Гарун Тазиев - На вулканах
Что касается дыхания, то днем оно лишь сковывало льдом бороды и накрепко примораживало шапки к волосам. Войдя в палатку, лучше было не снимать шапок до того, как примус основательно не прогреет воздух. Серьезные же неприятности начинались с момента, когда мы забирались в спальные мешки. Оставлять отверстие для дыхания было невозможно из-за холода, поэтому всю ночь пар от дыхания намерзал внутри оленьей шкуры. Чем меньше оставалось кислорода, тем учащенней мы дышали... В спальном мешке немыслимо было зажечь спичку!
Разумеется, до такой степени мы промерзли не сразу; первые дни прошли спокойно. Все началось однажды утром - столь же беспросветным, как и предшествовавшая ему ночь, когда я вылез из палатки, чтобы грузить поклажу на нарты. Позавтракав, мы втиснули ноги в одеревяневшую обувь в палатке, где было относительно тепло. Выйдя наружу, я задрал голову, чтобы взглянуть на небо, - и больше уже не смог опустить ее, потому что за долю секунды вся одежда накрепко застыла!.. Так, с задранной кверху головой, мне и пришлось тянуть нарты четыре часа кряду. С тех пор мы старались успеть принять "рабочее" положение для тяги прежде, чем одежда превратится в броню.
Мы поняли, что надо отказаться от привычного ритма и все делать медленно. Нельзя снимать меховых рукавиц, надетых поверх шерстяных. Вне зависимости от того, чем ты занят, надо тут же прекратить это занятие, едва заметишь, что какая-то часть тела замерзла, и начать ее растирать до тех пор, пока не восстановится кровообращение. Нередко можно было видеть, как кто-то из нас, оставив товарищей продолжать работу, начинал с силой ударять о снег ногами, обстукивать себя ладонями или тереть какую-то часть тела. К сожалению, таким способом не удавалось восстановить кровообращение в ступнях... Для этого приходилось начинать долгую процедуру: ставить палатку, зажигать примус, растапливать снег, греть воду, пить горячее и только после этого снимать носки. Трудность усугублялась тем, что мы не знали, обморожены ли у нас ноги или мы просто не чувствуем их. В этих случаях прибегали к медицинской компетенции Уилсона, и уже он решал на основании описаний наших ощущений, следует ли разбивать лагерь или можно идти еще час. Ошибка с его стороны была равнозначна катастрофе, ибо если кто-то из нас потерял бы способность двигаться, вся группа оказалась бы в критической ситуации и, весьма вероятно, погибла бы.
Весь день 29 июня температура держалась -46oС, легкий ветер время от времени обжигал лицо и руки. Когда мы расположились на дневку, Уилсон увидел, что у него слегка обморожены на одной ноге пятка и подошва, а у меня - большие пальцы обеих ног. Счастливец Боуэрс так и не изведал отвратительных ощущений, какие бывают при обморожении ног!
Эта ночь была очень холодной: температура упала до - 53oС, а 30 июня после завтрака термометр показывал -49oС... Следующей ночью температура была под нартами -54oС, над ними -60oС"
Первые дни были лишь прелюдией к ожидавшему их долгому четырехнедельному кошмару. Температуры колебались от -60o до -55oС. Во время переходов надо было тянуть двое нарт с поклажей, весившей в общей сложности 350 кг, по снегу, смерзшемуся настолько, что полозья отказывались скользить. Первые два дня переходы были по 15 км, затем их пришлось сократить по мере того, как погодные условия ухудшались, а силы у людей истощались. Переходы стали по 5, потом по 3 и наконец по 2 км в день - больше не удавалось пройти.
Черри-Гаррард пишет: "Я встречал людей, не без гордости заявлявших: "О, в Канаде было -45oС, но я этого совершенно не чувствовал!" либо "В Сибири я шагал при -52oС". Начните их расспрашивать подробнее, и быстро выяснится, что на них была теплая сухая одежда, что спали они в уютной постели, дышали теплым воздухом и выходили на мороз из натопленной комнаты или перегретого купе поезда - на несколько минут после обильного обеда. И все равно этот опыт запоминался им надолго. Для нас же, начиная с шестого дня похода, -45oС представлялись уже редкостной удачей, роскошью".
На последних трех переходах перед мысом Крозир их ждали торосы. Необъятный ледник Росса - площадь 150 тыс. км2, миллиарды тонн льда подползая к морю, наталкивается на гору Террор; эта препона заставляет поверхность собираться в застывшие волны. Надо было переползать через них в кромешной тьме при -50o или -60oС.
