Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2
Кто не знает, какой это тяжелый, подавляющий труд – служба в московских мировых учреждениях? Масса мелочей сложной столичной жизни, масса мелких обыденных делишек маленьких людей, которые, однако, для них часто важнее важных, множество горьких обид и правонарушений, которые в недавнее время переносились безропотно, по невозможности «найти управу» на обидчика, несется ежедневно в камеры мировых судей. Нужно железное здоровье, ангельское терпение, огромный запас житейского опыта, быстрая сообразительность, а главное – сострадание и неисчерпаемая любовь к темному народу, уменье выспросить его и заслужить его доверие, чтобы с пользой и честью нести эти малозаметные, но имеющие огромное воспитательное значение обязанности. На этой труднейшей из судебных должностей, требующей страшного напряжения физических, умственных и в особенности нравственных сил, часто физические крепкие люди не выдерживают, тогда как бодро стоят много лет крепкие духом пионеры правосудия. Сознание исполнения высокого общественного долга, служба не в угоду лицам, не из-за погони за наградами и отличиями, а во исполнение своих гражданских обязанностей перед народом – великие стимулы, создавшие добрые традиции современного мирового суда. И если Москва справедливо гордилась с самого введения в 1866 г. своим мировым институтом, давшим столько прекрасных образчиков деятельности правого и равного для всех суда, то даже в этой избранной среде особенно выделяется Л. В. Любенков. Если принять во внимание, что он не был в числе первозванных деятелей великой судебной реформы, что он вступил в должность в такое время (1875), когда уже наступало и в мировом институте обычное у нас быстрое охлаждение после горячего увлечения, а конец его службы совпал со временем, когда и сюда стали проникать из смежных областей, в силу законов сосуществования, чуждые замашки в виде обращения на ты или окриков нетерпения, то еще рельефнее выступит значение общественно-судебного служения г. Любенкова.
Все в нем соединилось для создания типа образцового мирового судьи. Внушительная, но не отпугивающая наружность, замечательно доброе лицо с приветливыми глазами, негромкий, мягкий голос, все привлекало в нем с первых же шагов его деятельности. И с тех пор популярность Л. В. все более и более росла. Адвокаты с радостью шли в камеру ласкового судьи, зная наперед, что они не только сами встретят самое предупредительное обращение, но даже не будут поставлены в неприятное положение немых свидетелей иного, далеко не дружелюбного обращения с просителями из непривилегированной публики. А с каким доверием шел простой народ к «праведному судье», и говорить нечего. За долгие годы службы Л. В. едва ли хоть один проситель ушел от него недовольный. Всякий видел воочию, что для каждого просителя, без различия ранга и общественного положения, судья делает все возможное, не зная ни вспышки досады и нетерпения, ни устали. С утра и до вечера сменялись пестрые ряды просителей, свидетелей, обвиняемых, тяжущихся со своими страстными спорами и невзгодами, и один только добрый и внимательный ко всем мировой судья с начала до конца остается все в том же ровном настроении, не уставая распутывать темные дела, изыскивая способы наилучшего решения их и делая невероятные усилия для совестливого, полюбовного окончания дела миром. Если бы не внешние атрибуты власти и не стража, то камеру г. Любенкова можно бы принять за аудиторию хорошего педагога, и с любовью и ласкою поучающего просителя и воздающего каждому должное. Едва ли хоть один обвиняемый или тяжущийся вышел с обидою и досадою из камеры Л. В. Любопытно знать статистические данные о числе дел, оконченных в этой камере миром. Они бы служили самым красноречивым доказательством плодотворной деятельности этого, в полном смысле слова, образцового судьи и общественного деятеля и убежденного шестидесятника, воспитанного на сочинениях Белинского, Герцена и других.
Добавим, что не менее славную память оставляет г. Любенков и в летописях Богородицкого земства, где он наряду с другими старыми земцами, верными заветам своих учителей, служил, пока позволяли силы, народному благу, отстаивая интересы народной массы от напора воскресших алчных крепостнических вожделений.
Глава тринадцатая
Открытие присяжного суда
(Справка к 30-летию)
После освобождения крестьян у нас будут гласные процессы, присяжные, большая свобода в печати, реформа в общественном воспитании и народных школах.
