Юрий Никулин - Почти серьезно
Когда мы рассматривали фотографии, документы убитого рыжего немца и выяснили, что его зовут Фриц Краузе, я вспомнил о Фрице Бауэре.
В нашем пятом "А" классе я дружил с Эриком Янкопом. Потом познакомились и подружились наши родители. Его мать, Клавдия Семеновна, заведовала небольшим детским садом и вместе с моей мамой вела общественную работу в нашей школе.
Однажды, когда я с родителями пошел к ним в гости, она, разливая чай, как бы невзначай сказала моей маме:
- Вы знаете, Лидия Ивановна, сейчас в Москву часто приезжают иностранные делегации. Бывают и дети из-за границы. Вот в детском садике при Наркомпросе выступали американские пионеры. А в наш сад, конечно, никогда никого не пришлют. И знаете, что я надумала, хорошо бы ваш Юрочка пришел бы к нашим ребятишкам как иностранец. Ну, например, будто он немецкий пионер. Ведь как все нам будут завидовать!
Муж Клавдии Семеновны, худой, угрюмый латыш, взорвался:
- Да ты думаешь, что говоришь? Это же обман. И потом никто в это не поверит.
- Ну и пусть обман, пусть, - затараторила Клавдия Семеновна, - зато сколько радости детям: к ним приехал иностранец! А потом Юрочка похож на немца. Он такой белобрысенький...
Моя мама, прихлебывая чай, сказала:
- Не выдумывайте ерунду. Нечего Юре морочить голову вашим детям.
Тогда Клавдия Семеновна начала обрабатывать моего отца. А он, принимая все это с юмором, подмигнув мне, спросил:
- Ну как, Юра, сыграешь немца?
- А как же я буду говорить? - растерялся я.
- А ты не говори, - засмеялся отец. - Ты вроде глухонемой иностранец. Объясняться можно я жестами.
- Никакой Юра не глухонемой! - Клавдия Семеновна радостно встрепенулась, почувствовав поддержку, и продолжала:
- Пусть Юра говорит по-русски, но немного с акцентом, как Карл Вальтерович. - И она кивнула в сторону мужа.
Мама замяла разговор, переведя его на другую тему. Однако Клавдия Семеновна, видимо, в душе затаила эту идею. Через день она сообщила по телефону, что все "согласовала со своими" и "все очень обрадовались", но только нужно идти мне не одному, а с какой-нибудь девочкой.
На следующий день снова звонок и опять уговоры. Отец не возражал, чтобы я пошел.
- Ну пускай мальчик сходит, - говорил он матери. - Что он, немца не сыграет? Чай им дадут с чем-нибудь вкусненьким.
("Будет для них шикарный чай с подарками",- обещала Клавдия Семеновна.)
В конце концов мама махнула рукой, делайте, мол, что хотите.
Решили, что в детский сад пойду вместе с Таней Холмогоровой. Таня отнеслась к предложению спокойно, спросив только, в каком платье полагается идти.
Одежду для нас подбирали старательно. Для Тани это не составило проблемы. А вот мне собирали костюм по разным знакомым. Штаны-гольф попросили у родителей одного мальчика во дворе. У кого-то разыскали туфли с пряжками (я все переживал, что они девчачьи). Клетчатую рубашку-ковбойку взяли у Эрика.
Пионерские галстуки нам сделали синими. На голову я надел берет.
Решили говорить по-русски, но с акцентом, а из немецких слов только: "гутен таг", "данке", "рот фронт"...
За день до посещения спохватились: а что немецкие пионеры будут делать, что говорить? Выручила фантазия отца. Выдвинув из-под кровати чемодан, где у него хранился реквизит для кружка самодеятельности, который он вел, отец извлек оттуда старый черный цилиндр, смятый в гармошку (видимо, на него кто-то сел). Потом с полчаса отец репетировал со мной шепотом - что и как мне говорить.
Мама все время приговаривала:
- Только не выдумывай, Володя, ерунды.
Настал день нашего выступления. "Немецких пионеров" повезли на такси к детскому саду. Когда я увидел в окнах лица детей, которые с любопытством нас разглядывали, меня забила нервная дрожь.
Цилиндр, завернутый в немецкую газету (ее выписывала домработница наших соседей - обрусевшая немка), я судорожно прижимал к груди.
Вошли в зал.
- Дети! У нас в гостях немецкие пионеры! - крикнула неестественно высоким голосом Клавдия Семеновна.
