Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.
Рост общедемократических тенденций в стране мало изменил данную ситуацию. Правда, идея «милости к падшим», под которыми подразумевались обычно профессиональные проститутки, начала все больше и больше обретать в изложении сторонников общественных перемен в России не филантропический, а социальный оттенок. Таким образом, к началу общественных катаклизмов 1917 г. по отношению к проституции сложилось несколько уровней нормативных и нормализующих суждений. Властные структуры считали нормой существование легального, поднадзорного института продажной любви и профессии публичной женщины, смирившейся с определенным поражением в гражданских правах. Либеральная же общественность придерживалась мнения об аномальности системы надзора и регламентации. Обыватель осуждал и зарегистрированную, и тайную проститутку, считая такой вид поведения и профессию аномальными; негативно относился к деятельности Врачебно-полицейского комитета, как, впрочем, любого органа власти с контрольно-карательными функциями; рассматривал как норму использование услуг института торговли любовью.
События февраля 1917 г. оправдали надежды либералов — система регламентации была ликвидирована. Прекратила свое существование и легальная проституция. Профессия проститутки как особый вид трудовой деятельности формально перестала существовать. Однако остались женщины, вступавшие в половые связи за вознаграждение. Никуда не исчезли и потребители услуг сексуальной коммерции, а также венерические болезни — обязательные спутники проституции. Временное правительство попыталось пройти уже известный путь — 20 марта 1917 г. по аналогии с Врачебно-полицейским комитетом было создано совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Однако октябрьский переворот приостановил деятельность этого института.
Проблемами проституции, в которой неразрывны медико-психологический и нравственно-правовой аспекты, стали по отдельности заниматься два ведомства — комиссариат здравоохранения и комиссариат внутренних дел. Каждое из них имело собственные критерии нормы и аномалии. В период гражданской войны и военного коммунизма торговля любовью обрела черты, свойственные тому времени, с характерными для него «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами. Голод снизил сексуальную активность. Закрылось большинство увеселительных заведений — привычных мест скопления женщин, предлагающих интимные услуги. Деньги, позволявшие осуществлять акт купли-продажи женского тела — важнейший признак проституции, — не имели должной значимости.
Однако новая государственность все же вынуждена была обратить внимание на существование нелегального института торговли женским телом. Проституция была объявлена социальной аномалией, порожденной предыдущем строем. Об этом, в частности, свидетельствует решение Всероссийского совещания работниц, проходившего в Москве в ноябре 1918 г.: «Исходя из того, что корни проституции зарыты глубоко в капиталистическом обществе, совещание призывает бороться с проституцией не только закрытием домов терпимости, не только наказанием сводников и продавцов живого товара и устраиванием домов для спасения падших девиц, а революционным искоренением всех остатков капиталистического общества при переходе к коммунистическому хозяйству, введением обеспечения материнства, осуществлением государственного воспитания детей и заменой буржуазной семьи свободным браком»[138]. Это была некая социальная абстракция, декларирование нового способа решения проблемы существования сексуальной коммерции путем, противопоставленным как государственной политике царизма, так и идеям либеральной интеллигенции.
В реальности властные структуры должны были что-то делать со значительным континентом женщин, подозреваемых в проституировании. Особенно любопытным тут является юридический нонсенс. Какое-либо законодательство, связанное с наказанием занятия проституцией, сводничеством, или хотя бы режим регламентации — отсутствовали, и формирующиеся правоохранительные органы и учреждения социальной помощи действовали, руководствуясь ментальными представлениями о нормах сексуальной морали. Ведь четкого определения правового статуса торгующей собой женщины не было. Робкие попытки медиков возродить нечто подобное Врачебно-полицейскому комитету в новых условиях были отвергнуты. Это повлекло за собой появление властных решений, по сути дела этикетирующих разнообразные формы сексуального поведения по единому образцу — как проституцию. Распоряжение, например. Петроградского районного совета предписывало с 5 октября 1918 г. «женщинам и девушкам, вовлеченным в проституцию: а) озаботиться о скорейшем подыскании работы, могущей дать возможность честного и беспозорного существования, б) в кратчайший срок, не позднее недели со дня распубликования сего, зарегистрироваться в подрайонных комендатурах революционной охраны, и в) исправно являться на медицинские осмотры, о времени и месте которых будет сообщено при регистрации… Уклоняющихся от выполнения сего постановления незамедлительно наказывать… арестом и принудительными работами сроком до 1 месяца и этапным возвращением на родину или из предела Северной области без права въезда в Петроград»[139]. В конце 1918 г. Петросовет издал приказ с предложением «…домовым комитетам немедленно дать списки квартир с девицами и по получению закрыть все квартиры, а с улиц проституток разгонять, арестовывая сопротивляющихся»[140]. Подобные мероприятия вызвали возмущение сторонников аболиционистской политики, считавших патологией как регламентацию, так и прогибиционизм. В 1918 г. известные петроградские врачи-венерологи, профессора С. Я. Кульнев и Ф. А. Вальтер создали «Совещание по борьбе с проституцией». Оно разработало целый комплекс мер социальной помощи проституткам — трудовые общежития для бесприютных молодых женщин, школы-санатории для девочек, вставших на путь порока. В 1919 г. в советской России появилась даже межведомственная комиссия по борьбе с проституцией при народном комиссариате социального обеспечения.
