Николай Устрялов - Итальянский фашизм
И фашизм демонстративно объявляет себя «партией молодежи» и свое дело – «ставкой на молодость». Его задача – «омоложение нации». Он говорит о «ритме жизни», об усилении темпа «обращения крови». Маринетти – итальянский Маяковский – предлагает заменить Сенат «Советом юнейшин». Восторженная молодежь фиумских отрядов Д'Аннунцио перекочевывает к фашистам – всерьез и надолго: фашизм для нее – реванш, прибежище, радость. Любимейший фашистский гимн посвящен юности и юношеству, «весне красоты»:
Giovinezza, giovinezza,
Primavera di bellezza.
Nel fascismo e la salvezza
Della nostra liberata.
Среди студенчества фашизм обретает сплошные массы последователей. И по мере того, как его кадры наполняются пылающей молодостью, – растет его порыв, смелеет его тактика, ширятся его планы. В противоположность красным пролетариям, расслабленным антимилитаристской пропагандой и лишенным авторитетного руководства, черные рубашки начиняются горячей проповедью героизма и муштруются в духе суровой орденской дисциплины. «Фашистский воин не знает ничего, кроме своего долга – провозглашает устав фашистской милиции. – Его единственное право – исполнять свой долг и любить его…[48] Повиновение этой добровольной милиции должно быть слепым, безусловным и почтительным – вплоть до высшей степени иерархии, высшего начальника и исполнительного комитета партии».
Но ведь юность имеет и свои пороки: порывистость, нетерпимость, вспыльчивость, излишняя самоуверенность. А если юность вдобавок разнуздана войной, разнуздываются и ее пороки. Несмотря на уставы и правила, движение черных рубашек, подстрекаемые местью и ненавистью, часто утрачивает в пылу борьбы сознание разумных границ. Там звенят оконные стекла союзного консульства за грехи коварного Версаля, здесь пылает белый кооператив за компанию с красным, там страдают невинные от лихих налетов буйной ватаги, тут вершится злобное издевательство над поверженным уже врагом. То здесь, то там прорываются излишествами violenti senza scopo – бессмысленные насильники.
Эти безобразия создавали у некоторых впечатление, что перед ними – «шумное движение, опирающееся более на мускулы и оружие, чем на мозги» (отзыв «автономного социалиста» Дж. де Фалько). Однако трудно отрицать, что у вождей фашизма имелись и мозги. Они ими настойчиво пользовались для оправдания мускулов и оружия. Они доказывали, что победить красную революцию можно лишь ее собственными средствами. Они заимствовали у последней и философское оправдание печальных излишеств: лес рубят – щепки летят!.
Если «нация двадцатилетних», военная молодежь оказалась живой сердцевиной, ударным авангардом фашизма, то это не значит, конечно, что ею и исчерпывались его человеческие ресурсы. Фашизм явился характернейшим отражением интересов и настроений так называемых «средних классов»[49].
За ним пошла интеллигенция, в массе своей довольно безболезненно отрекшаяся от сумеречных кумиров либерально-демократического государства. К нему охотно примкнуло чиновничество, материально обездоленное, страдавшее от падения лиры, досадливо следившее за флиртом власти с рабочими, за ростом заработной платы в области труда физического при всеобщем забвении о труде умственном. И, главное, фашизму пришла на помощь буржуазия, испуганная красным призраком и разочарованная в демократических кабинетах официального Рима.
Крестьяне-собственники, мелкие коммерсанты, домовладельцы, рантье, затем и крупная буржуазия, капиталисты, даже волей-неволей и помещики – вся эта пестрая смесь политических устремлений и социальных сил объединяется против большевизма за фашизм. Следует сюда еще прибавить значительную часть верующих католиков, возмущенных антирелигиозной проповедью экстремистов. В результате получился внушительный, хотя и чрезвычайно разномастный, блок, против которого красные не смогли выдвинуть ни единства действий, ни воли, ни подлинного энтузиазма, ни способности, ни материальных средств. Наскок анархии пробудил инстинкт самозащиты у буржуазии и обостренное чувство родины у интеллигенции. Патриотическая горечь одних сочеталась с классовой заинтересованностью других. Фашизм ощущал под собою твердую почву: ему предлагали свои услуги многочисленные друзья и могучие попутчики.