На девятнадцатые сутки они разбили лагерь недалеко от цели. Нужно прочесть Черри-Гаррарда, чтобы представить себе, какой ценой дались им эти девятнадцать суток. И все последующие! От базового лагеря на мысе Крозир до колонии императорских пингвинов, находившейся в 3 км, они шли пять дней. Как они не погибли, преодолевая в ночи ледяные склоны, предательские трещины, торосы? Как они не погибли на обратном пути к базовому лагерю с драгоценными трофеями в руках - пятью яйцами, из которых два разбились при падении, когда вдруг задула кошмарная пурга? Говоря "кошмарная", я нисколько не преувеличиваю: ветер достиг 12 баллов по шкале Бофорта, то есть максимума, и дул так двое с половиной суток! Палатку сорвало, и они лежали под защитой если можно так выразиться - ледовой стенки, сооруженной своими руками. Они выжили!
Да, они вышли живыми из этого "самого жуткого похода". Но полтора года спустя двое участников - Билл Уилсон и Барди Боуэрс - погибнут, возвращаясь со Скоттом с полюса. Они умрут от голода, изнеможения и стужи, лежа в палатке всего в 17 км от промежуточного склада, где они оставили тонну провизии. И именно Черри-Гаррард восемь месяцев спустя, 12 ноября 1912 г., обнаружит с двумя спутниками эту палатку и в ней - тела троих товарищей.
В следующем году Черри-Гаррард доставил в Англию яйца императорских пингвинов, изучать которые мечтал Билл Уилсон. Он отправил в Лондонский музей естественной истории письмо, сообщив, что сам принесет эти предметы.
"Являюсь, - пишет он, - к старшему смотрителю священных яиц. Представляюсь: "Черри-Гаррард, единственный оставшийся в живых охотник за яйцами императорских пингвинов". Не стану приводить протокольную запись нашей беседы, передам лишь ее дух. Старший смотритель. "Кто вы такой? Что вам угодно? Здесь не яичный склад. Кто вас послал? Вы мешаете работать. Мне что, вызвать полицию? Если вам нужны крокодильи яйца, обратитесь к мистеру Брауну, он занимается их лакировкой". Нахожу мистера Брауна, который ведет меня в кабинет главного хранителя. Передо мной господин весьма ученого вида, у которого наготове две манеры общения: одна, предельно любезная, - для Важной Персоны (очевидно, какого-нибудь Ротшильда-натуралиста), с которой он занят куртуазной беседой, другая - крайне пренебрежительная - для простых смертных, в том числе и для ученых, облеченных официальной миссией, вроде меня. Представляюсь с приличествующей скромностью, говорю, что хочу передать музею пингвиньи яйца. Главный хранитель берет яйца и, не удостоив меня ни единым словом благодарности, поворачивается и заводит о них разговор с Важной Персоной. Я жду. Кровь у меня начинает закипать. Разговор продолжается, как мне кажется, до бесконечности. Внезапно главный хранитель замечает мое присутствие, кое вызывает у него явное раздражение. Главный хранитель: "Вы можете идти". Герой-путешественник: "Соблаговолите выдать расписку". Главный хранитель: "Все в порядке, можете не беспокоиться. Вы свободны". Герой-путешественник: "Мне нужна расписка".
Тут внимание главного хранителя вновь целиком посвящается Важной Персоне. Понимая, что присутствовать при чужом разговоре неделикатно, Герой-путешественник вежливо покидает помещение и усаживается на стул в полутемном коридоре. Время он коротает, репетируя слова, которые он скажет главному хранителю, как только Важная Персона удалится. Однако персона, похоже, не собирается покидать музей, и мысли, равно как и намерения путешественника, становятся все более мрачными. Время идет, входя и выходя из кабинета главного хранителя спрашивают у сидящего, что он делает в коридоре. Ответ неизменно один и тот же: "Я жду расписку в получении пингвиньих яиц". Наконец выражение лица путешественника уже не оставляет сомнений, что в действительности он жаждет не расписки, а убийства, о чем, видимо, было доложено будущей жертве, ибо путешественнику весьма скоро вручают расписку. Тот оставляет музей с сознанием, что вел себя как образцовый джентльмен, однако это служит слабым утешением, и до вечера он рисует в воображении урок вежливости, который ему бы хотелось преподать главному хранителю (посредством удара сапогом)".
Подумать только, как совпадают порой желания путешественников! Не смея сравнивать себя с автором этих строк, написанных в Лондоне в 1913 г., я был бы готов подписаться под ними обеими руками в Париже в 1976 г.
1974 год: выбор места
Мыс Крозир я обозревал в 1973 г. с самолета, а в следующем году - с вертолета. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы пытаться пройти их маршрут: троих героев спасло только чудо, а чудеса не повторяются. И все же меня не оставляло желание совершить летний "безмоторный" поход по Антарктиде; наибольший соблазн вызывал маршрут Хиллари 1957-1958 гг. - от базы Скотт до полюса... Но для этого надо быть новозеландцем или англичанином. На худой конец австралийцем, канадцем или американцем.
