые. Берите весь штаб, ступайте ищите место для боя.
Обрадовался Беннигсен, собрал генералов, помчался высматривать место для битвы.
Выбрал одно.
— Нет, — говорят генералы, — место плохое.
Выбрал новое место.
— Нет, — говорят генералы, — место совсем непригодное.
Выбрал третье, и это не лучше.
Ездил, ездил Беннигсен по разным местам, замучил штабных генералов. Нет ничего подходящего.
Вернулся понурый назад.
— Ну как? — спрашивает Кутузов.
Разводят генералы руками. Стоит Беннигсен сконфужен.
— В таком случае, я снова главный, — сказал Кутузов. — Будьте добры, генерал, выполняйте мои приказы.
Все знали, что Беннигсен просто завидует главнокомандующему. Отсюда во всём упрямство. Не любили в армии генерала. Зато Беннигсен был любимцем царя. Царь же ненавидел Кутузова. Он и назначил-то Кутузова на пост главнокомандующего лишь потому, что другого выхода не было, не имелось в русской армии второго, равного Кутузову генерала. Весь народ тогда стал за Кутузова.
Зная отношение Александра к фельдмаршалу, Беннигсен писал царю на Кутузова разные недобрые письма — короче, шпионил и наговаривал.
Под Красным терпение Кутузова лопнуло.
Вызвал он Беннигсена:
— Генерал, у вас бледность я замечаю в лице. Вы болезнью какой-то страдаете.
«Какая бледность, какая болезнь?» — удивляется Беннигсен. Он и румян, и здоров, и аппетит у него хороший.
— Здоров я, ваша светлость.
— Нет, нет. Это вам кажется, — отвечает Кутузов. — Вам лечиться, батенька, надобно. Непременно лечиться. Немедля, прямо сейчас. Сию же минуту. Поезжайте-ка, друг мой, в Калугу. Там воздух для вас полезный.
И отправил его в Калугу. Тут же позвал адъютанта, потребовал лист бумаги и сел писать письмо государю.
«По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и по разным другим обстоятельствам, — писал Кутузов, — предписал я ему отправиться в город Калугу… — Фельдмаршал задумался. Написал: — О чём счастье имею вашему величеству донести».
В то время, обращаясь к царю, обычно писали «счастье имею» (мол, обратиться к вам). Вот и использовал Кутузов такую форму. А сам, конечно, имел в виду другое. Фельдмаршал был счастлив, что выпроводил наконец Беннигсена. Пусть себе ломает царь Александр голову, о каком тут счастье ведётся речь.
ЧЕТЫРЕ ГУСАРА
Четыре гусара. Весёлых гусара. Четыре друга отправились в русский поход. Смеялись гусары, шутили гусары:
— Подумаешь, русский поход!
Прошли они Неман, в Витебске бились, блуждали в смоленском огне.
Смеются гусары:
— Война есть война!
На Багратионовы лазили флеши.
Шутят гусары:
— Флеши есть флеши!
Однако время не знало шуток. Грозный приблизился час. Побежали французы домой.
Не унывают гусары. Четыре гусара. Весёлых гусара. Старинных четыре друга.
— Домой так домой!
Голод пошёл по войску. Крошки съестного нет.
— Что нам голод! — смеются гусары. Принялись есть лошадей.
Съели первую.
Трое едут — четвёртый идёт пешком.
Съели вторую.
Двое едут — двое идут пешком.
Съели третью.
Один едет — трое идут пешком.
Съеден последний конь. Остались они безлошадными.
Идут, не унывают гусары. Четыре гусара. Весёлых гусара. Четыре надёжных друга.
Однако чем дальше, тем хуже и хуже. Голод есть голод. Истомились мои гусары — хоть кости свои глодай.
Переглянулись гусары. Прошла минута. Прошла вторая. Может быть, больше. Кто их тогда считал?
И вдруг исчезли, пропали, как сон, гусары. Словно и вовсе их свет не видал.
Что за чудо?! Где же гусары? Четыре гусара. Весёлых гусара. Верных четыре друга.
Съели друг друга гусары.
ИЗЫСКАННЫЕ МАНЕРЫ
Отступает французская армия. Снегом весенним тает. Редеют полки, исчезают роты. В батальонах — по двадцать душ.
После Красного без оглядки бежит неприятель.
Река на пути французов. Белорусских полей красавица — знаменитая Березина.
