Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея
Внук Франциска I не чувствовал себя хозяином под своей собственной крышей. При каждом его шаге открывалась ловушка. Бумаги дона Франсеса де Алавы вывели на свет махинации, которыми занимался герцог Анжуйский. Нунций также писал, что Месье — оплот католицизма во Франции и что требуется быть готовым поддержать его, если король потеряет венец.
В вихре празднеств, которые, несмотря на скудость средств, не прекращались при дворе, двух братьев, словно двух уличных забияк, непрерывно подстрекали вступить в драку.
Бурный Карл IX был чистосердечным юношей. При нем состоял на службе некто Линьероль, который читал ему хроники Франции и постоянно подчеркивал обстоятельства, когда короли мстили за ущерб короне ужасным образом. Это приходилось весьма по вкусу пылкому королю, внушало ему доверие к человеку, «с великим и славным сердцем», как характеризует этого персонажа Брантом, также обманутый.
Тут Карл совершил одну ошибку. Он совершил и другую, более серьезную, когда «передал» Линьероля герцогу Анжуйскому, надеясь заполучить некоего рода наблюдателя в окружении своего врага. А тот, интригуя, сумел снискать расположение Генриха, тщеславию которого усердно льстил. Он подстрекал его требовать «участия в правительстве, куда он войдет», а затем сообщал королю об опасных замыслах младшего брата.
Ему не удалось довести до точки кипения обоюдную ненависть двух братьев. Встревожилась Екатерина. В этот момент все угнетало ее: ее непрерывно страдавшее здоровье, сомнительная дипломатическая ситуация, возобновление бедствий, состояние казны, уменьшившейся до двух миллионов. Неужели она допустит, чтобы в довершение всего между ее сыновьями разразилась война Атридов?
Королева подозревала Линьероля. Она перехватила его переписку и нашла доказательство, что этот пройдоха равно предает обоих принцев, помышляя, возможно, о военном заговоре.
Ознакомленный с уликами, Карл разгневался, разразился проклятьями и потребовал смерти виновного. Матушка поймала его на слове и повелела своим охранникам умертвить Линьероля. Казнь совершилась почти что публично в двух шагах от королевских ворот, в назидание прочим интриганам.
Король удвоил свою охрану.
* * *В этой трагической атмосфере ко двору явился сэр Томас Смит и завязались франко-английские переговоры. Посланники католических держав состязались в хитрости, пытаясь проникнуть в их тайну. Вскоре открылись известные преимущества, предложенные Франции в случае войны против Испании: четыре миллиона ежегодно, союз с Данией и множеством германских князей, аннексия большей части Фландрии.
Карл IX отличался «неспокойным духом». Ему указывали на известную необходимость разбить тиски, которыми Австрийский дом хочет задушить его королевство, ему предлагали в качестве примера его предка, его соблазняли возможностью расширить свои владения на такой манер, чтобы его правление надолго стало бы исключительным.
Но Екатерина подозревала, что ее «кума» ведет двойную игру. Испанцы и венецианцы также что-то учуяли. Агилон прозорливо написал своему повелителю: «Нет вещи, которая меньше понравилась бы англичанам, нежели видеть, как французы вступают в Нидерланды». Кавалли знал, что Елизавета продемонстрировала Филиппу II свое намерение сохранить «на четыре столетия мир, воцарившийся между Бургундией и Англией». Он добавлял: «Англичане ищут самого тесного союза с Францией, но тем не менее они желают также поддерживать добрые отношения с испанцами, и для них не так-то легко открыто выступить против последних, ибо они все еще не считают свою дружбу с Францией достаточно прочной».
И притом не препятствовала ли сама бедность Валуа мечтам о великих предприятиях?
Поэтому было неожиданностью содействие образованию флота из тридцати судов, собиравшегося в Бордо под командованием Строцци, кузена Медичи. Шла ли речь о том, чтобы атаковать испанцев? Или об одной из дальних экспедиций, желанных адмиралу, в Китай, к мысу Доброй Надежды, в Магелланов пролив?
Королева-мать сообщила нунцию официальную версию франко-английских переговоров. Без сомнения, речь шла о сближении между двумя странами, или, скорее, о примирении, в котором нет ничего, что могло бы обеспокоить Его католическое Величество. Естественно, говорили и о браке. Надлежало осторожно обращаться с английской королевой после отказа Месье, вот почему герцог д'Алансон претендует на ее руку.