Дети радостно захлопали в ладоши. Когда наступила тишина, она, указывая на меня, громко объявила:
- Фриц Бауэр!
Я, глотнув воздуха, сказал:
- Гутен таг...
Опять все захлопали.
Таню представили как Грету Миллер. Потом нас посадили на почетные места, и дети исполняли хором песни и танцевали "Лезгинку".
Наконец пришла очередь нашего выступления.
Я встал и произнес отрепетированную с отцом речь.
- Дети! Ми есть немецкий пионер... Ми биль первый май - демонстрация. Полиций нас разгоняль... Один буржуй на лошадь ехаль на меня. Я схватиль камен и збиль с него шляп. Вот он!.. - на последнем слове я развернул газету и показал всем мятый цилиндр.
Успех превзошел все ожидания. Дети захлопали в ладоши и с криками подбежали ко мне. Все хотели потрогать подлинный цилиндр с буржуя.
Клавдия Семеновна, не зная об этом моем трюке, ахнула, вся засияла от удовольствия и захлопала громче всех.
На этом официальная встреча с "иностранцами" закончилась. На прощанье я успел крикнуть под аплодисменты детей: "Рот фронт", и нас с Таней повели в отдельную комнату поить чаем.
К чаю подали шоколадные конфеты, пирожные, апельсины и красную икру.
Когда толстая женщина в белом халате наливала мне вторую чашку чаю, я смущенно сказал:
- Данке.
- Можешь мне отвечать по-русски, -шепнула она. - Я все знаю.
Когда нас повезли домой, Таня сказала единственную за все время фразу:
- Как-то стыдно мне было...
Я ничего ей не ответил, но на душе остался неприятный осадок, будто я что-то украл и об этом узнали. Через два дня Клавдия Семеновна передала нам приглашение еще из одного детского сада, которым заведовала ее приятельница.
На этот раз мама твердо сказала - нет, да и я не очень хотел ехать.
Спустя месяц, возвращаясь с друзьями из школы, я встретил женщину с мальчиком, который вдруг начал дергать женщину за рукав и, показывая на меня пальцем, кричал на всю улицу:
- Мама, смотри, мама! Немецкий пионер! Немецкий пионер!
Я, покраснев, отвернулся. Когда они прошли, ребята меня спросили:
- Чего это он на тебя?
- Наверное, псих, - ответил я.
НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕПолучен приказ занять позицию в районе Тепляково. Переезд в 120 километров продолжался двое суток. В лесу по пути были оставлены два орудия, которые вели огонь прямой наводкой по группе штурмовиков, выпустив 23 снаряда. За недостатком горючего была занята позиция а районе деревни Средний Путь.
23 января 1944 года.
(Из журнала боевых действий)
Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям. Нет, мне бывало страшно. Все дело в том, как этот страх проявляется. С одними случались истерики-они плакали, кричали, убегали. Другие переносили внешне все спокойно.
Начинается обстрел. Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: "Ну вот, это все, это мой снаряд". Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения.
Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.
Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное-нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок.
Во время одного из привалов мы сидели у костра и мирно беседовали. Мой приятель, тоже москвич, показывал всем письма, а в них рисунки его сына.
- Вот парень у меня хорошо рисует, - сказал он, радуясь, - в третьем классе учится. Жена пишет, что скучает.
В это время проходил мимо командир взвода. Он вытащил из своего пистолета обойму и, кинув его моему земляку,попросил:
- Почисти, пожалуйста.
Солдат, зная, что пистолет без обоймы, приставил дуло к виску, хитро подмигнув нам, со словами: "Эх, жить надоело" - нажал на спусковой крючок. Видимо, решил пошутить. И тут раздался выстрел.
Парень замертво упал на землю. Лежит, а в виске у него красная дырочка, в зубах дымящаяся цигарка.
Ужасная смерть! Нелепая. Глупая.
Конечно, это несчастный случай. В канале ствола пистолета случайно остался патрон.
Каждый раз, когда на моих глазах гибли товарищи, я всегда говорил себе: "Ведь это же мог быть и я".
Служил у нас чудесный парень, Герник. Как-то ночью над нашей позицией пролетел самолет и сбросил небольшую бомбу примерно в сорока-пятидесяти метрах от того места, где спал Герник. Бомба взорвалась, и крошечный осколок пробил ему голову, угодив прямо в висок. Так во сне Герник и умер. Утром будим его, а он не встает.