Берега низкие, ровные. Далёкий открытый вид. Снегом поля занесены. Правда, река ещё не замёрзла. Льдины, как стаи, плывут.
Подошли, остановились французы. Надо строить мосты.
К Березине вместе с другими прибыл и Поль Шайно. Вот как сложилась судьба француза.
В России в те годы среди богатых дворян было модным приглашать для воспитания своих детей иностранцев. Чаще всего французов. У них манеры изысканны. Язык французский певучий. «Мсье и пардон, бонжур и плезир»[5] вот какие слова приятные. Потянулся в Россию разный жадный на деньги люд. Брали всех без разбора — лишь бы француз. Явился и Поль Шайно. Был каретником он в Париже. В России стал гувернёром. Неплохо Шайно устроился. Сыт, обут, деньги хорошие платят. Живёт под Смоленском в имении князя Нарышкина.
И вдруг война. Наступают французы. Победа идёт за победой. Подумал Шайно: «Э, в такую минуту лучше быть в армии. Так скорее богатым станешь».
Вступил он во французскую армию. А так как солдатскому делу Шайно был не очень обучен, определили его в обоз. «Это ничего, — рассуждает француз. — Тут даже оно спокойнее. Будет к тому же богатства на чём везти». В общем, стал он опять каретником.
Приехал Шайно в Москву. А что случилось дальше, вам уже хорошо известно. Покатились французы вспять.
«Э, — соображает обозник, — дело недобрым пахнет». Взял и сбежал он из армии. Снова вернулся к себе под Смоленск. «Ну что ж, опять гувернёром буду».
Да только ошибся Шайно. Встретили барские крестьяне его немило. Чуть не убили. Пришлось французу брать ноги в руки, иными словами — бежать. У Березины и догнал он ушедшую армию. Строят французы мосты. Сидит Шайно, дожидается. Скорей бы на правый берег.
Сгрудились у Березины остатки французской армии: недобитая гвардия, уцелевшие обозы, тысячи раненых, тысячи пообмороженных. Столпились солдаты, ждут. И вот началась переправа. Мосты построены наспех. На чём только держатся! Доски шатаются. Перил — тех и вовсе нет.
Все жмутся к мостам. Все хотели бы в первую очередь. Да нет, пропускают вначале гвардию. Затем отбирают наиболее годных для боя солдат. Остальные — пока дожидайтесь. Идут по мостам солдаты, торопятся. Срываются крайние в воду. Моржами средь льдин ныряют.
Лезет на мост Шайно. Отгоняют его солдаты:
— Куда!
В наряде Шайно гражданском.
— Куда!!
— Я же француз! — голосит Шайно. — Я же ваш подданный. Я же солдат.
Не признают, не пропускают его солдаты.
В это время французов настигла русская армия. Наполеон отдал приказ немедля же сжечь мосты. Бросить остатки армии. Полыхнули мосты пожарищем. Остался Шайно и другие ни с чем.
Заметался Шайно, подлетает к русским:
— Я же ваш! Я гражданский… Я гувернёр у князя Нарышкина.
Усмехнулись солдаты:
— Раз гувернёр, так зачем же ты здесь?
Подняли ружья. Рванулся Шайно — и в воду с разбегу прыг. Где он погиб, никому не известно. Ближе к тому, ближе ли к этому берегу. Только не выплыл к своим француз. Много французов тогда погибло. И здесь, на земле, и там, в реке. В знаменитой Березине, белорусских полей красавице.
…На следующий день ударили страшной силы морозы.
ДВА ГРЕНАДЕРА
Лютует, лютует, лютует мороз. Страхи кругом летают. Сугробы белым-бело — небо с землёй ровняют. Ветер бьёт шомполами по полю. Нелёгкая выдалась доля: отбились от армии два гренадера. Сидят под сосной, замерзают.
Одеты солдаты во что попало. Давно обтрепались мундиры.
Продувает метель солдат. Мороз как штыком пыряет.
Замерзают, кончают свой век солдаты. Замерзая, вздыхают солдаты:
— Когда бы не эти метели…
— Когда бы не эти морозы…
И вдруг утихли метели. Пропали морозы. Зажурчали ручьи и реки. Солнце огнём взошло. Расправили плечи солдаты. Лица — под солнечный жар. Опалило солдатскую кожу. До боли в костях обожгло. Открыли глаза солдаты. Да это же ветер лютует и снег.