Но главный спор касался Марии Стюарт, этой «неутомимой заговорщицы». Король вступился за свою невестку, которой обещали жизнь, если только она перестанет интриговать, в чем в действительности Его Величество оставался скептиком. Не была ли эта шотландская королева лучшим оружием Филиппа II против едва ли законной дочери Генриха VIII?
Красивые слова Екатерины служили защитной ширмой. Несмотря на взаимную подозрительность, два королевства вполне успешно закладывали основание военного и коммерческого союза, который гарантировал, сверх того, независимость Шотландии.
Это еще больше отбило у Лотарингцев охоту являться ко двору. Когда король потребовал от них, если они готовы уважать его добрую волю, принять примирение, Гиз передал ему пылкие заверения в своей лояльности, то есть завуалированный отказ. Примирение должно состояться без посредников. Его Величество мог прежде всего попросить совета у своего дворянства. В ожидании чего молодой герцог, не желая спровоцировать каких-либо бедствий, предложил отправиться биться против турок во главе пятисот солдат с пятью галерами, снаряженными за свой счет.
Король запретил ему это, а затем передал ему рекомендации самых старых и авторитетных капитанов. Но надменное племя ничего не желало слушать. К тому же настал момент для контратаки Церкви.
* * *Двор собрался на безмятежных берегах Луары. Несмотря на появление множества священных особ, Блуа стал местом редкостных дебошей, где под снисходительным взглядом королевы-матери пылкая молодость предавалась неумеренным удовольствиям. Один за другим следовали маскарады, поводы для флирта и для грубых розыгрышей. Христианнейшего короля видели с лицом, вымазанным сажей, а затем наряженным лошадью с седлом на спине.
Герцог Анжуйский, постоянно окруженный женщинами, изумлял своим умением подражать им, до предела надушившись, нося невероятные по изысканности наряды и навешивая самого разного рода серьги.
Тем временем прибыли новый нунций Сальвиати, затем генерал иезуитов, Франческо Борджиа, и, наконец, кардинал Алессандрино, племянник и легат Его Святейшества. Королева Наварры, которая все еще была в дороге, воспользовалась этим, чтобы прервать свою поездку: она не могла рисковать повстречаться с представителями «идолопоклонства».
В цели августейших прелатов не было ничего нового, и они ее ни от кого не таили: им требовалось расстроить переговоры между Францией и Англией и втянуть Францию в Христианскую Лигу, подставное лицо Испании. И поскольку королева-мать не признавала переговоров без обсуждения браков, следовало надеяться на инфанту для Месье и на короля Португалии для Мадам (Маргариты).
Пий V, прежде чем умереть, написал Карлу IX бурное письмо: «Мы не будем знать покоя ни днем, ни ночью, пока Вы не вступите в эту Лигу. Ваш отказ не докажет ничего, кроме истинности существования замысла, в который мы не желаем верить и который предложен Вам врагами Церкви, а именно: поднять оружие против одного из членов Лиги и на его землях (Испании)… Нас также занимает еще одно: Ваша настойчивость, с какой Вы желаете союза Вашей сестры и короля Наварры. Несмотря на то что мы высоко ценим ваши чувства, наш долг предостерегает нас от согласия на союз, который мы всегда будем рассматривать как оскорбление Бога и гибель для души».
Отец Франческо Борджиа, комментируя это послание, уточнил, что папа никогда не согласится дать особое разрешение на беарнский брак и что Маргарита, ежели вступит в него, вынуждена будет жить в состоянии смертного греха, подобно наложнице. И дети их будут незаконнорожденными.
Совещания продолжались пятнадцать дней, к концу которых кардинал Алессандрино покинул Блуа столь разъяренный, что отказался даже от золотых ваз, которые для него приготовили. Подавленный показными почестями, он тем не менее оказался осмеян, ибо обнаружил на своих дверях изображение портновских ножниц, напоминавших о профессии его отца!
Легкомыслие, как это назвал английский посланник, привело к тому, что он отбыл восвояси с пустыми руками и с ужасными впечатлениями о французском дворе. Он назвал королеву-мать дурой, короля — безумцем, Месье — фатом, всех французов — созданиями пустыми и распущенными, «говорящими неподобающие вещи» и проводящими ночи в танцах. Он повторял, что вести переговоры с женщинами — это все равно, что объясняться со скотом: в целом, он явил себя почти таким же ненавистником женщин, как и адмирал.
