Н. Кальма - Джон Браун
Теперь в Канзасе разгорелась уже настоящая война. Кроме добровольцев с обеих сторон, в ней принимали участие войска федерального правительства.
В апреле отряд федеральных войск был послан на помощь губернатору Шаннону. Шериф Джонс, глава этого отряда, арестовал в Лоренсе целый ряд сторонников свободного штата. Ночью кто-то выстрелил в окно дома, где остановился Джонс. Шериф был только ранен, но миссурийцы обрадовались предлогу и объявили, что Джонса убили фрисойлеры.
Газеты рабовладельцев завопили о мщении. Была объявлена официальная мобилизация для борьбы с мятежным Лоренсом. Быть может, если бы в этот момент в Лоренсе оказался «старый джентльмен» — Джон Браун, все дальнейшие события обернулись бы совсем иначе. Но Браун вспахивал с Оливером поле за своей хижиной в Браунсвилле, и карабин его лежал рядом с винтовкой сына на возу.
Семьсот головорезов-южан под предводительством Дэйва Атчинсона, бывшего вице-президента Соединенных Штатов, начали громить Лоренс. Дэйв Атчинсон выступил перед своим «отважным отрядом», и речь его была напечатана во многих газетах.
— Мы войдем в этот проклятый Лоренс и дадим этим проклятым аболиционистам такой южный урок, которого они не забудут до самой смерти, — сказал «предводитель». — Это самый счастливый день в моей жизни, друзья. И помните: если кто-нибудь станет у вас на пути — будет ли это мужчина или женщина, безразлично, — угостите их свинцом и отправьте к праотцам.
Возбужденные этой речью, миссурийцы набросились на город. Над ними развевалось черно-белое знамя с их девизом «Южные права». Здание почты, многие дома в городе были разрушены пушечными выстрелами. Миссурийцы подожгли редакцию газеты «Херальд оф Фридом». Они изломали печатные машины сторонников свободного Канзаса, бросили их в реку и бесновались вокруг рассыпанного по земле набора.
Гостиница, где заседал «свободный» конвент, была также разрушена выстрелами. В городе шел грабеж, погром. «Сыны Юга» громили лавки и дома фрисойлеров.
К сожалению, в этот критический момент у сторонников свободного штата не нашлось достойного руководства. Ридер бежал, другие члены правительства спасовали перед сильнейшим противником и постановили не оказывать сопротивления.
В Браунсвилл прискакал на взмыленной лошади один из соседей.
— На помощь! Все на помощь! — закричал он. — Они жгут Лоренс! Город горит! Мы собираем всех. Встреча вечером, на калифорнийской дороге!
Джон Браун и его сыновья побросали свои мотыги: до мотыг ли сейчас! Один из сыновей сбегал за ближайшим соседом — кузнецом Винером. Австриец Винер, такой же гигант, как Брауны, участвовал в революционных событиях 1848 года и всеми силами души ненавидел помещиков-поработителей. Он явился на зов, даже не сняв кожаного фартука, в котором работал у наковальни.
— Что надо делать?
— Идти к Лоренсу, — отвечал Браун. — Теперь нам остается надеяться только на самих себя. У нас нет вождей, и мы не можем ждать помощи от правительства. Правительство уже доказало, на чьей оно стороне. Миссурийцы действуют террором и думают, что аболиционисты отступят, постесняются отвечать тем же. Но врагов надо уничтожать любой ценой. Борьба есть борьба. Помните: «Око за око, зуб за зуб».
Он вынул из кармана потрепанную книгу, которую теперь всегда носил с собой. Это была библия, та самая, которую когда-то читала ему мать.
В этом обращении к богу, как помощнику во всех вопросах жизни, не было ничего удивительного в те времена. Джон Браун с его пуританскими традициями и религиозностью воплощал в себе типичные черты тогдашнего американского фермерства. Его бог был богом простых людей, в поте лица добывающих свой хлеб. Этот бог помогал ему и его товарищам бороться с засухой и недородами, он защищал своим словом права бедняков и помогал бороться с угнетателями. Но рядом с религиозностью в Джоне Брауне жил дух неистребимой мятежности, жажда настоящей свободы и вера в справедливость, которую добывают только в борьбе. И вот теперь, когда перед ним стояли и ждали его решения сыновья и соседи, он не медлил ни минуты.
— Собирайтесь, мы едем.
К ночи тридцать четыре всадника из области Осоватоми собрались на калифорнийской дороге. Среди них был старый Браун и его шесть сыновей, большие, крепкие, как деревья. Все были вооружены.
В темноте маленький отряд двинулся к Лоренсу. Всадники ехали в угрюмом молчании. Еще никто не знал, сколько именно человек ворвалось в город, с кем придется сражаться, но все уже твердо чувствовали, что пришел конец мирной сельской жизни, что войну теперь не остановить.
