Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву
Аристократия, чувствуя в нем врага, делала все возможное в стремлении подорвать позиции министра. Скоро распространились слухи о том, будто на самом-то деле Сперанский франкмасон и революционер, состоящий в тайных сношениях с Наполеоном, а потому ищет путей уничтожить всю общественную систему.
Царь в России являлся теоретически всемогущим самодержцем, но его взаимоотношения с народом отличались сложностью и своего рода амбивалентностью. Власть покоилась на мистическом, священном фундаменте, ибо государь представлял собою для подданных и главу религиозной иерархии, и наместника Бога на Земле. Данное положение вынуждало людей к полному послушанию монарху. Однако если возникало убеждение, будто какой-то царь действует в разрез со своими божественными задачами, он в глазах подданных становился не просто негодным правителем, а демоном, подлежавшим уничтожению. Если брать чисто светскую ипостась царя, то и тут его положение было не менее двусмысленным. Сам факт сосредоточения у него всей полноты власти означал отсутствие у него в руках реальных рычагов для выполнения своей воли. Таким образом, император России любопытным образом оказывался в зависимости от благорасположения аристократии, которая заполняла посты в армии и в государственном аппарате, а также формировала общественное мнение. А вот как раз общественное мнение тогда было сильнейшим образом настроено против Александра и его политики по существу по каждому пункту. Он казался многим виновником унижения России и понимал, что единственный путь смыть пятна позора – вступить в войну. Завоевание Финляндии немного разрядило атмосферу, но его явно не хватало.
26 декабря 1809 г., в тот самый период, когда Александр заверял Наполеона в собственном стремлении сделать все для устроения его брака со своей сестрой Анной и просил императора французов раз и навсегда похоронить польский вопрос, царь вызвал к себе князя Адама Чарторыйского, близкого друга и известного польского патриота, который еще десять лет тому назад разработал план реставрации королевства Польши под протекторатом России. Поведав этому вельможе о возникшем у него теперь желании привести замысел в действие путем «освобождения» великого герцогства Варшавского и объединения его с польскими областями, ныне находящимися под властью России, Александр попросил Чарторыйского озвучить полякам такое намерение. Князь мог ответить без подготовки. Он знал, что схема могла бы сработать только в двух случаях – в 1805 или в 1809 гг., когда Наполеон вел войну с Австрией, но, тем не менее, поехал в Варшаву и повидался с человеком, рассматривавшимся как ключевая фигура при реализации плана, то есть с князем Юзефом Понятовским, главнокомандующим армией великого герцогства и племянником последнего короля Польши. Как легко себе представить, Понятовский отклонил предложение русских{70}.
Об этом Чарторыйский лично доложил Александру в апреле 1810 г. Он не преминул указать, что ветер донес до многих поляков известия о переговорах Александра с Наполеоном относительно предотвращения реставрации Польши, а подобные вещи вряд ли могли способствовать реализации плана. Но царь упорно хватался за мнение о том, будто поляков все же можно перетянуть на свою сторону. «Теперь только апрель, так что можем начать через девятимесячный срок», – заключил он{71}.
От Коленкура не укрылось обстоятельство поступательного снижения дружелюбия Александра в направлении французской политики зимой 1809–1810 гг., а к весне 1810 г. французский посланник обнаружил, что сложившаяся между ним и царем дружба все менее совместима с обязанностями посла. Коленкур начал намекать Наполеону, что хотел бы быть отозванным. Но Наполеон не обращал внимания на его предостережения и желания.
Император французов убедил себя, будто Британия сильно теряет на экономическом фронте, а потому через какие-то несколько месяцев нужда заставит ее сесть за стол переговоров. Посему он с большей энергией взялся за механизмы Континентальной блокады. В его корреспонденции появились во множестве подробные указания губернаторам и правителям прибрежных регионов, какие суда и за что тем надлежит подвергать конфискации, а каким, напротив, давать свободный проход. Он рекомендовал отсекать альтернативные источники снабжения и разъяснял принципы, положенные в основу своей политики, увещевая всех на местах строго придерживаться его указаний.
Словно бы одних финансовых проблем было мало, Наполеон сделал пилюлю еще более горькой – решил частично повернуть денежные потоки во Францию, перестроив систему за счет прочих государств. Он вздумал последовать примеру контрабандистов и выдать лицензии ряду купцов на ввоз грузов из Британии (за что те платили кругленькие суммы в казну), после чего полученные таким путем товары экспортировались сухопутным путем в другие страны, в том числе и многие – в Россию. Подобные процедуры практически не оставили Александру выбора, как только лишь бросить открытый вызов блокаде. 31 декабря 1810 г. он издал указ, открывавший русские порты для американских кораблей и в тоже самое время наложил высокие пошлины на промышленную продукцию (французскую), ввозившуюся в Россию по суше.
