Л Чарская - Грозная дружина
- Алызга? Тебя зовут Алызга? Да? - спросил Алеша. - Кто же ты такая и почему тебя здесь запрятали?
На этот вопрос Алызга отвечала только стоном.
- Ты больна? - участливо спросил Алеша.
- Я помираю, молодой господин.
Голос Алызги звучал искренно. Она не лгала, она действительно почти что умирала от охватившей ее душевной муки. Завтра с нее должны были снять цепи, но с тем, чтобы еще крепче приковать ее здесь другим способом. Завтра ее выведут отсюда и заставят поклясться вторично над лапой убитого медведя, чтобы она и не думала о бегстве. А потом окрестят ее и отошлют в дар Московской царице вместе с разными мехами и штуками парчи. И тогда прости навеки, родная страна, отец, брат и царевна Ханджар, ее любимая ханша.
- Я должна умереть молодой господин! - еще глуше простонала дикарка.
- Да нешто не смогу я пособить тебе чем? - жалостно, горячо произнес Алеша, охваченный еще большим состраданием к необычайному существу, какого ему еще никогда не доводилось видеть в его жизни.
Алызга так и впилась в его лицо глазами. Участливый тон, доброе, юное лицо навели ее на быструю, счастливую мысль. Она вспыхнула даже и залилась румянцем, которого не видно было при свете луны. Быстро овладев собою она проговорила:
- Ты не сможешь спасти меня, красавец... Нет... Но успокоить мою душу перед тем, как сойдет она в далекий Хала-Турм, ты сможешь, юноша... И великие духи помогут тебе... Наш кочевой народ привык молиться вольно, на свободе, в священных рощах [остяки обоготворяют природу; у них есть священные рощи и дубравы, где, по их верованию, присутствуют божества. Там они молятся], наполненных светлыми духами лесов - менгами. И если бы Алызге удалось помолиться сейчас, молодой господин, то... Алызга умерла бы с радостью, благословляя имя доброго юноши, - тихо, чуть слышно, пролепетала она.
- Ты хочешь, чтобы я ослобонил тебя? - неуверенно спросил Алеша.
- Какая свобода! Алызга не думает о ней! - горько усмехнулась молодая остячка. - Алызга все равно умрет на заре... Ей не надо больше свободы. Алызга в цепях. Разве можно быть свободной с цепями на ногах и на руках, молодой господин?
- Твоя правда, - произнес задумчиво Алеша, которому становилось все более и более жаль несчастную пленницу.
Он не мог узнать за свое короткое пребывание здесь о доброте и отношении к холопам Сольвычегодских владельцев и в душе негодовал на Семена Аникиевича, решившегося заковать в цепи эту, казалось, ни в чем не повинную дикарку. Подумав немного, он положил руку на плечо Алызге и тихо спросил:
- Коли ты посулишь мне не убежать отседа, я сведу тебя помолиться... А только путей здешних не ведаю я...
- Путь укажу тебе я, господин мой, - с плохо скрываемой радостью проговорила та.
- В таком разе ступай за мною, - твердо прозвучал в тишине его звонкий, молодой голос.
Слабо передвигая закованные ноги Алызга медленно двинулась, позвякивая своими цепями. Эти цепи Семен Аникиевич приказал надеть на нее из опасения возможности побега дикарки. Для именитых владельцев Сольвычегодска побег Алызги представлялся опасным. Убежав Алызга привела бы сюда несметные орды своих одноплеменников, селившихся по Белой реке, в глуби Сибири. Она указала бы заведомо известные ей слабо защищенные места поселенцев и тогда, кто знает, они бы могли принести немало зла поселкам и городкам. Вот почему Строганов и решил отправить свою пленницу в Москву, в дар царице вместе с другими ценными подарками: мехами куниц и соболей, о чем Алызга и успела уже проведать.
Месяц освещал путь Алызге и Алеше. Закованная дикарка подвигалась очень медленно вперед. Кандалы по-прежнему тихо, монотонно позвякивали при каждом шаге остячки. Луна заглядывала ей в широкое, бледное лицо.
Добравшись до калитки к стене она знаком указала своему спутнику открыть ее. Переступив порог ее она очутилась в небольшой роще. С трудом пройдя шагов сто, тяжело переводя дух, Алызга остановилась. Все было тихо и таинственно кругом. Невысокие кедры и кусты разрослись здесь на славу, настоящая чаща, как в лесу. Где-то близко, близко шумела река.
- Тяжело... невмоготу боле... Кандалы не пускают, - произнесла, внезапно останавливаясь, как бы в бессилии, Алызга, прислоняясь к стволу развесистого дубка. - Здесь дозволь мне остаться... помолиться дозволь... а ты отойди, господин, малость в сторону... Светлые тени не приблизятся, когда ты будешь здесь. Могучий Урт-Игэ не услышит меня, раз ты рядом будешь стоять...
- Ладно, отойду в сторонку, - согласился Алеша и, зайдя за дерево, стал ждать.