Над Лоренсом далеко окрест стояло зарево. Маленький отряд отправил на разведку одного из всадников. Вскоре тот вернулся.
Миссурийцы захватили мост. Их много. Несметные толпы хозяйничают в городе. Говорят, будто их около тысячи. На каждого осоватомца придется по крайней мере двадцать человек. Идти дальше, подвергаться такой опасности бессмысленно. Надо дождаться подкрепления и двигаться на Лоренс.
Джон Браун-младший, который считался у поселенцев командиром отряда фрисойлеров Поттавоттоми, сказал, что приведет еще добровольцев, и вместе с Джезоном отправился собирать людей. Остальные расположились лагерем возле дороги. Здесь они будут ждать подкреплений из дальних поселков.
Наступила ночь. Джон Браун жарил на костре свинину для своих партизан и говорил с Винером. Надо что-то делать. Надо выступить поскорее и решительнее, иначе Канзас как свободная земля погибнет. Довольно церемониться с врагами. Из-за проклятой мягкотелости аболиционисты теряют все, что завоевали с таким трудом. Рабство — это нечто отвратительное, противоестественное, бесчеловечное, надо уничтожить его любой ценой. Уничтожить его путем биллей невозможно, это уже проверено. Значит, надо уничтожить рабство вооруженным путем.
Каждое слово старого Брауна находило живой отклик у кузнеца. Ведь и Винеру было хорошо известно, что происходило в «свободных» поселках Канзаса. Бесчисленные убийства ни в чем не повинных фермеров, бесчинства, постоянные вооруженные стычки, стрельба по ночам. Люди не могли ни на минуту быть спокойны за себя и за свои семьи. Миссурийцы грабят на дорогах тех, кто прибыл с Востока, вооруженные отряды останавливают фургоны и расстреливают людей только за то, что они против рабства. Пора покончить с этой жизнью под огнем.
— Они зарезали Гилла и Бракетта, изрезали так, что их и родные не узнали. Они застрелили как дикого зверя Дага. Они нападают на наши семьи.
— И за что? За то, что фермеры защищали свое право на свободную землю… — говорили люди.
Джон Браун подозвал к костру еще нескольких осоватомцев. Могут ли они назвать имена тех, кто стрелял в фермеров, возвращавшихся из Ливенуэрта? Кто был главарем банды, нападавшей на собрание в Итоне? Кто убил двух свободных негров близ Лоренса?
Конечно, они знают — это всем известные активные сторонники рабовладения. Имена назывались без колебаний: Бил Шерман, Детч Генри, Дойл-отец и два его сына.
Джон Браун вынул записную книжку.
— Я запишу эти имена, — сказал он.
Браун произнес это совсем просто, но люди, окружавшие костер, содрогнулись. В этом старом человеке в обвисшей соломенной шляпе и дырявых сапогах, в его изможденном лице, на которое бросал свой отблеск костер, им почудилось что-то неумолимое и беспощадное, как сама судьба.
Долго-долго тянулась ночь. Никто не приехал. Наутро лагерь встал еще более хмурый, напряженный. Люди не знали, на что решиться. Никому не хотелось отступать, но и бросаться опрометчиво в заведомо безнадежное дело не тянуло. И вдруг по всему лагерю точно искра пробежала: старый Браун о чем-то договорился с фермером Таунсендом. Таунсенд запрягает лошадь, и Браун куда-то едет с ним и берет с собой четырех сыновей и Винера. Винер наточил им всем старые обоюдоострые сабли.
Осаватомцы окружили старика:
— Куда вы едете? Что вы собираетесь делать?
— Мои планы касаются только меня, — резко отвечал им старик. Он подозвал сыновей: Оливера, Сэлмона, Фредерика, Оуэна. Вместе с ними был и муж Рут Браун-младшей — Томсон. Все они сложили в телегу Таунсенда сабли, несколько винтовок и узелок с едой.
— Эй, будьте осторожны! — сказал кто-то из лагеря. — Не наживите неприятностей.
Браун вдруг яростно обернулся на голос. Его возмутило слово «осторожность». Он уже много лет слышит это слово, слышит от умеренных аболиционистов, от людей, подобных Герриту Смиту. Ему надоело это слово, оно ничего не таит в себе, кроме трусости. «Осторожность» — это слово трусов!
Семеро мужчин уехали. Ни один из тех, что оставался в лагере, не подумал ни на секунду, что старый Браун убегает от борьбы, что он покинул их в трудную минуту. Все они достаточно хорошо знали этого старого человека, и все чувствовали, что он уезжает неспроста.