Скоро британские товары потоком хлынули в Германию из России. Континентальная блокада трещала и рвалась по всем швам. И все же Наполеон не желал признавать очевидного. «Континентальная блокада стала главной его заботой, он захвачен ею более, чем когда-либо прежде, – отмечал секретарь императора французов, барон Фэн, в начале 1811 г. – и, пожалуй, слишком сильно!»{72}
В решимости держать под контролем все точки поступления импорта, Наполеон аннексировал ганзейские порты. В январе 1811 г. он поступил точно таким же образом с герцогством Ольденбург, правитель которого приходился отцом зятю Александра. Правда, император предложил тому в качестве компенсации другую германскую область, но встретил отказ. Александр пришел в ярость и счел себя оскорбленным лично – его формальный союзник начал свергать с престолов членов царской фамилии, чем значительно укреплял мнение и без того широко распространенное в России, что Тильзит был не альянсом, а подчинением. Царь чувствовал себя обязанным перейти к действиям ради обеспечения безопасности собственного положения в своей стране. «Кровь должна пролиться вновь», – признался он сестре, Екатерине{73}.
6 января 1811 г. Александр вновь написал Чарторыйскому с просьбой убедить поляков принять его в роли освободителя и реставратора королевства. Военный министр царя, генерал Барклай де Толли, уже разрабатывал планы нанесения удара по великому герцогству с последующим продвижением в Пруссию на соединение с прусскими войсками[27]. Во втором письме к Чарторыйскому Александр подобно перечислял войска, которые он уже стянул к границе для осуществления операции: 106 500 чел. в передовых формированиях при поддержке 134 000 во втором эшелоне, плюс третья армия из 44 000 чел. и в дополнение к ней 80 000 рекрутов, уже закончивших прохождение подготовки. В случае необходимости все эти войска представлялось возможным усилить несколькими дивизиями из состава армии, действовавшей против турок в Молдавии. «Не может быть сомнения в том, что Наполеон старается спровоцировать Россию на разрыв с ним, надеясь, что я совершу ошибку и выступлю зачинщиком, – объяснял ситуацию царь. – Сие бы и в самом деле было ошибкой в сложившихся обстоятельствах, и я решительно настроен не совершить оную, но все будет выглядеть по-другому, когда поляки встанут на мою сторону. Поддержанный 50 000 солдат, на коих могу рассчитывать от них, да 50 000 пруссаками, кои могут присоединиться к ним без риска, и моральной революцией, каковая неизбежно произойдет в Европе, я сумею без выстрела выйти к Одеру»{74}.
Александр едва ли мог рассчитывать скрыть передвижения войск, и к лету 1811 г. приближающаяся война стала темой обсуждения всюду в России. Не остались тайной и настроения в Польше, равно как не стали секретом разговоры царских дипломатов в Вене и в Берлине. Правда пошедший шумок побудил некоторых думать, будто все происходящее есть просто-напросто блеф. Но независимо от того, собирался или нет Александр перейти в наступление на той стадии, он сделал шаг, каковой, несомненно, уверенно вел его в сторону вооруженной конфронтации{75}.
Наполеону приходилось всерьез обратить внимание на угрозу. Понятовский и так уже предостерегал его о сосредоточении русских войск на границе великого герцогства осенью 1810 г., и император французов со всей тревогой осознавал, насколько слабы его силы в данном регионе. Он незамедлительно отдал распоряжения командирам на местах стянуть и сосредоточить вместе отдаленные формирования и снабженческие склады перед лицом возможного неожиданного нападения и наметил позиции для отхода по Висле, одновременно приступив к наращиванию войск в Польше и в Германии. Наполеон принялся бомбардировать маршала Даву, осуществлявшего командование французскими войсками в северных районах Германии, письмами с указаниями укрепить опорные пункты и перевести солдат на военное положение. 3 января 1811 г. император взялся за перегруппировку войск с целью усиления фронтовой полосы. «Я считал войну объявленной», – утверждал он позднее. Многим во Франции старт враждебных действий тоже виделся лишь делом времени. «Здесь много говорят о войне. Рано или поздно до нее дойдет, и теперь время кажется подходящим», – писал сестре один офицер шволежеров-улан Императорской гвардии из депо в Шантийи 9 апреля 1811 г.{76}