Лишь только его стройная, рослая фигура скрылась за стволом, Алызга беспокойно оглянулась и почти одновременно дикий, пронзительный крик ночной птицы пронизал чащу. Откуда-то поблизости ответили таким же криком. Затрещали сучья, зашуршала трава и, сильными руками раздвигая кусты, молодой остяк очутился в два прыжка подле женщины.
- Имзега, - с бешеным криком восторга вскричала она, - я знала, что ты здесь!
- Я ждал тебя здесь три ночи, - отвечал остяк. - Великий Ун-Тонг открыл мне, что ты придешь... Спешим отсюда, Алызга... С той минуты, как тебя схватили у ворот острога, я не знал покоя и сна... Я был так близко от тебя и ничем не мог помочь сестре моей... С той страшной ночи наши батыри стояли на страже в этой роще и я с ними... Ты почуять должна была нашу близость, сестра... Сам великий Сорнэ-Туром благословил твой приход, Алызга... Мой конь ждет наготове в роще... Мои батыри тоже... На первом же привале я сшибу с тебя твои кандалы, а теперь спешим...
Но она не могла идти. Цепи мешали ей сделать это.
- О, грозный Урт-Игэ! Покарай ее врагов! - вскричал молодой дикарь и, быстро наклонившись над сестрою, поднял легко, как перышко, ее коренастую фигуру и понес.
Легкий крик раздался за их плечами. Имзега быстро обернулся. Перед ним стоял красивый мальчик-юноша, весь облитый лунным сиянием.
- Куда?! Стойте!.. Ты обманула меня!.. Назад вертайся!.. Зачем обманула меня! - весь дрожа от негодования ронял он побледневшими губами, вцепляясь руками в меховую юбку Алызги.
Ни страха, ни боязни не было в нем, хотя Имзега, весь зашитый в кожаную добаву [остяцкая одежда], казался настоящим великаном по сравнению с ним, четырнадцатилетним отроком, почти ребенком. Заметив юношу, Имзега гневно топнул ногою и одной рукой придерживая Алызгу, другою выхватил из-за пояса нож, зловеще блеснувший при свете месяца.
- Не тронь его! - крикнула с мольбою Алызга. - Не тронь его, брат!.. Он подарил мне свободу! Кабы не он, не юноша этот, не видать тебе Алызги никогда, никогда!
С глухим ропотом молодой остяк опустил нож и с силою оттолкнул от себя Алешу.
Удар был хорошо рассчитан. Мальчик зашатался и, тяжело ударившись головою о ствол дуба, растянулся замертво в высокой траве.
Имзега с тем же резким криком ночной птицы рванулся вперед, в чащу, держа сестру на руках. Конское ржание было ему ответом.
Минут через пять он и Алызга уже стояли, окруженные десятком остяцких воинов, вернее таких же зашитых в оленьи шкуры дикарей, вооруженных луками, стрелами и ножами. Они громко приветствовали брата и сестру. В один миг Имзега вскочил на коня, посадил Алызгу в седло перед собою и, приказав своим людям спешить за ним насколько возможно, взмахнул нагайкой.
Быстроногий киргизский скакун метнулся с места и понесся сразу во весь опор. Сердце Алызги замерло от восторга. Каких-нибудь два новолуния только, а может и меньше даже, и она увидит далекий Искер и царевну Ханджар, свою любимую госпожу и подругу.
- Я умчу тебя в Назым, к отцу, Алызга! - произнес задохнувшийся от быстрой скачки молодой остяк.
Она отрицательно покачала головою.
- Нет! Нет, не в Назым! - произнесла она глубоко и серьезно, - наш отец, верный данник и слуга хана Кучума, подарил меня ханше пятнадцать лет назад и сказал: "служи верой и правдой маленькой царевне, Алызга, и тем прославишь седины отца". Там стало быть теперь мое место, Имзега... Умчи же меня скорее в Великий Юрт, к могучему хану Кучуму, к моей смелой и гордой царевне Ханджар...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. ВОЛЬНИЦА БУРЛИТ. - СМЕЛЫЕ МЕЧТЫ. - КРУГ СНОВА
Прошло два года.
Стояла ночь. Студеный августовский ночной холодок обвеял природу. Было темно в степи, в лесах и в поселках, прилегающих к Строгановскому жилью. Святая сонная тишь царила за высокими стенами. Все спало кругом. Только из села, занимаемого казаками, неслись звуки песен и балалаек, хохот и крики, звон чарок и нетрезвые громкие голоса. Во всех почти избах поселка шла веселая гульба.
Это пировала в досужее время грозная Ермаковская дружина, поселившаяся в Строгановских поселках два года тому назад.
Почти во всех избах поселка горели огни. Изо всех окон неслись пьяные голоса пировавших. Только в крайней избе, ближе всех стоявшей к острогу, тускло горела одинокая лучина. Там было тихо и спокойно. В небольшой горенке, за столом, покрытым белой скатертью, на невысоком стольце [табурет] сидел человек. Его взгляд, рассеянный и печальный, скользил по скромной обстановке избы.