Из письма А. С. ПушкинаВыросший в Англии, принятый затем во Франции, суд присяжных стал ныне мировым институтом, характеризующим цивилизованные нации. Палладиум личной свободы и политической независимости народной, ревностный страж общественной безопасности и строгий судья злодеяний, это установление более и более делается для культурного мира судом естественным по преимуществу. Принятое Уставами Александра II, оно стало центральным узлом новой судебной системы, ее лучшим украшением и самою твердою ее опорою.
Проф. ФойницкийI
Тому назад тридцать лет, 21 августа 1866 г., в Московском Кремле, в монументальном здании екатерининской эпохи, видевшем в своих стенах и Екатерину II с ее сподвижниками, и Наполеона с его маршалами[116], происходило скромное, но знаменательное по важности историческое событие. В продолговатой зале со сводами с видом на Ивана Великого, соборы и Чудов монастырь, в зале, получившей после процесса игуменьи Митрофании наименование Митрофаниинской, открыта была первая сессия суда присяжных.
Слушалось дело крестьянина Ивана Тимофеева, обвиняемого в краже со взломом. Состав суда был таков: Д. С. Синеоков-Андреев-ский, П. М. Щепкин (†), Н. И. Шестаков (†), секретарь С. В. Щелкан (†). Обвинял товарищ прокурора И. М. Остроглазов (†)[117], защищал присяжный поверенный Б. У Бениславский (†). Присяжными заседателями жребий указал: стат. сов. Виноградова (старшина), Демидова, Плетнева, Дьяконова, Покровского, Миндера, Андронова, Мамонова, Гивартовского, Груздева, Филиппова, Александрова; запасными: Катуара и Ильина. Присяжные вынесли подсудимому обвинительный приговор и признали его заслуживающим снисхождения. Суд приговорил – к лишению всех особенных прав и преимуществ и к отдаче в арестантские роты на 2 года и g месяцев[118].
Так вступило в жизнь это новое, невиданное, неслыханное учреждение суда присяжных или суда с присяжными, как вначале называли учреждение, служившее самою важною и самою интересною частью нового судебного строя, но значение коего далеко не всеми было сразу понято и оценено в одинаковой мере. Приветствуя открытие новых судебных установлений, М. Н. Катков между прочим писал: «Немного из того, что совершилось и немногое из того, что может обещать нам впереди самый широкий прогресс, может сравняться по важности и значению с этим великим преобразованием».
В частности о значении суда присяжных тот же публицист писал: «Суд присяжных лучшая гарантия личной свободы. Суд, отправляемый публично и при участии присяжных, будет живой общественной силой, и идея законности и права станет могучим деятелем народной жизни. Только благодаря этому нововведению, то, что называется законной свободой и обеспечением права, будет не словами, а делом… Великое преобразование»[119].
Если для образованного общества судебная реформа и венец ее, суд присяжных, открывали такие светлые и многообещавшие перспективы в будущем, то для народных масс введение суда присяжных имело на первый раз иное, более тесное и непосредственное, но не менее важное нравственное и бытовое значение. Какой-то иностранный корреспондент, отражая то презрительное недоверие, с которым встречен был суд общественной совести у нас в старых крепостнических сферах, с худо скрытой иронией писал в «Revue des deux Mondes», что, по мнению народа, суд присяжных означает, что «судьи присягают не брать взяток».
Что же? В этой иронической характеристике было много поучительной правды, легко объясняемой историею русской юстиции. Взяточничество составляло такую общую и характеристическую черту старого суда, без различия ранга и степени, до такой степени в нем все было продажно, что суд присяжных прежде всего должен был вызвать, произвести именно своею неподкупностью и независимостью особое сочувствие в народе, да и не в одном народе. Когда в 1884 г. в разгар реакции против суда и присяжных, забыв его громадные заслуги пред отечеством, реакционная печать стала травить суд совести и раздувать ничтожные его недочеты, И. С. Аксаков, хорошо помнивший время и до, и после введения суда присяжных, указал его врагам, что уже за одно уничтожение в судах взяточничества, казавшегося в дореформенное время злом неотвратимым, неизбежным, как стихийное явление, – можно бы простить нелицеприятному суду совести все его ошибки, если бы они даже и не были продуктом больного воображения крепостников.