Но все же преобладающей в практической сфере была политика прогибиционизма, в контексте которой аномальными были как явление проституции, так и сами проститутки. Отражение этих идей можно найти в высказываниях В. И. Ленина, который 9 августа 1918 г. в письме к председателю Нижегородского губернского Совета Г. Ф. Федорову советовал в связи с нарастающей угрозой контрреволюционного заговора «…навести тотчас же массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток»[141]. В Петрограде фактов расстрелов не было, но милиция широко практиковала облавы, выселение женщин в другие губернии, препровождение их по этапу. В сентябре 1919 г. отдел Управления Петросовета сообщал: «Проведенной облавой в ночь на сегодняшний день в гостинице «Москва» на углу Невского и Владимирского проспектов установлено, что гостиница является в полном смысле этого слова притоном, где проделывают свою вакханалию женщины, продающие себя, и уголовные элементы»[142]. Отсутствие четких нормативных суждений новой власти осложняло работу правоохранительных органов. Часто во время облав арестам подвергались женщины, случайно оказавшиеся в это время на улице и не имевшие никого отношения к сексуальной коммерции. В 1919 г., например, городские власти запретили ночевать на вокзалах, нарушителей отправляли в лагеря на 6 месяцев. В числе задержанных оказывались и женщины, которых нередко причисляли к проституткам. Для оправдания этого хаоса Б. Г. Каплун, один из руководители Петроградского совета в 1918–1921 гг., написал специальные тезисы «К вопросу о борьбе с проституцией», которые представляют собой классический образец нормализующего суждения власти, призванного заполнить правовой вакуум и сформировать ментальные установки населения. В тезисах, в частности, утверждалось: «С коммунистической точки зрения проституция как профессия не может существовать. Это не есть профессия в государстве труда. Торговля своим телом есть дело человеческой совести… Слово «проститутка», как понятие о человеке, торгующем своим телом, считающим это своей единственной профессией, не существует. Отсюда не существует и определения понятия проституции как общественного явления. Нет борьбы с проституцией, а есть борьба с женщинами. у которых нет определенных занятий»[143]. Такие особы, независимо от того, торгуют они собой или нет, должны были явиться в органы власти для получения работы, за уклонение от явки они подлежали аресту и отправке в женские трудовые лагеря строгого режима.
Идея борьбы с проституцией посредством принудительного труда была близка не одному Каплуну. На страницах журнала «Коммунистка» представитель народного комиссариата внутренних дел Совета коммун Северной области С. Н. Равич доказывала, что «бороться с проституцией моральным воздействием на лиц, занятых ею — напрасный труд… Самый верный и сильный удар по проституции — это всеобщий обязательный труд»[144]. В мае 1919 г. в городе был создан первый в стране своеобразный концентрационный лагерь для женщин. В 1920 г. из 6,5 тыс. заключенных в лагере 60 % составляли подозреваемые в проституции. В конце 1919 г. появилась женская трудовая колония со строгим режимом, которую даже в официальных документах называли учреждением «для злостных проституток». Трудотерапия по-пролетарски имела мало общего с системой социальной реабилитации женщин, желавших порвать с сексуальной коммерцией в царской России. И несмотря на протесты аболиционистов, такое отношение к проституции стало преобладающим. А. М. Коллонтай в 1920 г. указывала: «Пока мы будем иметь нетрудовое женское население, существующее на средства мужа или отца, до тех пор будет существовать купля и продажа женских ласк. Поэтому введение го всей Советской республике в самом срочном порядке обязательных трудовых книжек — один из вернейших способов борьбы с проституцией профессионального типа»[145]. Судя по воспоминаниям К. Цеткин, Ленин тоже предлагал «возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве»[146].