Эту истину не склонны отрицать и его политические противники. «Яркость и оригинальность фашизма – пишет, например, Н. Иорданский – обнаруживается только тогда, когда он подходит к социально-политическим проблемам крестьянства и мелкой буржуазии». В глазах советского автора, фашизм – «ловкий компромисс буржуазии с деревней»[50]. Верное наблюдение! Но было бы, пожалуй, справедливо сказать, что социальный «компромисс», легший в основу фашизма и сознательно им учтенный, был на деле еще более широк, многогранен и емок.
Легко себе представить сколько изощренной изворотливости необходимо было проявлять фашистским вождям в этой кипучей обстановке, в этих редкостно сложных условиях: чем больше союзников и попутчиков, тем больше хлопот и опасностей! Запутанность положения усугублялась географическими особенностями Италии. На каждом большом участке фашистское движение неминуемо приобретало особенный привкус, локальный оттенок. В Триесте и вообще на северо-восточной границе оно окрашивалось по преимуществу в националистические и противославянские тона. В долине По, в районе Феррары и Мантуи ему приходилось выступать в крестьянском («кулацком») облачении – против домогательств сельского пролетариата. В Болоньи и везде, где развился на казенные средства красный кооперативизм, за него цеплялся крупный и мелкий торговый люд. В Пизе, во Флоренции и других университетских центрах под его знаменем собирается интеллигенция, тогда как в тосканских деревнях, где отсутствуют батраки, но волнуются меццадри, оно притягивает к себе оторопелых помещиков. В одном месте в него вливаются воинствующие католики; в другом к нему пристают антиклерикалы и масоны. На севере оно испытывает сильные республиканские влияния; на юге, не знавшем большевизма, им не брезгуют местами и чистокровные монархисты. Нужно было время, чтобы перебродили встревоженные страсти, улеглось народное море, отстоялась и определилась новая идеология послевоенной Италии. Нужны были последние и решительные схватки, чтобы установилось относительное социальное равновесие на основе произведенного испытания всех втянутых в состязание сил. Но все же можно сказать, что основные черты и тенденции наступающего фашизма начали обозначаться значительно раньше, еще на фоне революционного сумбура конца 1920 года.
«Так создавалось движение. Элементы, побуждаемые положительными интересами или послушные своему идеалу, элементы, вышедшие из армии, из буржуазии, из промышленности, из денег, из школы, неутоленные страсти, подавленная ненависть, нарушенные обещания, оскорбленные чувства, все безумие войны и все послевоенные ферменты, собранные, сосредоточенные в известный момент и в атмосфере вулкана: – вот из чего вышел фашистский взрыв в Италии»[51].
Социалистические и особенно советские авторы, характеризуя фашизм, обыкновенно определяют его, как чисто классовую, буржуазную реакцию против итальянского революционного движения рабочих и батраков: «защита интересов буржуазии, утверждение ее диктатуры против диктатуры пролетариата – такова основная заповедь фашизма»[52]. Однако сами фашисты оживленно оспаривают такое толкование. Они утверждают, что фашизм, олицетворяя собою порыв общенациональный и потому надклассовый, с первых же месяцев своего существования был одинаково направлен как против непомерных требований пролетариата, так и против жадных аппетитов буржуазии. «Фашизм – пишет, например, пылкий французский его поклонник К. Эймар – есть восстание средних классов против сил национального распада и воинствующего космополитизма с одной стороны, и против чрезмерных домогательств пролетариата, а также наглых притязаний нуворишей – с другой; восстание прозорливого патриотизма против антипатриотизма и чувства социальной справедливости против безнравственности новых, скандально нажитых богатств»[53]. Нам уже приходилось упоминать о фашистских выпадах против «плутократии». Следует прибавить, что вместе с тем в своих речах Муссолини не уставал и не устает повторять о сверх-классовом характере фашистского государства: «Фашистское правительство – твердит он рабочим – не собирается, не может, не хочет делать антирабочей политики: это было бы глупо и бессмысленно… Вам нечего бояться моего правительства… Наше государство примиряет интересы всех классов. Оно хочет величия Нации».
Одно из первых воззваний диктатора после победы было обращено к людям труда: «Трудящиеся, – гласило оно, – не должны смотреть на правительство, как на своего прирожденного врага. Они найдут в правительстве естественное средство своего возвышения».
